Начало: http://www.proza.ru/2017/11/21/1801
В СИЗО КГБ.
Оказывается, наше дело передали в прокуратуру СССР,– говорит Шери. Сам Генеральный прокурор страны Руденко взял его под личный контроль. Прибыли комитетчики из Москвы, одних коллег из союзной республики Киргизии по увольняли, других отдали под суд, за потерю бдительности. Нам ничего не оставалось делать кроме, как гадать, вспоминая конечную фразу из текста телеграммы Ворошилова: "...до особого распоряжения". Значить поступили какие то особые распоряжения. А какие?
Восемь месяцев просидел я в одиночной камере подвальной тюрьмы КГБ города Фрунзе, без суда и следствия. Эта была аккуратная тюрьма. Через "кормушку" строго по расписанию подавал еду человек, похожий на официанта, в белом переднике, с полотенцем. Минут через 15 появлялся вновь и так же молча уносил, даже если заключённый не прикасался к еде.
Всё, что произошло ещё недавно казалось несбыточным сном, мало ли какие сказки пригрезятся человеку.
Если бы не книги я закончил бы свою жизнь в дурдоме. В непроглядной мгле борьбы лицом к лицу, с самой антинародной организацией на земле, на который способен изощренный человеческий разум, – КГБ, я думал об одном человеке. О Наденьке!
Как же так случилось, почему я отвёрг любовь этой девушки? Когда, хотя на мгновение, счастье само катилось в руки, а я отказался! Ссылаясь на какие то дикие предрассудки. Не за это ли моё малодушие Аллах меня так наказал?
Ещё в начале войны, у жителей Союза были изъяты домашние радиоприёмники, а в центре населённых пунктов на столбе установили радиоточки. Это было сделано для передачи гражданам информации о важных государственных известиях, для сообщений фронтовых сводок. Они так остались и после войны. В нашей семье никогда не был радиоприёмник, а в центре села, где бригадир Ковалёв танцевал барыню, на столбе висела белая "алюминиевая кастрюля", как её называли чеченцы. Из этой "кастрюли" часто доносились звуки весёлых русских народных песен. В нашей семье не одобрялись "г1азкхи -йир" (русские песни). Но сердцу не прикажешь, я любил слушать музыку из общественной радиоточки, которая гремела почти круглые сутки.
А привила мне эту любовь Надя, мы по вечерам гуляли на окраине и по селу, она тихонько напевала украинские песни, мне казалось язык украинский сам по себе и без музыки прекрасен. И теперь оставшись наедине с своими мыслями, я вспоминал каждый эпизод нашей непорочной дружбы.
Однажды в тюремной камере, то ли во сне, то ли наяву, в голову мне засел куплет из песни, которую Надя любила подпевать вместе с радио.
Думаю, я бы и сегодня угадал её, если довелось услышать. После 60 лет!
* * *
Автору захотелось довести воспоминания Шери до конца. С помощью современной техники это не составляет особого труда. Через интернет я стал
прокручивать песни тех лет на "патефоне", как выразился Шери о моём ноутбуке. Словно крупицу золота среди вороха прекрасных советских песен, я нашёл эту песню. Эта песня была "На Муромской дороге", а куплет вот этот:
Она клялась и божилась
Со мною одною быть,
На дальней на сторонке
Меня не позабыть!
Шери, конечно, не знал содержание песни и то, что она девичья, о её обманутой любви. Эх, Шери, Шери, видно крепко засела эта заноза в твоей голове, если по происшествии стольких лет ты не можешь забыть свои чувства.
Но нам не привелось, и дай Аллах не приведется никому, сидеть восемь месяцев в одиночной камере КГБ.
Но все как один, кто помнит март 1953 год, с удовольствием вспоминают радостные вести выходящие в эфир из "алюминиевой кастрюли". "Кастрюля" сообщала: умер Сталин. Эта была самая прекрасная музыка для чеченского слуха. В селе директором школы был немец, Пётр Николаевич Кнауп, и жена его учительница – Вера Вольфовна. Не думаю, что они слишком горевали об этой невосполнимой утрате советского народа.
Пытаясь отвлечься от реальности в камере, Шери вспоминал светлые моменты из своей недолгой и не очень беззаботной жизни. Часто погружался в литературу. Здесь был у них своего рода цензор, который определял, что можно читать советскому узнику, а что вредно.
