Начало http://www.proza.ru/2015/09/24/1725
Я давно подозревала, что сосна в центре нашего двора только притворяется деревом. А на самом деле у колонки притаился трехголовый Змей Горыныч из сказки. В свои шесть лет я уже начиталась русских народных сказок, и эта моя начитанность не могла не сказаться на моем восприятии мира. Ночью, набравшись смелости, тайком от бабули, я пробралась на кухню, чтобы своими глазами увидеть, как три надменно изогнутых ствола превращаются в мощные змеиные шеи чудища. Холодный лунный свет обливал сосну, холодное стекло окна студило лоб, громкое тиканье ходиков на стене пугало, казалось, кто-то назойливо скребет деревянную стену, и вот-вот из-за кошачьей морды с вытаращенными глазами высунется когтистая лапа. Пустынный двор, наполненный лунным светом, утратил привычные четкие очертание, все плыло и мерцало. Стволы-шеи извивались. Мощное основание дерева цеплялось за землю корявыми лапами корней. Змей Горыныч тянул к окну свои мрачные ветви. В колючих иголках таились желтые звериные глаза.
Скорчившись на табуретке, я спрятала лицо в ладонях. Стало еще страшнее. Не выдержав испытания ужасом, я заорала. Дедушка Тиша, теряя тапки и чертыхаясь, вбежал в кухню, подхватил меня на руки. За ним прибежала взволнованная бабуля в фланелевой ночной рубашке. Бигуди торчат из-под белого платочка, как маленькие антенны.
- Что, чадушко?! Что случилось? - дедушка Тиша снимает меня с табуретки, садится сам, усаживает меня на колени и гладит большой теплой ладонью. Бабуля хлопотливой наседкой мечется по кухне, ставит чайник, гремит чашками, хлопает дверцами буфета. Горячий чай с медом, по мнению бабули, лучшее лекарство от всех болячек и жизненных потрясений.
- Там змей Горыныч, - я тычу рукой в сторону окна, хватаю дедушкину ладонь, прижимаюсь к ней щекой, устраиваясь поудобней, вдыхаю такой знакомый запах древесных стружек и совсем чуть-чуть машинного масла, которое бабушка закапывает пипеткой в свою швейную машину. Привычные запахи и вещи успокаивают меня, Дедушка Тиша смеется и чуть покачивает ладонь, я покачиваюсь вместе с ней, как на качелях. Страх растворился в этом уютном теплом покачивании. И я уплываю все дальше в сон, я знаю, что теперь все будет хорошо, потому что есть теплая ладонь, которая не даст в обиду, утешит, поддержит, развеет злые сны и страхи
Дедушка Тиша жил в деревне, но раз в месяц непременно наезжал к нам с бабулей в гости. И все в нашей жизни сразу менялось к лучшему: переставали надоедливо скрипеть двери, смазанные машинным маслом, ключи легко входили и выходили из замка, сломанные кофемолка и утюги снова исправно мололи и гладили, как положено, краны текли водой только тогда, когда их открывали, словом, - наша с бабулей жизнь из бесконечной борьбы с мелкими и крупными бытовыми неприятностями превращалась почти в непрерывный праздник. Все вертелось, крутилось, горело, светило, стучало и молчало строго по нашей с бабулей воле, а не само по себе.
Дедушка Тиша называл бабулю дочей и донюшкой, и я неизменно удивлялась этому обстоятельству: в моей голове никак не укладывалось, как можно быть одновременно дочерью и бабушкой. В сложные для меня хитросплетения родственных отношений я по малолетству не очень вникала. Так уж сложилось, что дедушка Тиша заменил мне и деда, сгоревшего за три месяца от рака задолго до моего рождения, и отца, разбившего семейную лодку где-то через год после моего рождения. Лодка утонула в ревнивых скандалах и разборках: мама слишком любила джаз и даже одно время подвизалась в ресторане в качестве исполнительницы джазовых композиций. Не выдержав соперничества с джазом, отец отправился покорять дальние страны, да так и затерялся где-то в мировых просторах. Мама немедленно вышла замуж за барабанщика гастролировавшей в нашем городе джаз-банды и укатила с ним на край земли — в город Владивосток.
