Начало http://www.proza.ru/2015/09/24/1725
Я панически боюсь высоты. До озноба, до потери сознания. В самолете, если уж приходилось летать, я просила место подальше от иллюминатора, брала с собой что-нибудь захватывающе детективное и читала, не отрываясь. Однажды на маленьком разболтанном самолетике мне пришлось лететь над Каспийским морем. Свободным оказалось место именно у иллюминатора, сосед всю дорогу глотал алкоголь, набрался изрядно, мне, как сказочной избушке, пришлось, насколько позволяло кресло, поворотиться к ошалевшему от коньяка добру молодцу задом, а к окошку с раскинутым морем — передом. Это был самый ужасный полет в моей жизни. Все полтора часа я смотрела, как штормит холодное декабрьское море, ничего не могла с собой поделать — живо представляла падение нашего воздушного суденышка в кипящую воду. За спиной возился, что-то бурчал, икал и чихал сосед. Его градус возлияния подошел к пограничному состоянию, когда все, принятое в желудок, неожиданно возвращается. Я переживала за свое платье, которое могло пострадать, но еще больше я переживала за Каспийское море, по которому ветер гнал стаи волн. Мне казалось, я ощущаю и этот пронзительный ветер, и ледяные брызги в лицо. В финале все получилось совсем не так, как представлялось. Самолетик и мой сосед благополучно пережили болтанку и приземлились. А стошнило - меня, причем уже на земле. С тех пор для меня самой страшной страшилкой всегда была высота, особенно над водой. Чем больше воды, и чем выше я над ней — тем быстрее я впадаю в панику. По этой причине мосты и самолеты я не люблю и стараюсь их избегать.
Но если ты попадаешь на крылья ветра, пронзающего пространства и время, будь готов к самым невероятным событиям и встречам. Ветры перемен — они такие насмешники и озорники. Оглянуться не успеешь, как окажешься там, где и помыслить не смел. И что останется тебе, заплутавшему в мире фантазий и грез, кроме как молить Бога о спасении. А уж доведется сражаться - не вздумай спасать себя, помни о предназначении Человека. Спасай мир — а мир отзовется. И не бойся! Ничего не бойся!
...Я очнулась от пронизывающего холода. Легкий сарафанчик великодушной принцессы был хорош в роскошных покоях современного города, но совсем не защищал от стужи. Первое впечатление — глубокая ночь, ни одного фонаря, я сижу на деревянной грубо сколоченной скамье, прислонившись к стене. Что за стена, где эта скамья — пока непонятно. Куда делась принцесса и ее компания, где Высоцкий и Мишель — тоже неясно. Может быть, я в парке? Присела на лавочку и задремала? Но как я попала в парк? Я помню, как Высоцкий взял меня за руку и сказал : «Полетели!» дальше — провал. Надо встать и попробовать поискать выход, где-то же должны быть люди, машины. Но меня окутывает странная, оглушительная тишина. В городе так не бывает, в городе нет тишины. И в городе нет такого неба. Я запрокидываю голову и на мгновение забываю обо всем.
Черный бархатный небесный свод — совсем рядом. Протяни руку — дотронешься. И звезды такие яркие, такие лучистые. Я любуюсь небом и с удивлением замечаю, что звезды не только над головой, но и прямо передо мной, на уровне моих закоченевших коленок. Ночное небо действительно похоже на купол. И любоваться этой ослепительной звездностью я могу не поднимая головы. Но такого просто не может быть. Так не бывает. Или бывает? И почему под ногами нет земли? Слишком много вопросов, на которые у меня нет ответа. Это нервирует, я чувствую себя неуверенно. Хочу встать, но что-то меня останавливает. Какая-то интуитивная осторожность.
Я плотнее прижимаюсь к стене из камня. Ледяной, но надежной в этом странном пугающем мире. Дождусь рассвета. Но мне не хватает терпения сидеть неподвижно. Я осторожно ощупываю стену и над головой, на расстоянии вытянутой руки, обнаруживаю цепи, с мощными кольцами. Судя по всему, цепь натянута вдоль стены. Но зачем? Вот загадка! Также осторожно я исследую деревянную скамью, на которой сижу. Справа — ничего, но скамья не кончается, она длинная, и при желании я могу на ней улечься. А вот слева, на расстоянии в полметра, я нащупываю чьи-то ноги: ботинки, джинсы. Кто-то лежит на скамье: спит? Умер? Я осторожно тормошу лежащего и вдруг слышу сердитый, но такой знакомый голос Высоцкого:
- Не вздумай бросаться мне на шею! Мне досталось одноместное ложе. Ты чего трясешься? - я слышу, как он поднимается, пересаживается поближе ко мне, его теплая рука скользнула по моему плечу.