Оно давала ему силу не потерять разум, пережить издевательства чекиста. Как говаривал отец всех строителей коммунизма на земле К. Маркс: "Как только из обезьяны получился человек, он превратился в зверя..." и этот тот случай. Но чекисты позволяли ему обогатиться духовно, то есть возможность читать книги, опять таки строго отобранных в духе Дарвинизма.
Если раньше к своим ощущениям к Наденьке Шери относился как к минутным увлечениям, то теперь в неволе, в подвале внутренней тюрьмы КГБ Киргизской ССР, он испытал что такое – любовь. Почему на свободе люди не наслаждаются этими чувствами, кто им мешает? И Шери читал в одиночной камере запоем. Читал английские, французские романы, где любовь и страдания. Ему в невдомёк, у счастливой любви писателя не бывает. О чём тут писать: ну полюбили, сошлись, жили счастливо и умерли в один несчастный день. Скука. А тут романтика! Только в нашем случае рыцарь сидит в неволе, когда принцесса на свободе и это естественно, ведь у советских чекистов всё не так как у людей.
* * *
Однажды в моей камере появилась муха, – рассказывает Шери,– всё таки живое существо. Муха прожила со мной несколько дней, кроме радости общения она давала и домашний уют. Не часто, но камеру проветривали и я лишился такого соседа.
Только через восемь месяцев началось второе следствие, на меня пытались "повесит" ещё одно преступление. Это был поджёг. В усадьбе Выродовых за год до убийства хозяина, полностью сгорел дом.
Мой дядя представил следственным органам копию протокола инспекции пожарной охраны, где была описана причина пожара. В протоколе было указано, что дом председателя сгорел от дымохода, выходящего на крышу, которая была вся в щелях, куда могла входит человеческая ладонь. А чердак был забит снопами клевера, и кровля из камыша.
Тогда следователь Шаповалов (фамилия его) сделал попытку действовать через моих односельчан, но не один человек из нашего села не подтвердил, что этот поджёг дело моих рук. Свидетельские показания сельчан, протоколы пожарной инспекции, заставили следователя отказаться от затеи, чтобы халатность самого хозяина дома, превратить в разряд криминала и обвинить меня в этом преступлении.
Но садистским методам следователя не было границ. На столе он держал пулю чем был убит Выродов, и часто приставлял её мне на лоб, приговаривая:
"– Вот я тебе вышибу мозги этой же пулей. Я знаю, что вы не убивали Выродова, но ты возьмёшь на себя это убийство. У меня генералы стояли на коленях, признавали в любом преступлении. А ты кто такой, щенок? "
Этот фашистский дебил доводил меня до того, что я был готов кинуться на него и вцепиться зубами в горло, но у него была вымуштрованная школа допроса: соблюдать со мною дистанцию, а рук моих держать сзади в наручниках. Я всеми силами старался обозлить этой мрази, обзывал его последними матерными словами, к которым выучился на улицах села, и которых сам не применял никогда. Но здесь был особый случай, я наделся вывести его из терпения, что он наконец вытащить пистолет и пристрелить меня. Пытался этим оборвать его издевательства. Понятно, это не люди, а манекены, у бездушных элементов нет ощущений мужского достоинства.
На вид интеллигентные, со званиями старшего офицерского состава, у них не было даже той чести, которое было среди сельских пацанов.
Я не мог спокойно смотреть на этого человека, меня бесило в нём всё. Пытки происходили ежедневно по десять часов.
А однажды он сверлил меня взглядом и неистово орал: "Смотри на меня, смотри на меня!" А я спокойно ответил: "Ты что проститутка, чтобы на тебя смотреть, если да, то становись...".
Но всё таки в нём оставались капли человеческого, одним натренированным ударом над беззащитным человеком , он отключал меня из сознания. В себя я приходил уже в камере. Мой разум онемел – не было чувства страха и боли и не боязнь смерти.
Этот изверг - Шаповалов всё таки нашёл другое преступление совершенное мной. В детстве! Он так меня заболтал, чем, мол, занимались в свободное время от школы, не было ли воровства чужого имущества. А я с дуру, поверив в искренность палача, рассказал об одном случае, которое казалось мне мелочью. О краже полтора стакана муки со стола в сторожевой будке, куда я залез, спрятавшись во время игры в жмурки.