Первое время оттуда изредка приходили коротенькие письма, полные радужных надежд, приветов, поцелуев и просьб выслать денег. А потом письма прекратились, но бабуля сохраняла спокойствие, из чего я сделала вывод, что жизнь у мамы наладилась. Ну, а то, что мы стали ей не нужны - в мою систему координат так и не вписалось. Может, поэтому мои представления о любви были несколько перекошены, словно отражались в кривом зеркале. Нет, я не чувствовала себя обделенной любовью. Напротив и бабуля и дедушка Тиша любили меня без памяти в полном смысле этого слова: баловали, прощали мои детские шалости, подростковые взбрыки, не хранили обид. Но с тех пор я убеждена: в каждом из нас заложена любовь к родившим тебя.Но иногда программа сбоит, или жизнь вносит свои коррективы. И этот кластер в моей программе остался невостребованным. Невостребованность отдавала легкой горчинкой, словно я не оправдала чьих-то надежд, или не так себя повела, не выполнила возложенной на меня миссии. Обмен любовью должен был состояться, но не состоялся. Я не получила материнской любви, и мои чувства к матери так и остались нерастраченными. Чем старше становилась я, тем больше ощущала эту свою неполноценность что ли. Словно, обещали научить летать, а крыльев не дали. Мне, как я потом поняла, не хватало оберегающих материнских рук. Материнские руки-крылья всю жизнь незримо несут своего детеныша через преграды, смягчают удары, снимают боль. В тот вечер, когда дедушка Тиша прикрыл меня кольцом своих рук от Змея Горыныча, я почувствовала, как это важно, чтобы тебя любили. Наверное, детям открывается многое из того, что взрослые потом то ли забывают, то ли теряют способность чувствовать и понимать. Может, во спасение, может, в наказание. Я не знала тогда, что есть такое слово -"мироустройство". Но и дедушка Тиша, и бабуля помогли мне понять, что есть любовь. А осознание того, что именно любовь не дает этому миру скатиться в тартарары, пришло позже. Мир держится на любви. Так просто. И так сложно.
Когда дедушка Тиша умер, я снова осиротела, и чувство сиротства уже не отпускало меня. Дедушка умер ясным майским днем. Сидел под злополучной змейгорынычевой сосной, читал газету, надвинув на нос круглые очки, похожие на маленький велосипед. Да так с газетой и отошел в иной мир. Когда бабуля вернулась домой с работы, он уже закоченел, и обрывки газеты пришлось осторожно вынимать из закостеневших пальцев.
Тогда, по малолетству, я не задумывалась, куда девается любовь, когда люди умирают? Отлетает вместе с душой? Или растворяется в окружающем нас эфире? А может, благоухание цветов — это и есть эманация любви людей, покинувших землю? Ну, не станет же Творец, так щедро наделивший нас любовью, забирать ее обратно, набивать ею небесные сундуки, подобно алчному скряге. Неет! Я много размышляла, работа в библиотеке тому немало способствовала. Сотворить такое чудо, как окружающий нас мир, под силу только гению. А у него, как у любого творца, есть множество проектов, но проект под названием «Человек» - это нечто особенное, ослепительная вспышка счастья, улыбка влюбленного гения, именно влюбленного в свое творение. Да чего там! Если уж крохотную невзрачную рыбешку Создатель наделил любовью! Только подумать - ничтожное безмолвное существо, сто миллионов пятнадцатое звенышко в бесконечной цепочке живой мелочевки, что летает, ползает, плавает — и даже она, эта рыбка, сотворена с любовью, в счастливом вдохновении. Что уж тогда говорить о человеке! Да, именно эта рыбешка, убедительнее всяких остроумных аргументов утвердила меня в абсолютной уверенности, что любовь - наше естественное состояние, так было задумано, и замысел был хорош.
