Публикую фрагменты из роман-легенды Фуй-Шуй
-------------------------------------------------
Эпиграф к главе:
" …Применить меру расстрела по отношению
видных и явно уличенных контрреволюционеров,
спекулянтов, грабителей.
В особенности фальшивомонетчиков и взяточников…"
Решение большевистской партконференции.
18 июня 1918 г.
1
Едва дожили до 1919 года с такими рекомендательными формулировками жизни.
Место: Кедровые Боры (это те, что ближе к Мариинской границе).
Вовсе даже не никонианин–отступник и не охальник христовый, – как Вы только что изволили подумать с названия, – даже и не бахвальщик полумесяца – басурман, как вы намереваетесь предположить взамен. И, отвергая третье, то, к чему вы придете позже, – он никакой не приверженник Будды. Прочие конфессии даже не вспоминаем.
Малой шутник Никоша Мойшевич, вот же червя подколодная! – кругом успел отметиться и навести тень на плетень: Никоша наравне с отцом стал молится золотому тельцу и потому поставил к стенке лицом все библейские образа. Позже сунул их под кровать, чтоб не видели творящегося на глазах самодельного безобразия.
Дела в мире идут хуже некуда. Клянут Бога во все дырки. Ангелам общего плана пришлось открыть новое параллельное ведомство ЧК(н) – Чрезвычайную Канцелярию (небесную).
Дел у ангелов нынче невпроворот: умирают люди миллионами и на каждого надо завести папку, назначить следствие, закрутить дознание, накопить свидетельства, опросить души живых пока и после убиенных, отсеять наговоры, вычислить преступника, взять его на карандаш, настроить точилку, приготовить клейму, и затеять тайное наблюдение, чтобы случайно не просочился наблюдаемый субъект в страну Рай. Сложная, многотрудная работа! Как бы поспеть! Служба наблюдения во времена революционной гонки распухла донельзя, и ангельский штат прилично пополнился молодыми крылатыми существами, к сожалению неопытными, начинающими членами, юнгами, штурмовиками. Создатель наковал, как всегда из пустоты ДНК, из ДНК новых вестников и прописал обновленному ведомству новые инструкции. А уж как рад предатель Слова Божьего и бывший предводитель ангельского войска господин провокатор Люцифер! Мир грешных человечков, наконец, основательно внял, клюнул и пошел по Им – сволочем, дрянью начертанному, лукавому люциферскому пути.
Под нарами у стены, где Никоша соизволит теперь ночевать в художественном рванье, вместе с бесстыдно отставленными на время иконами, красками и кистями хранятся две любопытнейшие, наистраннейшие игрушки, подаренные отцом с матерью на Рождество. Больше даже, кажется, инициатива шла от отца. Мать почему–то поначалу сопротивлялась. Никоша стоял под дверью и половину беседы расслышал: отец настаивал так, будто от факта дарения зависела жизнь и смерть не только семьи, а всего человечества.
Словом, Никоша оказался крайним в этом странном игрушечном деле.
Волшебные Слон и Волчок (не врёт писатель, сам поверил) спят теперь под Никошиным преподобием кровати в трех мешках, один в другом.
***
Никонианином его в шутку зовет Толстый Вилли.
С некоторых пор Никоша не только штаны об кедровые пни дерет, да на отцовых скамейках трет. Работает истопником так усердно, будто прозябает на карловарских курортах. Топить печь – не привыкать Никошке. Знает он это дело по мамкиной избе, волею судьбы променянной мужчинами на таежную заимку.
Убили мамку красные партизаны не по злу, а жалеючи, год назад, в зиму, по соседскому доносу, когда братья – не вовремя черти повзрослели! – подались кто в белую армию, кто в красную. Разборки долго не вели:
– Где Мойша, где шрифты?
– Нах шрифты!
– Сыновья в гости наведываются? Прячешь сынов?
– Кто кем устроился? Красные есть средь их?
– Один? А остальные кто? Беляки? Ах, беляки, антихриста мать!
А главное: – Бабки где, где золотишко?
Чекист:
– Дамочка, Фуй–Шуй где? Волчок Времени отдай, а! Что, спекульнула? А не врешь? ЧК знает, все знает! В предписании прописано: у вас все застряло. Селифан Ведров все сведенья под пыткой подтвердил. Показать бумагу или на слово поверишь?
– Много чести. Пулю ей в язык сади и весь разговор.
Чекист:
– Все равно найдем, дура мать, чего молчишь? Слоган съела?
Что за черт! Не посвящена Явдохея ни в каких волчков времени и волшебных слонов. Видела только детские игрушки без особых имен.
– Нет ничего, первый раз слышу про Селифана, не знаю, кто таков. Первый раз слышу про вашего Фунь–Шуня. У вас детки есть? Бери другое. Игрушки деткам своим бери. Под кроватями ящик. Вон оне! Берите, гости дорогие!
– Издеваешься? – Хрясь прикладом по лицу.
Стало лицо некрасивым у Явдохи.
– Стой, убьешь ненароком. Как будем отчитываться?
– Сказки все это проклятого капитализма.
– Был бы волчок, удовольствием одарила бы, – говорит из последних сил добрая ко всем детям Явдоха. – Найдете – берите себе, и пусть игрушки эти будут прокляты, если от них зависят чьи–то жизни. Железяки забирайте, которые вам по нраву, все берите – медь, золота нет, бумаги берите, закладные, ассиг…
– Вот же белая ****ь!
– Капиталистка она!
– Кровопийца народа!
– Чего? Бумагами хочешь отбрехаться?
