предыдущая страница: http://www.proza.ru/2016/09/18/802
УРМАН
– Ну ты и смышлен, Хвомка, – окончательно распутав маут, рассмеялся Никитий и, потрепав по гривке медведя, подал ему сухарик. – Это Ванюшке нашему спасибо, он тебя выпестовал, как с веревки удрать, узелок развязав, когды тебя Архип под сторожи садил. Шальной, ты, братец, был медвежонком. Озорным шибко рос. Ну, ровно дитятко малое. А ныне вона как вымахал! Лося-трехлетку с одного прыжка подминаешь. С таким другом голодным не останешься. То зайку мне принесешь, то пташку каку, а без рыбы-то и дня не бываем. Чуешь, где майну мне бить на ручьях, ни разу не ошибся, всегда у нас улов есть.
Хвома аккуратно слизнул угощение с ладони старца. Облизнулся и ткнул носом в собранный маут.
– Что? Еще разочек? – усмехнулся в усы ведун. – Ну, давай, токмо теперь сзади узелок распутай.
Никита собрал веревку аркана и, завязав концы, ловко надел ее себе через голову, изображая связанного человека.
– Ну-ка, схоронись! Чужой рядом!
Огромный медведь, словно маленький медвежонок, играючи кинулся в кусты. Никита присмотрелся и прикрикнул:
– Вижу! Ховайся лучше, увалень!
Подождав с четверть часа и убедившись в том, что медведь выдержал время, ведун свистнул совушкой и завалился на бок.
Хвома, прижимаясь брюхом к земле, тихо подполз к связанному хозяину и, без труда найдя по запаху концы веревки, смазанные загодя волхвом воском, чуть перебрав узлы клыками, ловко развязал узел.
– Ну и зубр же ты, друже! С тобой токмо на ярмарку ходить, без харчей не остались бы, – похвалил зверя Никита, вручая ему заслуженный сухарик.
Довольный похвалой, косолапый вновь лапой потянул маут у Никиты.
– Нет-нет, дружок. На сегодня будя. Давай уж переднюем до заката, а ночью сдаваться пойду. Хватит людей дьяка за нос водить, пора и дело ладить. Ныне мне старец Гостомысл во снах явился. Велел он к Ванюшке нашему на помощь идтить. Так-то бы так, но велел князь найти Гаджи-Ату и Ваулихана, наказал и индуса с собой взять на край земли. Нужен он там. А для чего, так я и не понял. Токмо отче Гостомысл ведает такие тайные тайны, ибо книгу жизни читает. А знамо, под стражу придется мне сдаться, да на Тобольск шагать. Там и Гаджи с Ваулиханом объявиться должны. Веревок-то, я приметил, у костоломов дьяковских нет, они мой маут и возьмут, чтоб меня связать. А когды время придет, тут уж ты, братец, не оплошай, развяжи меня, – вновь потрепав за холку медведя, закончил старец. – Ну, все. Давай, Хвомка, почивать. Понежусь напоследок, вона как солнышко припекает, кто знает, сколь мне дней в путах-то быть. А может, и не повяжут, поленятся на себе волочь меня по урману, – уже сквозь дрему прошептал Никитий.
Прижавшись друг другу, на еловых лапах лежали человек и медведь. Никита тихонько похрапывал, медведь, остерегаясь разбудить своего друга, изредка поднимал голову и, вдыхая мартовский воздух, проверял, не приближается ли к их лежке опасность.
В этот самый полуденный час Паршук спешно готовил две упряжки. Люди воеводы мимо не пройдут, рассуждал он, ведь не каждый остяк за царскую милость да за спасибо своих оленей по мартовскому льду калечить станет. Вот и остается им только упряжки Паршука нанять. В этом и был их с Никитой давний умысел.
Айша тут же хлопотала, собирая мужа в дорогу.
– Коли матушку и тетку Ксению повидаешь, кланяйся. Да передай, что все мы живы-здоровы, чего и им желаем. Полинке одежонку для дитятка собрала – родить, поди, ужо должна.
Паршук, отложив сбрую, прищурился:
– Да не суетись ты, баба, еще не скоро, однако, на Мангазею-то идтить. В Тобольский острог для начала надобно наведаться. Я молодым князем тута старостой назначен, а значит, воеводе с дьяком дары дарить надобно да по ясаку отчет донести. А там и река пойдет, оленей, упряжки продам и водой на бударе спущусь – тогда все гостинцы и заберу. Пока же пушнину на продажу мне собери да покушать в дорогу. Не сегодня-завтра выйдут сыскные людишки с колдуном из урмана, вот и тронемся в путь.