- Саша, да ты совсем закоченела! Держи куртку! - через минуту мне на колени ложится джинсовая курточка.
- А как ты догадался, что это я? - я натягиваю куртку и блаженное тепло охватывает меня.
- Пока ты тут пребывала в забытьи, я выкурил последнюю сигаретку, разглядел, что возможно.
- Володя, может, попробуем куда-нибудь идти. Ну, где-то же должны быть люди.
- Даже не думай! - быстро возражает Высоцкий и крепко сжимает мою ладонь. - Боюсь, нас ждет сюрприз не из приятных. Кстати, хочу спросить, да не знаю, как и подступиться. Тебя случайно не Маргаритой зовут? Где ты прячешь баночку с кремом Азазелло?
- Эх, Володя! У меня нет волшебного крема, зато у меня есть волшебная пробка от шампанского, - мрачно отшутилась я. - Не время и не место объяснять..
- Нет, голубушка, изволь объясниться, как мы здесь очутились? Я только взял тебя за руку, и вот мы торчим черти где, между небом и землей. Я парень простой, со мной такие штуки не случались. Остаешься ты.
- Слушай, Володя, а что бы ты сделал, если бы знал, что через десять дней умрешь?
- Ты нашла хорошее время и место для такого вопроса.
Я слышу, как он улыбается, но мне совсем не до веселья.
- А все-таки?
- А шут его знает, что бы я сделал. Десять дней, если знаешь, что они последние, это целая жизнь, это невероятно много. - Он замолчал. - Я бы собрал самых близких друзей и устроил грандиозные поминки. У нескольких человек — я их крепко обидел — попросил бы прощения. Написал бы песню.
- О чем?
- Не поверишь - о счастье. О счастье жить. Когда время сжимается, как пружина, думаю, начинаешь ценить совсем простые вещи: солнце, небо, звезды.
Мы молчим и смотрим на небо, черный купол заметно полинял, и звезды поблекли. Светает. Ветер ощутимо усилился, куртка уже не спасает. Я обхватываю колени руками, пытаясь сохранить последние крохи тепла и тихо бормочу: «Ветры кровь мою пьют и сквозь щели снуют прямо с бака на ют,- меня ветры добьют: я под ними стою от утра до утра,- гвозди в душу мою забивают ветра...»
Высоцкий смеется:
- Гляди-ка, в тему наваял. Вот ты спросила, что бы я сделал перед смертью? Уехал бы на край света, туда, где никогда не был, и обязательно влюбился.
- Зачем? Если любишь, расставаться больнее.
- Саша! Умирать надо непременно влюбленным!
- Не понимаю!
- А что тут непонятного? Любовь очищает душу от всякой дряни, омывает, как родник. Ты открыт свету, солнцу, ты обнимаешь весь мир. Вот таким, любящим, с распростертыми объятиями и надо уходить к Богу.
- А как же: «Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее..»?
- Эх, Саша, нам еще жить и жить! И песни петь! Так ведь?
Я растерялась. Я не знаю, что сказать. Врать не хочу, а сказать правду — не могу. И словно мне в помощь, чтобы уйти от неудобных ответов, под сводом небес начинается удивительное действо.
- Смотри! - я вижу, как прямо на наших глазах, там где еще мгновение назад густела мгла, багровеет край неба, словно кто-то гигантским ножом разрезает полотно, оставляя позади себя кровавую прореху. - Солнце встает! Красота-то какая!
Красная рана на куполе неба бледнеет, словно исходит кровью, и багрянец переходит в розовый, поначалу густого винного оттенка, а потом все светлее становится, словно размывает ее изнутри щедро льющийся солнечный свет. И вот уже края ее растянулись, расплылись, загорелись золотым огнем. Завороженные гигантской мистерией восхода, мы смотрим, как окружающее нас пространство наполняется, насыщается светом, и священный ужас охватывает нас.