Завернув в тряпицу, я принёс эту муку домой, мать ругалась, говорила, что детей сажают за кражу нескольких колосьёв пшеницы. А вдруг узнают? Но я умолял мать сделать из пшеничной муки хлеба. Вкус которого я давно забыл. Мать поддалась моим уговорам.
И я, с детской наивностью, поведал московскому следователю, что других грехов кражи кроме этой, чтобы каяться перед ним, у меня нет. Но это существо, а не человек, зацепившись за этот, как мне казалось безвинный поступок, составило столько бумаг, что не в один стакан не полез бы. А моя папка уголовного дела разбухла. А на суде мне эта мелочь стоила дополнительных полтора года. Детям, играющим в жмурки, по пол года тюрьмы за пол стакана муки.
Суд.
И наконец, настал очередь обвинительного суда. Места, для желающих лицезреть показательный суд над подлыми убийцами, в зале судебного заседания оказалось мало, и суд перенесли в клуб МВД Киргизской ССР . Присутствовали студенты юрфака, надо же и им усвоить азы советского правосудия. А народ требовал зрелища. Зал клуба был переполнен до отказа, точно яки в клубе во время индийского сеанса. На этот раз роль Раджи Капура на сцене играл я, как в известном фильме "Бродяга", который сел в детстве тюрьму за кусок лепёшки!
От такого внимания, когда сотни глаз были обращены на меня одного, как на молодого "убийцу", я немного оробел и затих. И тогда обвинитель - прокурор с явной издевкой в голосе заявил: "Почему ты, махновец, не чувствуешь себя здесь орлом, а затих как, нашкодивший щенок". Я помню в его глазах радость торжества справедливости.
Этого оскорбления душа моя не могла вынести, на виду своих сверстников мальчишек и девчонок. "Жаль, - громко крикнул я на весь зал, - что ты мне не попался тогда, я бы в тебя с удовольствием всадил бы кинжал".
И всё! Дальше суд шёл без нас, без нашего адвоката, хотя формально мы присутствовали. Были опрошены человек двадцать свидетелей против нас, привезли и нашу Надю.
Вот где довелось нам вновь встретиться! Только её показания, от которых она так и не отказалась, никого не интересовало.
Я был готов провалиться сквозь землю или признаваться в любом преступлении, идти под расстрел, лишь бы Надя не узнала о моей краже полтора стакана муки. Но увы и ах! этот постыдный, в моих глазах, поступок стал достоянием гласности на суде.
Приводили на суд даже старых женщин и Верховная Фемида страны Советов пыталась сеять раздор между двумя народами русскими и чеченцами в далёкой Киргизии, выпытывая:
- Анука, уважаемая ветеран труда, расскажите суду о бандитских выходках подсудимых. И она, сердобольная русская женщина, перенёсшая на своих плечах все тяготы войны и труда, окидывала нас грустным взглядом, отвечала:
-Не знаю, товарищи судьи, не ведала. Были они как все колхозниками. Конечно, суд это не удовлетворял, приводили более рьяных свидетелей, у которых в жизни имелись свои тёрки, хотя и не с нами, совсем с другими чеченцами. А эти не брезговали подтверждать любые изощренные фантазии, которых в процессе придумывал суд.
Пришла на суд и потерпевшая сторона – жена Выродова, с сыном. Пасынок председателя обливался горькими слезами, что его лишили хотя и не родного, но воспитавшего его любимого отца. Просил суд применит ко всем убийцам высшую меру – расстрел.
После него выступала мать. В длинной обвинительной речи, она рассказывала о достоинствах своего мужа, как руководителя, как прекрасного семьянина, как фронтовика. Огромный зал клуба слушал бедную вдову затаив дыхание. Потом она отошла от того места, где свидетели обычно дают показания на суде. Встала у нашего барьера, а тогда подсудимых не отгораживали как сейчас металлическими решётками. И принялась оскорблять нас, не стесняясь в выражениях. А суд не реагировал на её неадекватные деяния на суде.
Женщина на секунду потеряла бдительность, чувствуя за собой поддержку суда и зала, тем более, когда за подсудимыми стоить целое отделение автоматчиков. Стала тыкать нам пальцем прямо в лицо:
"-Убийцы, подлые убийцы, вас всех надо вешать...и т. д."
