Предыдущая страница: http://www.proza.ru/2016/10/10/360
ИШИМСКАЯ СТЕПЬ
Косули выскочили так неожиданно, что Ваулихан даже не успел выхватить из короба луки свою пищаль. Но Гаджи-Ата, уверенным движением пустивши чакру, попал своим орудием прямо под рога убегающему животному.
Косуля упала, а железный диск, описав дугу и блеснув на солнце, ушел глубоко под снег, оставив на нем только маленькую черточку.
Всадники, подъехав к упавшему животному, спешились.
– Ловко ты пользуешься чакрой, отец, прям как из лука.
– Время меня, сынок, научило. Ты тоже преуспел в деле этом, да беда в том, что не признаете вы, младые, старого проверенного оружия, вам пищали и аркебузы подавай, а у меня же, старика, чакра всегда под рукой.
Индус снял малахай, вытащил из-под подкладки бечевку с привязанным к ней медным шариком и, пройдя по снегу, остановился на том месте, где грузик принялся описывать круги. Он толкнул ногой снег и поднял из сугроба свой железный бублик.
– Занятная забава, – показывая на самодельный маятник, улыбнулся Ваулихан, разделывая тушку убитого животного, – и чакру в снегу найдешь, и в лоб кому припечатать можно.
Гаджи-Ата подошел к своей лошади, достал из притороченной к седлу клетки почтового голубя. Вложил еще вчера написанное Ваулиханом послание в торбочку на спине птицы и, присев на корточки около занимающегося разделкой туши спутника, похвалился:
– Я этим шаром на бечеве могу даже определить, голубь это или голубка.
– Покажи-ка, интересно.
– А вот, гляди, аркар Ваулихан, – держа в одной руке голубя, в другой маятник, словно ребенок, воскликнул аксакал, – коли медный шарик раскачивается от головы до хвоста, тобишь, вдоль тельца птицы, то это, стало быть, голубь, а ежели кругом пошел бы, знамо, голубка в руках у меня была бы.
– Ну-ка, дай-ка, я сам испытаю, – отирая руки о снег, попросил Ваулихан, – первый раз про такое слышу.
– Глянь, отец, и вправду голубь, – воскликнул сын Исатая, проделав то же, что ранее показал ему старец. Маятник мерно раскачивался вдоль тельца птицы.
Гаджи-Ата принял из рук молодого джигита голубя, поцеловал его в клюв и легонько подкинул.
Птица, захлопав крыльями, ушла столбом ввысь под облака и, выбрав направление, вскоре исчезла из виду.
– Высоколетная порода, иранская. У царей и султанов таких голубей нет, как у меня. Ни дождь, ни снег им не помеха, – вглядываясь из-под ладошки в голубое небо, похвастался своими питомцами вечный дед.
– А скопец не собьет? Не жалко, коли по дороге сокола встретит?
– Может и выбить. Но редко это случается. Ведь только на взлете или посадке сможет хищник такого голубя взять, в полете же не подняться соколу в высоту, на которой почтарь летит. Говорю же, иранские у меня голуби. Нет птиц лучше. Только в войске великого Александра такие были. Больших денег они стоили. Сам великий Ну ад-Дин за пару моих вестников просил когда-то целых две тысячи динариев, а он знал в птице толк. И почта голубиная налажена у него была лучше, чем в самой Александрии. Верил правитель в предание, что время, которое человек проводит, наблюдая полет птиц, не засчитывается в отмеренный ему срок жизни. Но не продал я ему ни одного из моих голубей. – Старец, чуток помолчав, добавил: – Вот токмо морозов не переносят они, горячие шибко, чахотку могут подхватить при перелете от холодного воздуха. Тут не Египет и не Сирия, а Сибирь.
– Так ныне уж весна, уже не страшно, – отозвался Ваулихан.
Гаджи-Ата хлопнул по плечу младшего друга и, оглядевшись вокруг, поднялся:
– Пойду, хвороста для костра нарублю, ты уж косулю освежевать успел, а я заболтался, стемнеет ведь скоро. И майну в ручье пробить нужно, жыл кы напоить да нам водицы набрать.