Вокруг, куда хватает глаз горные вершины: вдали, у края небес - стремительно взлетающие к небу снежные пики, там в ущельях еще прячется густая синяя тьма. Ближе к нам - крутолобые гиганты, заросшие кустарником . Их темная зелень лишь слегка, по расщелинам и впадинам, припорошена снегом. Но наша гора, пленниками которой мы оказались, выше всех остальных. Могучей скалой возвышается она над всеми, вот почему ночью мне казалось, что звезды рядом. И сидим мы на узкой деревянной в две доски дорожке каким-то чудом притороченной к этой скале. Под ногами пропасть такой головокружительной глубины, что меня мгновенно намертво сковывает смертельный ужас. Прижавшись к каменной стене, я боюсь не то что шевельнуться — моргнуть. И только тоненько скулю.
- Спокойно, Саша, спокойно, - говорит Высоцкий, - все под контролем. Сейчас я поднимусь, а потом помогу подняться тебе.
- Неет! Я не двинусь с места! Я высоты боюсь !
- Не бойся, прорвемся!- Высоцкий спокоен, как будто лежит на диване, а не на двух хилых досточках над пропастью глубиной в два километра. Я точно знаю, что под нами именно два километра, потому что уже поняла, куда нас занесло. Эти деревянные дорожки, эти цепи, прикованные к скале, чтобы можно было удержаться. Мекка экстремалов всего мира, знаменитая Тропа смерти на горе Хуашань. Бог мой! Мы в Китае, а эта чертова тропа — одно из самых страшных мест на Земле.
- Володя, ты, кажется, собирался влюбиться перед смертью, - голос у меня предательски дрожит, хотя я собираюсь пошутить, - тебе придется влюбиться в китаянку. Я читала про это замечательное местечко. Каждый год на этой тропе погибают сотни людей. Нам не выбраться отсюда. Пока придет помощь, мы просто околеем от холода и свалимся в пропасть.
- Подожди, значит, этой тропой можно спуститься на землю?
- Да, только я не знаю, в какую сторону идти.
- Разберемся! - Высоцкий, цепляясь за цепи, поднялся и приник к стене спиной. Я вижу, как он побледнел.
- Давай руку, я подниму тебя, - говорит он, справившись со слабостью. Я отчаянно трясу головой и еще крепче цепляюсь за доски, на которых сижу.
- Дай руку!
- Не могу. Я упаду.
- Не бойся, я удержу тебя. Но тебе придется снять босоножки, без каблуков легче сохранять равновесие.
Я пытаюсь расстегнуть застежку, пальцы закоченели и не слушаются, слезы застилают глаза, я слизываю горячую соленую влагу. Глаза закрыла, чтобы не видеть страшного провала подо мной.
- Открой глаза, - мягко говорит Высоцкий, - у тебя может закружиться голова.
- Нет! Нет! Послушай, я должна тебе сказать, все равно мы сейчас свалимся, и я могу не успеть. А ты должен знать...
Сейчас я во всем сознаюсь, скажу, что ему осталось жить десять дней, даже девять уже, потому что я это знаю, потому что я из будущего, я расскажу ему, как его любят и поют, он должен это узнать, прежде чем мы погибнем. Я уже готова выпалить все это, но мне не хватает мужества, и я заливаюсь слезами, хлюпаю носом, проклиная себя за трусость. Высоцкий улыбается:
- Ну, давай, рассказывай свою страшную тайну, Саша! Имей в виду, я очень любопытен и теперь от тебя не отстану.
- Я в седьмом классе услышала твою песню про друга: «Парня в горы тяни — рискни» - и заболела твоими стихами, - я осторожно подбираю слова, чтобы как-нибудь не проговориться.
- Это, конечно, очень страшная тайна, - хохочет Высоцкий, - но все равно спасибо тебе!
Я несмело улыбаюсь, и мы хохочем вместе. И не можем остановиться, просто захлебываемся смехом. Наш смех похож на истерику, но кто обвинит нас в этом? Только тот, кто не стоял на Тропе смерти.
Отсмеявшись, я мысленно молю Бога послать нам какого-нибудь туриста, из тех, что толпами осаждают этот маршрут. Странное дело, смех меня взбодрил, и я даже готова действовать, несмотря на ужас перед пропастью под ногами.