Но тут вскочил мой брат Шахид, и со всей силой влепил ей такую оплеуху, прозвучавшей сухим треском в зале клуба, что она отлетела и упала. Зал зашумел в едином порыве от изумлений и негодований. Офицер, командир роты охраны, одной рукой схватил Шахида за шкирку, другой, выхватил пистолет и грозился всадить в него всю обойму. Суд, в составе судьи и двух народных заседателей, удалился прочь, будто их ветром сдуло.
И вот финал, на основании раннего судебного решения и новых данных, суд Приговорил:
Шахида на 12 лет (8 плюс 4, за пощёчину вдове), я, по совокупности моих "преступлений", получил 6, 5 лет, остальные получили по 15 лет. Режим строгий. Оказывается, советский гуманный суд одним и тем лицам, за одно и то же преступление дважды не выносит расстрельный приговор.
Никто из осужденных не признал свою вину на суде. Ризван, который заварил всю эту кашу выступал с речью, что его пытками заставили подписать признание. Но наши комариные укусы не волновали суд.
Перед провозглашением приговора через адвоката мне как несовершеннолетнему дали понять, что мой срок возможен быть условным. Но я отказался, чтобы быть рядом с отцом и моё пожелание до конца моего срока не разлучать меня с ним судья удовлетворил. После чего этапировали по зонам, нас с отцом в одну зону, остальных по другим.
Судьёй на процессе был заместитель председателя Верховного Суда СССР Смирнов. В Советском Правосудии выше сидел только Бог, а они ему не верили.
* * *
Википедия. Смирнов Лев Николаевич. В 1957—1962 гг. — заместитель Председателя Верховного Суда СССР. В 1962-1972 гг. — Председатель Верховного Суда РСФСР. В 1972—1984 гг. — Председатель Верховного Суда СССР. Награды: Герой Соц труда, три ордена Ленина, Орден Октябрьской Революции, Орден Трудового Красного Знамени, Орден Отечественной Войны 1 степени, Орден Красной Звезды, медали СССР, зарубежные госнаграды. Похоронен на Новодевичьем кладбище.
* * *
В тысячу раз жаль, что миллионам молодым жизням в СССР приходилось проявлять доблестные поступки, полные романтизма, в таких местах.
Сколько ручей слёз пролил советский народ, смотря на горе, страдания молодого индийского вора, бандита Раджа из кинофильма! А подобные герои, как у меня в рассказе есть в каждой чеченской, русской и в семьях других народов нашей необъятной Родины.
А как же: "Лучше выпустит на волю тысячи виновных, чем осудить одного невинного!"- сказанные русским языком, на русской земле?
Лагерная жизнь.
Освободившись, наконец, от гнетущей неизвестности в одиночке, в ходе следствия, давящей тяжко на человеческую психику, в лагере мы немного успокоились. А там информация просачивается быстрее молнии. Ничего не утаишь. Здесь уже знали, что отец и сын, то есть мы, грохнули председателя колхоза. Зло над нами совершилось, казалось, ждать торжества справедливости больше неоткуда, но мы не смирились со своей участью. Убеждали всех кто нас слушал, что мы не убивали Выродова (председатель колхоза).
А потом вовсе надоело оправдываться и перед кем? И мы начали говорить, что де убивали мы этого злосчастного председателя. Но теперь уже люди верили в обратное, что мы действительно не убивали никого. Вот ведь народ!
Заключённые по 58-ой статье зачастую были людьми образованными, интеллигентными, они знали, что весь чеченский народ не может быть изменником Родины. Высказывали свои мнения, хотя есть Указ Хрущёва о нашей реабилитации, но дают нам понять, что не всё гладко, как на бумаге. Что до Хрущёва далеко, а мы сделаем с вами всё что хотим. Пока что пущенная Сталиным машина репрессий работала безотказно.
В тот период нашей жизни в зоне, если так её можно назвать, нас не покидала мысль, с которой мы с отцом не делились друг с другом. Мы не хотели жить.
На самоубийство у нас рука не поднималась потому, что это большой грех.
Работали мы на изготовлении саманного кирпича. Жилую зону от рабочей, отделяла 1, 5 км пути, обнесённую колючей проволокой, как в туннели и ещё была вдоль протянута проволока, по которой было пущено электричество. Ширина дорожки была сделана так, чтобы по ней прошла колонна зэков по пять человек.