***
Разведя огонь между двух поваленных бурей сосен, люди Севастьяна готовились к ночлегу. В конце марта день сильнее уже отодвигал на второй план ночь. Сумерки наступали все позже и позже, а рассвет – все ранее и ранее. Над расположившимися подле костра людьми нависло темно-синее звездное небо. Даже весенний ветерок, гулявший по полянке, казался теплым. Снег посерел, стал плотным, хождение по урману становилось с каждым днем все тяжелее и тяжелее. Люди роптали:
– Да доколе же нам ноги бить-то? Уж лось и тот встал, следов целую седмицу не встречали. Животина и та понимает, что наст ноги режет, а мы, как прокаженные, лазаем, только бубенцов на посохах не хватает. Хитер язычник, ох как хитер, кругами водит он нас по урману, как бычков на бечевке.
***
ТОБОЛЬСК
Севастьян проснулся в ночи от удушья, воздуха не хватало. Он судорожно принялся хватать темноту опочивальни сухим ртом. Серо-сизые круги поплыли перед глазами дьяка.
– Что, Севастьян, худобно? – послышался насмешливый голос Гостомысла, – я ведьм упреждал тобя, не переходи судьбе стежку. Не сей супротив ветру.
– Э… э… – прохрипел, пуча глаза, государев человек.
– Ради мошны своей устроил ты гонения нужным мне людям. Ну, скажи, зачем тебе сокровища Ермака, коль не принадлежат они тебе по праву? Пошто Златую Бабу у шайтанов отнять вожделеешь? Казимира, убийцу Ляпунова, пригрел, спрятал-таки от казни душегуба. Да и мои деяния на благо Руси попытался расстроить ты пакостями своими. А самое важное, Никитий тобе поперек дороги стал. Вот тут-то уж не спущу я тобе, крапивное семя. Хватит тебе землишку топтать ногами беспутными, пора и к пращурам отправляться.
– Не убивай, князь, помилуй.
– Да рад бы помочь, но не в силах уже. И не я тебе помог с этим миром расстаться – Ягу, служку свою, благодари, которую ты боярской дчерью по грамотам липовым провел. Вот она тебе добром и ответила.
– Стерва, – прохрипел дьяк, – догадывался я, что ведьмы дело сие. Она порчу навела, пакостница. Как уехала Яга, так и здоровье у меня таять начало.
– Подарила она тебе тисы шитые, а ты и рад носить их. Отсюда вся и беда твоя. Налила ворожея тобе в подметки серебра жидкого . Потому и сник ты к весне. Ее своей кончиной попрекай.
Севастьян приподнялся на локтях и жалобно попросил:
– Скажи хоть, как там? Есть ли справедливость?
– Где?
– На том свете.
– Многие хотели бы проведать, но тайна эта хоронится за семью замками, – усмехнулся в усы Гостомысл, – поведаю тебе лишь одно, что есть там справедливость, есть, и воздастся тебе по делам твоим…
– А любовь? Сострадание?
– Есьм, только тебя туды не пустят… Не в те ворота тебе...
Севастьян забился в судорогах.
Волхв встал и, не прощаясь, растворился в бревенчатой стене сруба.
Это был последний земной сон дьяка, наступал вечный.
***
АТЛЫМ-РЕКА
Прохор от неожиданности вздрогнул. За его спиной послышалось сухое покашливание. Обернувшись, он увидел старца, который, опершись на посох, стоял подле столетнего кедра.
– К костерку-то пригласишь? Али так и будешь на меня пялиться?
– Подходь, мил человек, чем богаты… – растерянно выдавил из себя старший разыскник.
Всю зиму прорыскали в урмане люди дьяка в поисках неуловимого старца, а он, на-кось, возьми да и выйди сам. Тут и дар речи потерять можно.
– В Тобольск вам поспешать надобно. И мне теперь туды дорога. Помер ваш Севастьян позапрошлой ночью, а знамо, вместе и идти веселей будя.
Прохор окаменел. Мысли, словно путами стреноженные, завертелись у него в голове: «А как же мы? А как жалование? Зачем Севастьян преставился? Да не имеет он на это права такого!».
*- Маут, аркан,- снасть для ловли оленей.
*-Жидкое серебро- одно из народных названий ртути.
продолжение: http://www.proza.ru/2016/11/16/1619