- Хватит киснуть, иначе мы, действительно, вымерзнем, - говорит Высоцкий решительно, - идем в эту сторону.
Он указывает направление, но мы не успеваем сделать и шага, как на тропе появляется китаец. Меньше всего он похож на туриста, скорее — на ряженого. Может, мы угодили на реконструкцию каких-то исторических событий? Иначе почему этот абориген так странно одет? Я пересмотрела множество исторических костюмных фильмов и готова поклясться, что мужчина, представший перед нами, одет в костюм средневекового воина. Короткий, до колен, халат из зеленого полотна. Грудь прикрыта пластинчатыми железными доспехами черного цвета. На плечах — наплечники, в руках странное копье с тремя зубцами. Черные волосы заплетены в косички, уложенные на макушке в узел. Выглядит этот местный житель достаточно воинственно. Мне стало не по себе от жесткого взгляда его раскосых глаз. Но я улыбаюсь, демонстрируя свое дружелюбие. Высоцкий молча разглядывает воина. Тот попятился и что-то гортанно крикнул. Зовет или предупреждает об опасности? Что за ерунда! Но солдат настроен серьезно, он отступил до поворота и ощетинился копьем.
- Может, ему спеть? - шепотом спрашиваю я Высоцкого.
- Боюсь, не поможет, он того и гляди наденет нас на этот вертел.
- Но надо ему как-то объяснить, что мы — мирные туристы, нуждаемся в помощи. Давай я...
Договорить я не успеваю, потому что из-за скалы выходит... Мишель! Надо же, и он переместился? Я расплываюсь в радостной улыбке и даже перестаю бояться высоты, но цепь не отпускаю, только нетерпеливо приплясываю на месте.
- Это же Мишель! - шепчу я Высоцкому. - Только ряженый! И когда успел?
- Почему тогда он нас не узнает? - возражает Высоцкий. - Очень похож, но посмотри на его прическу, у него длинные волосы, они никак не могли отрасти за ночь.
- Может, это парик? - предполагаю я.
Меж тем Мишель или его близнец что-то резко говорит воину, тот склоняет голову в поклоне, из чего становится ясно, что Мишель или кто-то на него похожий — важная персона. Только теперь я замечаю роскошный шелковый халат, дорогой панцирь украшен инкрустациями, пальцы унизаны золотыми перстнями. Конечно, это не Мишель, но кто? И почему так суров его взгляд? Вот опять он что-то говорит то ли солдату, то ли стражнику. Тот, с почтением выслушав сказанное, поворачивается к нам и произносит непонятную речь, тыча копьем в пропасть. Вельможа, похожий на Мишеля, холодно наблюдает за нами.
- Володя, как думаешь, что он хочет?
- А пес его знает! Только не нравится мне все это. И холуй этот недаром копьем в пропасть тычет.
Я судорожно стискиваю цепь, мне не нравится сердитый стражник, мне не нравится высокомерный вельможа, мне не нравится эта козья тропа из гнилых досок. Я опускаю глаза и впервые отваживаюсь посмотреть в бездну под ногами. Тошнота мгновенно подкатила к горлу, в ушах зазвенело. Я утыкаюсь лицом в плечо Высоцкого, меня трясет не столько от холода, сколько от страха. Этот мой проклятый страх перед высотой... Но тут любой испугается. Высоцкий искоса поглядел на меня и понял мое состояние.
- Не смотри вниз, Саша. Держись крепче!
Стражник неожиданно делает выпад, копье упирается в грудь Высоцкому, теперь уже рукой стражник показывает на пропасть.
- Он что? Хочет, чтобы мы туда прыгнули? - я в ужасе. Здесь на этой тропе против вооруженных воинов у нас нет никаких шансов.
- Похоже ты права.
Высоцкий, медленно отводит копье в сторону, делает успокаивающий жест рукой и внятно и громко говорит:
- Мы не понимаем. Объясните, что вы хотите. Мы не понимаем!
Вельможа что-то сердито выговаривает стражнику, тот часто и мелко кланяется и с помощью копья и цепей ловко перебирается за спину вельможи. Тот, сложив руки на груди, стоит теперь перед нами и с брезгливым любопытством рассматривает нас.
