назад, Глава 49. Звезда, летящая стрелою, Стрела, звенящая навзлёт...: http://www.proza.ru/2017/09/23/269
Гэндальф оглянулся.
– Милый мой! – воскликнул он. – Что-то с тобой, Бильбо, произошло. Ты уже не
тот хоббит, каким был раньше...
Бильбо увлёкся стихосложением и стал хаживать к эльфам, хотя многие хоббиты
качали головами и крутили пальцами у лбов, мол, совсем из ума выжил
бедолага. И хотя мало кто верил его рассказам, Бильбо был счастлив до
конца дней своих, которые были необычайно долгими.
Джон Р.Р. Толкиен, «Хоббит, или Туда и Обратно».
Филифьонка взглянула на часы и гирлянды листьев над дверью, потом посмотрела
на себя в зеркало, оперлась руками о стол и заплакала. Колпачок съехал ей
на лоб, так что колокольчик звякнул (всего один печальный звук), и слёзы
медленно закапали в пустую тарелку.
Не всегда легко быть филифьонкой.
Туве Янссон, «Опасное лето»
С тех пор прошли годы – не знаю точно сколько, может быть, полтора или два, а может, сто.
Бобрисэя часто навещали друзья, и он всегда встречал их с великой радостью. Когда-нибудь я расскажу вам ещё что-то об этом времени. Оно – как ветер или ускользающий жар от пустынного песка, когда заходит солнце.
Но иногда случалось так, что то ли Бобрисэй не успевал приготовиться, то ли ещё почему, и приходящие слышали из его хатки плач. Это были не рыдания и не то, как бывает, когда на неделю зарядит на лету растворяющийся в воздухе дождь, а что-то вроде мерного и тихого благовеста.
Говорят, когда Брат Бурундук со своей супругой Рури-тутуту и детьми Чкабой и Гзиньтером его услышали, то даже не стали заходить к нему, а только сидели у двери и слушали. А когда случайно проходившая мимо Бобровия спросила их, отчего же они не заходят, они сказали, что им этого достаточно. Так они и ушли в тот раз.
Любили навещать его и Белки.
После гибели Верцки королевой их стала Марцка, которую Бобрисэй когда-то спас из клиссной харчевни. Конечно, мог бы править ими и Луцик, но просто в память о королеве Верцке... Их посещениям Бобрисэй, кажется, особенно радовался. Они затевали возню, как дети, давали друг другу оплеухи, летали вместе где-то между скалами или соснами, которые повыше, как когда-то...
Марцка приходила обычно с Луциком, своим мужем, первоначальным воспитателем Бобрисэя, и тот тоже ввязывался в заварушку, а Бобрисэй вопил:
– Так не честно! Двое на одного!
Но затевала всё это всегда Марцка. Уходя, она, как правило, тихонько спрашивала Луцика:
– Ну, как он?
– Не знаю, Марцок... Кто же может знать Бобриана? – с едва заметной улыбкой и лёгким вздохом отвечал Луцик.
Когда они подходили уже к Беличьему дому, она всегда спрашивала его:
– Так, ладно, посмотри на меня – у меня строгий вид?
На левом её ухе, прямо среди кисточки висела незабудка, неизвестно как и в какой момент встроенная туда Бобрианом.
– Строже некуда! – обычно смеялся Луцик.
Но Марцка уже входила на поляну.
– Так! Что это такое! Дети!.. И кто опять рассыпал орехи?
Раздавались звучные шлепки.
Луцик, пряча весёлую усмешку в усах, вслед за ней входил на Поляну.
А однажды его навестил Храпин, который, по его собственным словам, стал «эгримантом», где-то путешествовал, выступал, – он не стал распространяться где, конечно же, из скромности.
Это случилось при несколько необычных обстоятельствах, если только это для Храпина можно считать необычным. Однажды поздним вечером, а может быть, ранним утром Бобрисэй услышал за дверью странные звуки. Трудно определить, насколько странные, но что-то в них побудило его тихонько подойти к двери и резко её распахнуть.