– Осторожно, отец, не провались, лед уже хрупок у берега, – предостерег старца Ваулихан.
Вскоре уже горел костерок, и в походном ермаке булькала шурпа. Путники же, расседлав и стреножив лошадей, привязав к их мордам торбы с овсом, мирно беседовали.
Быстро стемнело, и весенняя степь зажила обычной ночной жизнью.
Где-то потявкивали вечно голодные корсаки, изредка доносился крик сойки, фыркали, побрякивая расстегнутыми удилами, стреноженные лошади. Высоко в небе с криком проплывали над путниками невидимые перелетные стаи журавлей и казарок.
– Воды нет еще, приземлиться им на ночлег некуда, вот и летят, горемыки, потому и жалятся, – переворачивая палочкой прогоревший хворост, пожалел птиц старец.
– Так сидели бы они в теплых странах, что им неймется, – рассмеялся Ваулихан, глядя в ночное небо.
– Не дано им жить на одном месте, и каждую весну возвращаются птицы в места, где на свет появились. Не испив талой водицы, не смогут они потомства дать, вот и тянет их, ошалевших на чужбине, на родные шалые воды, – вздохнул дед Гаджи и с тоскою в голосе прибавил: – А меня-то как тянет в родной Индостан, хоть бы еще разок краем ока увидеть милую родину. Испить водицы из священного Ганга.
– А ты почему царю Ну ад-Дину голубей не продал? – недоверчиво, зная жадность аксакала, поинтересовался Ваулихан, подавая пиалу с налитым чаем старцу. – Ведь сто динариев – это же великое состояние, а он давал в двадцать раз больше.
– Тогда второй крестовый поход Папа снарядил. Не мог я помогать Ну ад-Дину. Не моя это война. Не мне менять ход событий. Иногда ведь одно послание, доставленное в срок, может изменить судьбы миров.
– А нынче, Гаджи-Ата, что тебя заставило идти со мной в даль далекую? Что не сиделось тебе у очага в теплой юрте?
– Прежде чем уйти в Индию, мне суждено обезопасить ее с Севера. Колыбель человеческую нужно беречь от людей жадных и алчных. Империи создаются и распадаются, а моя Индия вечна. И любая империя когда-то рухнет. Так случилось и с царством Великого Александра, и с державой Чингисхана, пали Византия и Рим. Падет и Османская империя.
– Значит, и урусы пришли в Сибирь ненадолго?
– Я тебе, сынок, не про народ, а про империю толкую. Народ раз пришел, то тут и останется. А вот любая империя рано или поздно рухнет, словно подгнившая в основании башня, как бы ее ни подпирали распорками и откосами. Порабощая народы и захватывая земли, невольно несут завоеватели знания, культуру и ремесла. Возрастает на захваченных землях своя опричная знать – когда-нибудь она сбросит опеку императора. Но чтоб освободиться от гнета, не нужно тратить силы и лить кровь, надобно ждать. А ждать я могу, мог ждать и князь Гостомысл. В мире не так уж много людей, которым дано свыше участвовать в строительстве и разрушении миров. Порой достаточно одного слова, буквицы, чтоб направить бурную реку жизни в другое русло. Пройдет немало времени, и в армию британцев, которые порабощают мой народ, станут набирать воинов-индусов. Они-то, обучившись и постигнув грамоту ведения баталий, став сотниками, тысячниками, поднимут великое восстание. А чтобы родители отдавали своих детей в сипаи , я и вернусь на родину предков. То будет мое слово.
Внезапно лошади, фыркнув, заржали. Из темноты послышалось ответное ржание.
Вскоре к месту стоянки подъехали всадники. Осадивши коней у костра, они, опустив пики, встали полукругом.
– И хто такия?
– К воеводе Тобольскому, – на чисто русском языке ответил Ваулихан, доставая свиток из-под полы тулупа, – вот охранная грамота от хана Есима.
– Ну, тогды собирайтесь, мы туды из дозору и ворочаемся. Токмо ружо от греха подай-ка сюды, – распорядился казак, который принял у Ваулихана грамоту, и, помолчав, недоверчиво добавил: – Не шибко-то вы и похожи на послов хана, без свиты и подарков, больше на голытьбу татарскую смахиваете. Ну, не нам решать. Наше дело ратное, покой в степи сторожить, да воеводам ублажить.