И вот однажды в жилой зоне затеяли строительство нового барака, а после изнурительного труда, вечером после съёма, на нас возложили обязанность тащит кирпичи. Это обыкновенный большой саманный кирпич, весом до 20 кг. А если он ещё сырой? Их надо нести по две штуки! Вечером, пока соберутся все в строй, дойдут до жилой зоны и там ещё пропускают по пятёрке, а ты должен держать этот вес на себе. Не выполнил наряд, получай карцер, на сутки или на трое. Тут уже на усмотрение "хозяина" (начальник лагеря, полковник).
Был ли транспорт для перевозки?
Был, но начальник на реплику из толпы, почему кирпич нельзя перевозить на машине грубо крикнул: "Разговорчики в строю! Мне кирпичи не нужны, мне нужны ваши муки".
Отец однажды решительно отказался взять кирпич, а я бы не осилил общий груз за него и за себя. Наша колонна доходяг из 800 человек с трудом, поддерживая, опираясь друг друга, дотащилась на 1, 5 км до финиша, а там стоить всё начальство во главе с полковником. Мои попытки передать кирпичи рядом стоящему отцу не увенчались успехом. В жилую зону проходили не в колонну по одному, а строем по пятёрке. Когда впереди идущая пятёрка пересекла границу зоны, за ней наша, еле державшаяся на ногах, предстала перед взором начальства.
Было видно у кого в руках нет злосчастного самана, от чего полковник пришёл в ярость и начал орать: "- Почему у этого, такого сякого, нет кирпичей". Звали отца Шада. За провинность одного человека наказывали весь отряд, в количестве 150 человек. Весь зоновский личный состав, как в армии, был разбить на отряды от 100 до 200 человек, во главе начальника отряда, офицера. А здесь грехи зэков мог "отпускать" только он -"хозяин", на это у него фантазии хватало. Не буду перечислять, как он их делал, чтобы не травить душу ни себе и не вам.
Когда отец, решительным шагом, подошёл к полковнику на расстояние вытянутой руки, выпрямляя осанку стал перед ним подбоченившись, я понял, отец решил всю вину взять на себя. И вдруг, а он был левша, тыльной стороной ладони, с возгласом "Шада не таскайть кирпич, палкёник!" замахнулся на офицера. У меня сердце ёкнуло: "Всё, отец нашёл достойную смерть!" Этим мгновенным поступком отца я горжусь всю жизнь!
Арзаматов (фамилия полковника) отпрянул, но отец пальцами руки зацепил козырёк фуражки, которая слетела с его головы на землю. Началась паника, кто, как посмел, арестовать! На отца накинулись вся лагерная шайка начальства.
Как только полковнику доложили, что фамилия зэка –Кадыхаджиев Шада, он спросил:
"- Это не тот ли с сыном, которые убили председателя?" Ему сообщили: "-Да, это он". Офицер скомандовал: "Отставить!" Это было неслыханное явление, где хозяин лагеря, прощает зэку подобное оскорбление, но это было.
Видавшие виды зэки, ещё с фашистских концлагерей Маутхаузена и Бухенвальда, досиживающие свои сроки за тяжкие "грехи" перед Родиной, не помнили таких истинно мужских поступков, которых совершили отец и начальник тюремного лагеря. Оба были достойны уважения, но зона есть зона, здесь быстро забывали добро.
По тюремным мерам наказаний, отец заслуживал трое суток – "ШИЗО" (штрафной изолятор). Такой срок никто не выдерживал, оттуда выносили уже труп. Потому что давали на сутки пол кусочка хлеба, с кружкой воды. Измождённые зэки ещё до посадки, даже за одни сутки превращались в полу трупы, которых двое волоком вытаскивали.
В любое время ночи в зоне устраивали облавы, построения и поверки, а внутри камер шмон (обыск). Не имело значение зэк больной или только что умер, его должны были выносить на одеяле и уложит на землю в числе пятёрки. Это у зоновского начальства завелось считать людей по пятёрке. Так легче.
Поднятые на ноги среди ночи, не давали право на отдых, а утром нам идти на 12 часовой рабский труд. И целый день мечтаешь упасть и заснуть вечным сном на узкой металлической шпонке (по лагерному – место спальни). Старые зэки из немецких концлагерей имели возможность сравнивать: советская лагерная жизнь, говорили они, была тяжелее фашистской.