Морская кроха из семейства иглобрюхов — ярчайшее тому доказательство. Влюбленный поэт пишет стихи, влюбленный композитор — сочиняет музыку, влюбленный токарь нарезает трапецеидальную внутреннюю резьбу такой совершенной красоты и точности, что понимающие люди цепенеют от восхищения. Влюбленный пятнистый иглобрюх создает потрясающей красоты и точности барельеф. Из песка! Крохотными плавничками и хвостом, работая без перерыва на отдых и еду целых две недели, он рисует на морском дне то ли солнце, то ли колесо сансары. Подводное течение так и норовит разрушить хрупкое творение маленького архитектора, но он с упорством и вдохновением создает эту поразительную картину. Ну откуда эта рыбья малявка может знать про солнце, тем более — про колесо сансары, олицетворяющее основополагающие принципы буддийской мысли! Но эта рыбья кроха — творец, и его творчество — так же прекрасно, как прекрасна Сикстинская мадонна и Тадж Махал, как прекрасен мир и человек, созданные для любви. То, что в современном мире любви катастрофически мало и с каждым днем становится все меньше - не программный сбой, не вина Создателя, а скорей всего, вина человека. Представьте себе, что именно человеку по изначальному замыслу доверили генерировать любовь. Такая вот у него миссия. Все равно, что поддерживать огонь в очаге.
Мне нравится так думать, тогда многое становится понятным, по крайней мере, для меня. И даже то, что я, не задумываясь, шагнула за Высоцким в пропасть с тропы Смерти. Да, конечно, не было за моей спиной материнских оберегающих крыльев, а они мне очень бы пригодились в тот миг. На что я надеялась? На что вообще можно было надеяться в этой отчаянно страшной ситуации? Только на чудо! И это последнее, что я успела подумать. Дальше - темнота.
...Я открываю глаза и пытаюсь понять, где я и что со мной. Меня слегка покачивает, словно я плыву на лодке, чего совершенно не может быть. Какие лодки на дне ущелья? Прямо надо мной, на расстоянии вытянутой руки клубится то ли туман, то ли облако. Я пытаюсь осторожно пошевелить руками, ногами. Вроде бы все работает и нигде не болит. Уже хорошо, значит, не разбилась. А Высоцкий?! Приподнимаюсь и вижу в нескольких метрах от себя Высоцкого. Он тоже пытается сесть, трясет головой. Уф! Мы живы! Но где же мы? Явно не на дне ущелья. Мы лежим на чем-то мягком. На чем-то, что похоже — да ни на что это вообще не похоже. Потому что оно не только мягкое, но и теплое! И покачивается. Теперь я ясно ощущаю это легкое покачивание. Что это за ущелье такое? Я поднимаюсь и делаю несколько шагов по странно мягкой неровной поверхности. Неглубокие канавки пересекают ее, создавая какой-то очень знакомый узор. Я задумчиво разглядываю этот узор, Высоцкий присоединяется ко мне.
- Что скажешь? - осторожно спрашиваю я, чувствуя, как во мне нарастает тревога..
- Ну, что я могу сказать, - Высоцкий с силой трет подбородок, - я могу сказать только одно: это не ущелье. Знаешь, если бы я не думал, что схожу с ума, я бы сказал, что эти линии очень напоминают линии на ладони. Смотри!
- О, черт! Значит, и ты об этом подумал! Но ведь свихнуться на пару невозможно, коллективных глюков не бывает.
Я потрясенно оглядываюсь, однако облако, парившее над нами, опустилось еще ниже, оно буквально на глазах наливается густой грозовой темью, нас обволакивает влажная прохлада и разглядеть что-либо уже невозможно. А то, на чем мы стоим, раскачивается все сильнее, подчиняясь какому-то неведомому ритму. Все труднее держать равновесие, и мы опускаемся на колени. Я подвигаюсь к Высоцкому и шепчу:
- Но если это чья-то ладонь, - я с трудом выговариваю это слово и даже начинаю заикаться, - то где-то рядом должен быть... ну... хозяин. В смысле, остальное тело.