***
ПОЙМА ИРТЫША
Как и полагал Никита, связали его людишки дьяка его же маутом. На стойбище, кроме двух упряжек Паршука, Прохор и его люди ничего не отыскали. Хитрые остяки, только проведав о приближении царевых слуг, дали деру. Они испарились так быстро, что даже сам староста Паршук порадовался за расторопность сородичей.
– Ай, молодцы! Подгонять не надобно!
Медведь уже седмицу шел, чуть приотстав, высоким берегом. Выходя на лед, по которому двигался обоз, только в ночное время, он ожидал команды своего хозяина.
Никиту на остановках стражники ненадолго развязывали, чтоб старец по нужде сходил да перекусил немного.
– Я бы тобя и не в путах вез, да креста на тобе нет, сам виноват, ибо поклясться, что не убежишь, нечем тобе. А твое честное слово, мне, язычник, до одного месту, – ворчал Прохор, проверяя крепость узлов, останавливаясь на очередную ночевку.
– По пути нам пока, – усмехался в бороду Никитий, приговаривая: – Служба такая, понимаю. Вдруг убегу я, тогды спустят с вас, ярыг, шкуру в награду за труды ваши.
***
МАНГАЗЕЯ
Князь Алексей, обходя место, отведенное для стоянки его отряда, услышал гогот казаков.
– Не ходи туды, опять Антип про попов побасенки брешет, – тронул его за рукав шубы сотник Макар Савватеевич. Но молодой воевода уже подошел к кружку людей, расположившихся у костра.
– Таки вот, и стучится остяк в буран к батюшке в оконце, – травил Антип, не заметив подошедших воеводу и сотника. – «Дрова, батюшка, тобе нужны?!» – «Нет, не нужны! Ступай прочь, новокрещен, отсель. Ты меня козой одолел, теперича дровами докучаешь...»
Антип замолчал, разглядев в потемках начальство.
– А соль-то в чем байки? – присев у костра на корточки, улыбнулся воевода.
– А соль одна, Лексей Семенович: утром поп вышел, а дров-то и нет, – развел руки в стороны десятник, – сам же сказал, что дрова не нужны.
– Пороть тебя надо, богохульствуешь, – проворчал Макар Савватеевич.
Но его голос заглушил хохот казаков.
– Отдыхайте, служивые, отдыхайте, а на седмицу в путь тронемся, там уж не до басен будет, – вздохнул князь, поднимаясь, – идтить нам в страну вечного холода. Медведи, сказывают, и те белыми там ходют, выцвели, горемыки. Коней сдадите на постой, под присмотр, нечем кормить их ни в дороге, ни на волоке песчаном.
– С чего ж дома-то рубить будем? И как без коней быть?
– Упряжки наймем. Чумы шаман поможет поставить. С Божьей помощью лето выдюжим, а зимой, по льду, в обратный путь двинемся. На следующее же лето, там, на уже обжитом месте, печерский воевода со своими людьми встанет. Так по очереди волок мангазейский и станем стеречь.
– От кого стеречь-то? Тута один человек на сотню верст, как гость долгожданный, – отряхивая шубу, усмехнулся Антип.
– Государь, поди, умнее нас с тобой, десятник, – повысил голос Макар Савватеевич, – раз указ издал о запрете морем на Мангазею ходить. Видимо, не хочет Михаил Федорович иноземцев к прямому торгу допускать, все учтено должно быть, и доход для казны государевой тоже должон быть. Нас недаром на корм поставили на казенные денежки, знать, и служить надобно, где укажут. А мыслить государю нашему оставь право.
– Да вроде не конь арапский, с первого слова постигаю. Кто ж супротив воли царской-то тут… Все «за», как един. Правду я изрекаю, казаки?
– Истинно, истинно, – раздались недружные возгласы.
*-Жыл кы – лошадь, лошадей.
**- корсак - степная лисичка.
*- сипай - воин из лиц местного населения.
Продолжение: http://www.proza.ru/2016/11/22/662