А в это время он как раз писал стихотворение, где были такие строчки:
...И дождь шумит по крыше,
Подобно ветру в крыльях...
От резкого раскрытия двери раздался звук:
– Бф!
И какая-то загримированная тень упала напрочь.
Бобрисэй ахнул и бросился поднимать её. Ну конечно, это и был Храпин, загримированный под себя самого.
– Я принёс тебе подарок, – заявил он, когда они зашли в хатку и Бобрисэй поставил чайник. – Это картина, – он достал из котомки холстяной свёрток. – Называется «Клааш Тыркс-Пыркс и лошадь Такс».
– Ты видел Тыркс-Пыркса! – обрадовался Бобриан. – Расскажи! – но тут до него долетели остальные слова. – Такс? – опасливо спросил он. – Кажется... у человеческих людей так называется особая порода крокодилов?..
– Да нет, ты что! – заверил Храпин. – Это же совершенно безопасное животное!
– Ну и ладно, – сказал Бобрисэй. – Давай сюда эту шаляндию.
На картине значились разные пояснения. Например: «...Эта весть облетела моего друга...» Или так: «...А дом стоял около коня...»
– Гм, – сказал Бобриан. – А ничего, если я повешу эту картину в чулане?
– Да ничего, конечно, – прожормотал Храпин, уже уплетая яблочное варенье, только накануне сваренное Бобровией. – Ух ты, вкусно как!.. Между прочим! Я ведь эгримант! Я уже считать могу по-эгримантски, хочешь, покажу?
И не успел Бобрисэй оказаться, как ёж стал считать:
– Однире. Двыре. Трире. Четыре. Пятыре. Шестире. Семыре. Восьмыре. Девятыре. Десятире. Двадцыре. Стыре.
– Да, – вздохнул Бобриан. – Явно, что кто-то у тебя что-то стыре.
– Это ещё что! – сказал Храпин. – Кстати, моя фамилия теперь Ххраппин... Так вот, я ещё могу изрекать разные афоризмы!
Бобрисэй заулыбался.
– Эх, ну что вы все какие недоверы! – улыбнулся в ответ Храпин. – Сейчас я тебе покажу!
– Не сомневаюсь, – успел вставить Бобрисэй, а Храпин уже читал:
– Нигла, нигла, ведрениса – леижезо нинаво! Кури, чои, рцесэ, му! – тросовение виё! Вхондоневие крапресно укзоль сает гак кдевса!
– Ну и что это значит? – спросил Бобрисэй.
– Вот уж не хотел бы быть назидательным, – грустно сказал эгримант Ххраппин. – Речь назидания – это всё мёртвое. По-моему, когда говоришь без желания назидать, а лишь ради диктующей тебе это и ускользающей красоты – только тогда и бывает... гм... назидание... Я не слишком замысловато?
– Вожмозно... – медленно произнёс Бобриан. И вдруг, встав с чурбачка, обнял своего друга за колючие плечи: – Храпин ты мой Храпин! Ты что, меня просто рассмешить хотел? Ты потому без Хлопинской и явился?..
– Ну вот, всегда так... – буркнул красный, как помидор, Храпин. – Ничего не получается...
Но не только Храпин и Белки пытались доставить Бобрисэю радость.
Однажды, тоже рано утром... То есть, почему тоже? Ну, не важно. В общем, выходит он как-то из дома и видит... Ведь дом его, как вы помните, стоял на окраине. Так вот. И видит... Все поля вокруг города краснеют от помидоров. И среди их пространства стоит довольный, как паровоз, Митёк. Со своей рыжей, как один из помидоров, шевелюрой.
– Ми... Ми... Митёк, что это?? – Бобриан едва смог найти какие-то звуки.
– Проходит помидоризация пространства, – без всякого смущения ответил Митёк, руки у которого по локоть были в навозе.
А однажды Бобрисэя навестила сестра Бобрара, вся модная, увешанная бриллиантовыми колье. Её привезли на лодочке два здоровенных бобриила. Сама она уже не плавала.