- В логике тебе не откажешь, - мрачно шутит Высоцкий. Какое-то время мы молчим.
- Знать бы еще, что я-то здесь делаю. А у меня сегодня в десять запись на радио., - задумчиво произносит он.
Чувство вины буквально парализует меня. Я готова разреветься не столько от страха неизвестности, сколько от стыда, что так подставила хорошего человека. И я неловко неубедительно извиняюсь:
- Понимаешь, я не хотела. Я вообще ни о чем таком не думала... нет.. ну... иногда думала, конечно, вот бы увидеть... Так кто не думает! А я себе сидела в халате, фотки рассматривала, шампусик пила. У меня и в мыслях ничего такого не было! Честное слово! Да если б я знала, что эта пробка натворит, я бы себе руку оторвала.
- Какая пробка? - удивился Высоцкий.
- От шампанского, - мрачно отвечаю я.
- И что натворила пробка? - Высоцкий явно заинтригован.
Я пересказываю ему предысторию событий. Высоцкий недоверчиво крутит головой.
- Да уж... Пробка в роли машины времени. Это ты загнула.
- Да? - свирепею я. - А где мы сейчас по-твоему?
А и в самом деле, где? Нас по-прежнему качает в непонятном ритме, облака проносятся мимо. Мы явно движемся. Куда? И самое главное — кто несет нас?
- О Боже мой! - я даже подскакиваю от внезапного озарения.
- Что? Что случилось? - Высоцкий, нахмурившись, хватает меня за руку.
- Стихи! Я вспомнила! Сейчас, я сосредоточусь!
Я тру лоб, словно помогая моей измученной событиями голове сосредоточиться. И быстро, без выражения читаю:
На земле всё сгорит и расплавится,
Всё сожрёт ненасытный огонь,
Только мой островок и останется,
Потому что он – Божья ладонь.
- А чьи это стихи? - Высоцкий с недоумением смотрит на меня.
- Это Зиновьев, но не тот, другой. Ты его еще не знаешь.
- Ну, ладно, стихи. И что?
- Ты же сам сказал, что, ну, это похоже на ладонь. Ну, ладонь! Божья! - я почти кричу.
Высоцкий задумчиво оглядывается. На лице его расплывается скептическая улыбка.
- Ну, тебя и занесло! Где мы - и где Бог.
- Да? - разозлилась я. - Ну, тогда предлагай свою версию.
Ответить Высоцкий не успевает, гигантская ладонь сжимается, накрывая нас с головой. Мой отчаянный визг глохнет в теплой душной темноте сжатой ладони. Сердце в ужасе колотится где-то уже в глотке. Очень неприятно ощущать себя беспомощной букашкой, и я барахтаюсь, извиваюсь, как извивался бы червяк, схваченный птицей. Так же неожиданно ладонь разжалась и нас, как червяков стряхивают на землю. Мы лежим на траве у какого-то покосившегося забора в тени деревянного дома с резными кружевными наличниками. И я вдруг понимаю, что этот забор, и этот дом мне хорошо знакомы. А уж сосну в центре двора с тремя изгибающимися стволами, словно шеи сказочного Змея Горыныча, я знаю наизусть. Сколько альбомов я извела, пытаясь перенести на бумагу эти коварные извивы, эту таинственную сущность странного дерева. Но ни дома, ни двора, ни моей загадочной сосны давным-давно уже нет. Их снесли в девяностые годы, и новый русский соорудил на этом месте трехэтажную хижинку.
Но сейчас мы с Высоцким валяемся, как хлам, у забора давно сгинувшего дома. И я с трепетом смотрю на сосну, под которой сидит старичок, надвинув на нос очки-велосипед и читает газету. Дедушка Тиша? Дедушка, который умер пятнадцать лет назад! Дедушка Тиша живой и невредимый читает газету?! Что же это? Значит, мы тоже... Значит, нас уже нет?...
Продолжение http://www.proza.ru/2017/06/12/1077