- Один должен уйти к духам гор, - вдруг произносит он по-русски. Говорит с сильным акцентом, но довольно правильно. А до этого молчал. Через холуя общался. Белая кость!
- Что значит уйти к духам? - не выдерживаю я.
Глаза вельможи вспыхивают гневом, но размеренным голосом он повторяет:
- Один должен уйти к духам гор, умереть. Решайте, кто.
- Ничего себе заявочка! Володь, он что? Сбрендил?
- Подожди, Саша, - и обращаясь к вельможе , так похожему на Мишеля, - Но почему? Вы не имеете права. Мы граждане СССР. Дайте нам уйти. Мы совершенно случайно оказались здесь. Имейте в виду, нас будут искать. Если мы что-то нарушили, простите наше невежество. Мы не хотели вас оскорбить, мы...
Вельможа нетерпеливо машет рукой, на лице выражение высокомерия и брезгливого недоумения от того, что он, такой важный, вынужден объяснять плебеям свой великий замысел:
- Я пришел принести жертву благодарения духам гор. Уйти к духам должен был мой слуга. Но духи оказались милостивы к моему слуге, они сохранили ему жизнь и послали вас, иноземцы. Решайте, кто.
- Сам прыгай, урод! - не выдерживаю я.
Высоцкий дергает меня за руку и шепчет:
- Дипломатичнее надо!
- Какая дипломатия, когда этот гад собирается нас убить!
Вельможа холодно смотрит на меня и предлагает Высоцкому:
- Женщина — низшее существо, отдай духам женщину. Тебя я отпущу. Или прыгай сам. Тогда я отпущу ее.
Высоцкий долго молчит, потом кивает и обращается к вельможе:
- Дайте нам время попрощаться.
После продолжительной паузы вельможа кивает и отворачивается.
- Володя, мы можем уйти в другую сторону. Давай, рискнем!
- Саша, у него колчан за спиной, поверь, он носит его не для красоты, он умеет с ним обращаться. Они не дадут нам уйти. Мы только разозлим их и погибнем оба. А я не хочу, чтобы ты умирала. Я все решил.
- Подожди, Володя!
- Не возражай, прошу тебя, - он берет меня за руку, - помнишь, ты спросила, что бы я сделал, если бы знал, что скоро умру?
- Помню.
- Я не сказал главного. Вот сейчас, когда жизни осталось на две затяжки, я понял — только не перебивай меня! Прошу тебя! - я не так жил, не то я делал, понимаешь?
- Как же! А твои песни! Твои стихи!
- Это не то! Ну, кого я согрел? Кого спас? С чем я сейчас уйду? С песнями? Этого мало! Не с песнями к Богу идти надо. С душою спасенной. Жаль, что так поздно... Ничего не исправишь... Но тебя я этому упырю не отдам.
- Подожди! Подожди! Подожди! Я сейчас вспомню! Подожди!
Что-то очень важное вертится в моей голове. И меня вдруг осеняет сумасшедшая мысль: если я в той своей жизни дожила до 2017 года, значит, здесь, в этой жизни, со мной ничего не может случиться. Или может? Проверить можно только одним способом — прыгнуть в пропасть. Или мы оба выживем, хотя я совершенно не представляю, как можно выжить, сиганув в двухкилометровую пропасть, или мы оба погибнем. Эти мысли вихрем проносятся в голове. И теперь уже я шепчу ему:
- Я тебя не оставлю. Не спорь, пожалуйста! Что же я? Зря что ли выучила в седьмом классе песню о друге? «Если шел за тобой, как в бой, на вершине стоял хмельной, значит, как на себя самого, положись на него». Видишь, я помню. Мне страшно, мне очень страшно, но я с тобой. До конца. Как в песне.
Высоцкий печально качает головой и наконец произносит:
- Хороший ты парень, Сашка! И очень красивая девушка.
Все сказано. Мы беремся за руки. Я отпускаю спасительную цепь и стараюсь не глядеть вниз, смотрю на сверкающий под солнцем снег на вершинах.
- Ну что? Полетели! - кричит Высоцкий
- Полетели! - кричу я.
И мы делаем шаг вперед...
Продолжение http://www.proza.ru/2017/05/13/1212