Она довольно долго сидела у него в гостях, всё говорила бодрым голосом, – наверное, старалась показать, как ей хорошо. Они сидели втроём – Бобрисэй и сёстры. И вот, в один какой-то момент он попросил Бобровию выйти (отослал за чем-то). Та, вернувшись, не посмела войти. Потом вышла Бобрара, вся в слезах. Тотчас за ней вышел Бобрисэй. Бобрара, пройдя несколько шагов, не обращая внимания на залитое слезами лицо, вдруг стремительно обернулась и бросилась к Бобрисэю. Она уткнулась ему в грудь, уже тощую и ребрастую, и ревела, пока не выплакалась.
– Ты обещаешь мне? – спросила она наконец Бобрисэя о чём-то, о чём они, видимо, говорили..
– Конечно, – с нежностью отвечал тот, – ведь я же сказал тебе...
Она смотрела ему в глаза не отрываясь, и её лицо преобразилось.
– Я пойду теперь, да? – отчего-то виновато сказала она.
Серенькая Бобровия тихо стояла рядом.
Бобрисэй ничего не ответил – всё и так было ясно.
Бобрара заметила вдруг Бобровию. Простилась и с ней.
Потом пошла к лодке, где сидели бобриилы.
Бобровия украдкой шмыгала носом.
– Пойдём, – сказал Бобрисэй.
– Но... – недоуменно протянула Бобровия.
Действительно, ведь их сестра ещё даже не дошла до лодки, нужно же проводить...
– Пойдём, – опять сказал Бобрисэй и, не дожидаясь её, повернулся и пошёл в хатку.
Бобровия, вздохнув, послушно пошла за ним. Она всегда была послушной, их маленькая сестра.
Но на пороге хатки она всё-таки обернулась, словно кто-то её тихонько окликнул.
Бобрара, стоя у пристани, срывала с себя драгоценности и швыряла их в кипящий поток, а два дубины-бобриила недоуменно смотрели на неё тарелочными глазами.
А время всё шло.
У Бобритура и Бобровии родились два сына и дочь, старший Бобредар, потом шустрая Бобриэль и младший толстенький Бобредонт. Бобриэль, когда подросла и научилась отличать белое от серого, стала называть своего дядю Бобрисэя, когда хотела сказать ему что-то ласковое, «Холодок». И как он ни спрашивал её, не мог узнать, отчего так, а не иначе. Она только улыбалась, чуть застенчиво, чуть кокетливо, как, наверное, все девчонки на свете, и говорила:
– Похож.
Тут Бобрисэй обычно смеялся, хватал её на руки и начинал подбрасывать. А она тоже начинала так заливисто смеяться, что Бобровия с Бобритуром выскакивали из хатки посмотреть, что происходит, и со всей округи слетались птицы и начинали петь, наверное, решив, что настало время птичьих концертов.
Кстати, ещё в самом начале восстановления Бобритании Бобрисэй с Наречником ходили куда-то далеко в горы (их водила, конечно, Эглеунта Бевстеворренгарт, а я не видел) и принесли оттуда множество неизвестных ранее птиц, и выпустили их в мирной теперь Бобритании.
Между прочим, традиция просить Бобрисэя давать новорождённым детям имена не прекратилась, правда, подчас проявляясь в несколько причудливой форме. Однажды к нему прибежал его старый-старинный друг, родственник и шахматист Бобрис Бобруллин поделиться радостью и всемирной своей эрудицией:
– Бобрисэй! У меня сын родился!! И я назвал его!!! Бобруильям Бобрекспир!!!!
Он, наверное, думал, что Бобрисэй разразится бурей оваций и аплодисментов. Каково же было его удивление, когда Бобриан жалостливо протянул:
– Бе-едный...
– Это почему это? – сразу надувшись, спросил Бобруллин.
– Да имя у него – как прозвище... – не очень охотно объяснил Бобрисэй. – Ты бы его ещё Бобреганном-Бобрестьяном Бобрибахом назвал...