И в этом суматошно - трагическом мире, отец получил кличку "батя", ходил в лучах славы коронованного вора законника. Для решения междоусобных разногласий зэки опирались на него, а он их решал по справедливости. Ему начали прощать все, старик тянет 15 лет ни за что. И это с него достаточно. Вот вам закон и советский народ!
Однажды "бате" довелось спасать жизнь самого Никиты Хрущёва. Да, да того самого Первого Секретаря ЦК КПСС, Председателя Совета Министров СССР Никиты Сергеевича Хрущёва.
Общеизвестно, в лагере играют в карты, а карточный долг там выше человеческой жизни. После того, когда один из игроков в карты проигрывал "движимое имущество", как правило, недвижимость они не имели, но он имел право поставить на человеческую жизнь. Пытаясь этим отыграться. Свою жизнь, чужую не имело значение. Таких, ни в чём неповинных, но просаженных в карты мертвецов, в зоне находили почти в каждое утро.
А партнёр мог назвать имя любого человека, хотя тот живёт на воле. И тут одному из них осенила мысль – убить Хрущёва, который ездил с инспекторской проверкой по целине Казахстана и Средней Азии. Казалось, что у блатных своё собственное государство внутри СССР, что они вполне удовлетворены своей жизнью. Для подобных случаев у них на воле был свой воровской общак (касса взаимопомощи в воровском мире).
Блатные зэки попросту могли организовать любому побег из лагеря, а на воле их дружки дали бы возможность приблизиться к Главе Государства на расстоянии выстрела из нагана. В отличие от Сталина и на беду Хрущёва, он много колесил по стране. А на кону во время игры на Хрущёва, была поставлена огромная сумма.
О таких вещах в лагере информированы узкий круг, но отец каким то образом узнал об этом. И он, как чеченец, не мог допустить, чтобы благодетель его народа, выпустивший Указ о реабилитации чеченцев, ингушей, могли убить. Лагерная братва пошла ему навстречу и Никита Сергеевич, Слава КПСС, был спасён! Только отца предупредили: с подобной просьбой впредь к ним не обращаться.
Только они совершили другую пакость для отца. Им удалось наказать полковника Арзаматова. Для этого они устроили побег карточному неудачнику, но так, чтобы на воле попался в руки органов и признался: что организатором его бегства был сам начальник лагеря, что его вывёз из лагеря полковник, в багажнике служебной машины "Победа". Эта была уже сенсация в органах МВД!
Но попав на волю беглецу расхотелось вернуться обратно в неволю и картёжник решил смухлевать, то есть, сбежать за кордон. В Союзе он своими же приговорён к смерти, а другой жизни кроме тюремной он не знал.
При переходе Афганской границы его поймали пограничники. И новый суд, где беглецу совместно с дружками из лагеря удалось доказать, что организатором его побега был не кто иной, а как сам "хозяин" лагеря. Полковника разжаловали, но не посадили. Говорили, что он работает где- то прорабом.
А отца совесть мучила, что он не смог спасти полковника, который мог наказать его, но не сделал. А то, что Арзаматов, Иванов или Ахмедов– все они одинаковые цепные псы "исправительно - трудовых учреждений", батя знал не хуже блатных.
И эта возможность блатных зэков меня растревожила. Потому что ни в один день, вплоть до последнего, меня не покидала мысль бежать из зоны, даже тогда, когда мне оставалось 30 дней, я был готов совершить побег. Как только я поделился с этой мыслью с авторитетами, с ворами в законе, они давали мне полную гарантию перевезти меня, без сучка и задоринки, до города Баку.
"– Это юг твоего Кавказа,- говорили мне, - а оттуда доберешься сам". Только строго настрого велели, без отцовского благословения, они этого не сделают.
"– Не обижай "батю", он и так смотрит косо на нас за Арзаматова. Хотя таких полковников в Союзе миллион."
Я поделился с отцом с своей сокровенной мечтой, за что получил нагоняй. И после часто он повторял: "Смотри, не вздумай." Эх, отец, отец, если бы не ты здесь, разве смогли бы эти железные прутья удержать меня здесь. Я бы их одними зубами..
Продолжение:http://www.proza.ru/2018/02/23/464