– Брильянтами не баловались, работали сами, как могли, – едва вышептывает Явдоха опухшими убами. По развороченным губам кровь течет. Красивые Явдохины губы наливаются фиолетом, пухнут, слизнула течь через силу. – Оставьте, пожалуйста, мне времени пожить. – Поднялась едва, стала на колени, дрожит. Выше не может. Зря приподнялась: лежачих на Руси не бьют. – Не трогайте лица, милые гости: нос вмяли, не поправить теперь.
Не внимают Явдохее.
– Ето, перед етим… может тпрнуть ее разок?
– Я первый в очереди. В тот раз я покойницу е…л. Надоело холодных...
– Сам и довел!
– Свидетелев нету, – и полез лесной воин под ватник рассупониваться.
– А мы не свидетели чоль? Ха–ха–ха.
– Не стесняется своих, ишь разбаловался. Голый пляж нашел!
– Часы гляди! Вре–мя! Тикает, едрень–мигрень. Ночь скоро. Быстрей давай.
– Рассупыжился. Рожа в баню пошла. Греби в зад. Моя очередь.
– Ха–ха–ха.
– Старушку–то?
– Пзденке, попенке, кака разница!
– Без аморалу тут! Стрельну петуха!
– Стойте, стойте, коллеги… Еще пару вопросов надо…
– Отодвинь! Наша она добыча.
– Дырь она и есть дырь. Теплая!
– Обкакалась чоль, тетя?
– Че–то притихла? Жива ль?
Молчит Явдоха. Нос утоп в черепе. Чует: больнее уже не будет. – Трахайтесь еще, я не против.
– Тьфу, морда!
– Приклад об тетю вытри, пока суха она.
Вытер.
– Ох–х–х, матушки, – сказала тряпка.
Хотели еще хряснуть.
– Напружинилась. Кончает. Понравилось.
– Погодь–ка. Дай приложусь к тыкве.
Тыкв не велено пытать. Смысла нет. Вот же несказанно повезло мамке. И к телу не притронулись в третий раз, кончили очередиться: торопились так.
Саблей вжик! – ойкнуть не успела тыква – полоснули наискось с разворота.
Охнул и чекист. Не успел защитить Явдоху. Могли бы в теплом месте поговорить и, глядишь, раскололась бы Явдоха добром.
Сползло со стола ставшее мертвым тело Явдохи. Хлынула кровь рекой через голубкину шею из порезанного полушубка. Кривая улыбка не успела сойти с лица. Бумс! Сложилась на полу мешком. Сдавился и хрипнул воздух из нового отверстия тела. Лицо поначалу с досками слилось. Потом в скользкости повернулось набок, плюхнулось в свое. Так и умерла, будто в радости, будто в любимой игре. В глазах непроявленной пленкой дети и любимый муж застыли. Кухню залило до порога, и в погреб потек алый, пузырчатый Явдохин сироп.
– Вай, вай. – Как теперь писать отчет?
Стали ломать дом. Нашли немного приватно спрятанных бумажных денег. Золотую, приватно погнутую цареву монетку нашли. Ломал ту монету на спор с Охоломоном Федот Иванович Полиевктов, будучи (давненько уже) в гостях у Мойши. Так и оставили на память о Федотовской мощи.
– У них тут богатырь ночевал!
– Все, кончились в хате деньги.
Копать мерзлый огород не стали.
Мастерские хотели пограбить, да только там ничего для лесного прозябания полезного нет. Залезли в подпол, забрались в лабаз, вытащили все съедобное: соленья, копчености:
Безруков Ванька: «Богато живали!»
Владилен Бронски: «Жалко, что трезвенник был».
Заяц–Шофер: «Хорошо хлебушко припрятал, живодер».
Фрам Прытков: «А нам – помирай!»
Бурдыло Стас: «Кулачинище жидовское!»
Хох Грамотный: «Ложка масонская!»
Левка Махер: «Зазря пришли».
Хох Сверхграмотный: «Брешу так, гражданы, жидовьску дипортацыю им всим триба»!
Чекист: «Обосрали мне всю операцию! Сволочи, грубияны, анархисты, простецы.»
Вечерело быстро. Стали торопиться домой ворчливые дядьки. Бочки с вином не нашли: потому что в ульи лезть побоялись. А там всю медовуху только сонные пчелы берегли. Вот дурни–то! В хату ткнули факелом, соломки подбросили. Постояли, погрели руки. Заглянули в хлева, в птичий дом. Курям бошки свернули и по полусумкам распихали. Худую скотину (2 шт. без расп. естевств.) повели за собой в леса. Мычала скотина: жалко им хозяйку–то. А сволочи только хохотали: домашняя де скотинка, хохлятской толщины, ишь, пригрелась к нашенскому сибирскому курорту!
Подошли к лесу, оглянулись: полыхает вовсю мойшин хуторок, озаряет округу, будто праздник какой. Хе–хе, жарко там. Вот снег–то пойдет щас ручьями, словно весной.
Поперлись к освещенному, горячему хутору другие гражданские воры, конокрады–цыгане и бедняки. Но нечего уже взять: все съело пожарище. Двое странных типов приперлись быстрей всех: нерусь на лица, в халатах оба поверх телогрейки, малахаи на бошках, и с кистями. Монгол–шуданцы что ли, китаезы? – воткнули в снег кривые сабли, палатку поставили: будут поутру погреба вскрывать. Шикнули на публику, и разошлась безоружная русская публика.
Ничем, в общем, ничем не смогли поживиться Явдохины соседи на память об работящей семье. Вот беда! Разве что кирпичи от печки, как остынут, смогут еще пригодиться.
------------------
продолжение http://www.proza.ru/2017/06/23/138