– Бобреганн, Бобреганн... – забормотал задумчиво Бобруллин. – А что? Это мысль!
Бобрисэй только лапой махнул.
А Бобредар, старший сын Бобровии, тоже был очень интересный.
Однажды, когда они с соседскими бобрятами во что-то играли (кажется, в прыгалки через дерево), Бобрисэй спросил их:
– Ну и кто же из вас самый сильный?
– Я, – сказал Боброк Берендеев.
А Бобредар тогда сказал:
– Я тоже сильный.
А однажды он прибегает к Бобрисэю с гениальной визиономией и говорит, то есть вопит что есть силы:
– Дядя Бобрисэй! Дядя Бобрисэй!
А тот как раз собирался пить кофе.
– Что, малыш? – спросил Бобриан, осторожно поставив кофейник на дощечку.
– Я придумал! Я... фильтэр... придумал... – он секундочку отдышался и показал Бобриану какую-то штуку с разными ходами и крышкой. – Если вот сюда налить болотной жижи, то через две минуты вот здесь будет чистая вода...
– Да где ж ты в Бобритании нашёл болотную жижу? – изумился Бобрисэй.
– Да вот... – стал ковырять пальцем в своей жестянке малыш. – Там... на месте старых болот... там... есть одно местечко... – он совсем смутился, – если там полить немножко водички... то образуется... – он уже готов был зареветь.
Бобрисэй принял на себя серьёзный вид.
– Так. Ну. И хорошо, что же получается с водой... гм!.. с жижей в филь... фильтэре?
– А вот! – снова оживился малыш. – Вот здесь ещё жижа, но она закрыта крышкой... А вот здесь – вода! И можно налить... Хотите, можно разбавить ваш кофе? Он ведь, наверное, горячий!
– Ну... да... горячий!.. был... – с некоторым недоумением произнёс Бобриан, наблюдая за его действиями.
А Бобредар уже наклонил над чашкой своё приспособление...
– Ай! – малыш испустил отчаянный вопль. – Крышка!.. – а теперь уже рыдание: – Крышка плохо закреплена!.. Но нет! – стал уговаривать он. – Дядя Бобрисэй! Это просто крышка... Её закрепить – и тогда...
А Бобрисэй, закрыв лицо лапами, безмолвно умирал со смеху.
Маленький Бобредар был весь в жиже, в кофе, в какой-то саже... Откуда виднелись глаза величиной с блюдце. Да и сам-то Бобрисэй...
– Что тут случилось? – с полотенцем на плече и в лапе с каким-то блюдом, с которого ещё стекала мыльная вода, показалась из хатки Бобровия, наводившая в ней «порядок».
(После которого Бобрисэй, как обычно, ничего не мог найти, почти неделю приводя всё в нормальное состояние, после чего опять приходила милосердная хозяйка и наводила...)
– Весь в деда! – произнёс Бобриан, скрываясь в хатке, откуда послышался его приглушённый смех. По дороге он вытерся краем висевшего у Бобровии на плече полотенца, сразу ставшим коричневым...
Но малыш уже ничего не слышал – они с друзьями уже пускали кораблики.
– А мне казалось... – начала было Бобровия, но Бобриан, уже снаряжённый к походу, выскочил назад.
– Скажи Бобритуру, я к вечеру вернусь... – он садился в свою лодочку.
Бобровия помахала ему лапой, вздохнула... и пошла продолжать уборку.
...И Бобритур, когда ему уже удалось отказаться от всяких почётных и тяжких должностей, часто путешествовал с Бобрисэем по памятным местам – они ходили всегда с палаткой, варили там картошку, пили чай с дымком...
А уже взрослый Бобредар, который вынужден был после отца устраивать все Бобританские дела, частенько вздыхал, глядя, как они уходили. Но они говорили, что ему ещё рано.
Так они и жили.
дальше, Глава вне числа, Предпоследняя. Изменение: http://www.proza.ru/2017/09/25/427