ГЛАВА 4
ВЛИПЛА
На улице, поросшей гусиной травкой, важно вышагивала домашняя птица. Возле соседней избы-близнеца перебирала копытами белая коза и косила на нас любопытным глазом.
- Антисанитария! Тараканы даже по столу разгуливают! – накинулась я на Прохора, когда он, ничего не понимающий, выбежал за мной.
- Аки без тараканов? – растерялся Ефремов. – Чай оне к зажиточности. И «таракановка» дюже справная, с ног сшибат.
- То-то вы разжились, - презрительно ухмыльнулась я. – У нас в подвалах, где обитают бомжи, чище и богаче.
- Чево-сь? – не понял мужик и поскреб в затылке.
О вшах и водке с изысканным названием «таракановка» думать не хотелось, я обречённо махнула рукой, мечты быстро обогатиться улетучились. Значит, в данной ситуации подойдёт скрупулезный и пошаговый план, но для него необходимо узнать, куда я попала – в параллельный мир или прошлое. Если в прошлое, то в какой век?
- Ваше мнение о Петре Первом? - пришло на помощь внутреннее я.
- Петр Алексеич преставился, - откликнулся Прохор. – ПОлно, ох,пОлно он душ загубил!
- А кто сейчас на престоле? - мое подсознание в надежде на прибыль работало с энтузиазмом, достойным успешного предпринимателя.
- Супостаты подпихнули Анну Иоановну, - загрустил Ефремов, - а она Расею изничтожает.
«Анна Иоановна? Не помню! Что-то слышала о ней на уроках истории. Но, что»?
Внезапно замычала корова, я вздрогнула и увидела, что, собравшись в стайку, на меня с любопытством смотрят голоногие ребятишки лет пяти-шести в длинных, до колена, холщовых рубашках. И тут я им позавидовала – отличная экология, сыты, одеты, родители рядом и никаких налогов, жилищных поборов и шокирующих ценников!
-Кыш! – шикнул на зевак абориген. Мальчишки засмеялись и разбежались в разные стороны, а у меня сжалось сердце. Как там мои дети?
- Расскажи о царице, - попросила я и, повертев по сторонам головой, увидела поваленное бревно под слепым оконцем ефремовской лачуги. – Сядем, и расскажи. Обо всём расскажи.
- Аки любопытно? – улыбнулся Прохор и тяжело плюхнулся рядом на импровизированную лавку.
- Немцы Рассеей правят, - уныло начал повествовать он. – Нонеча Бирон, полюбовник ейный, злобствует, казну царску растащили, не только бояр за недоимки, а и простой народец на каторгу засылают, изводят изрядно, в остроги садят. Нас, тягловых, черносошенных, оброками и податями заволокли, бумаги поганые пишут, аки пращуры наши крепостными были и в крепость берут. Держимся покамест, но что дале будет, не ведам. Ужели про Оно Василий не сказывал? Говор дюже у тебя диковинный.
«Значит я в прошлом, а передо мной черносошенный, то есть, свободный крестьянин. Прошлое - это хуже или лучше»?
- Сказывал про Оно, - взяв себя в руки, закивала я и прикусила губу. Если хочу добиться успеха, надо переходить на их тарабарский язык. Хорошо ещё, что изъясняются не так запутанно, как написано в прабабушкином молитвослове, иначе бы мне конец. И ещё повезло, что я явилась сюда не в джинсах!
- Говор? – внезапно изрекло моё второе "я". – Говор с севера, там так говорят.
-Василий то тутошний, - раскрыл рот Прохор. У него оказались крепкие, не тронутые кариесом, зубы.
Я поняла, что сморозила глупость, но, слава Богу, послышался цокот копыт, в конце улицы показался всадник. Пригнувшись к крупу белой лошади, он несся по деревенской дороге, пыль расстилалась за ним шлейфом.
- Боярин тутошний, Оболенский, - быстро проговорил абориген и встал, чтобы поклониться. Я осталась сидеть на бревне.
К удивлению крестьянина, возле нас всадник остановился. Спешившись, он похлопал коня по холке и всем корпусом развернулся.
Я во все глаза уставилась на боярина, видеть такое чудо приходилось впервые. Во-первых, он был красив и молод, вьющиеся черные волосы, усы, бездонные очи, благородный овал лица, прямой нос, выше среднего роста, стройный. Во-вторых, у него была особая харизма, а вот одет…. почти так же как и Ефремов, только кремового цвета рубашка из шёлка со сверкающими камушками на кокетливом воротнике, вышитая золотыми нитками на груди затейливым орнаментом, штаны из тафты, шпага и мягкие кожаные сапожки отличали дворянина от землепашца.
- Это кто? – строго спросил у Прохора Оболенский и смерил меня высокомерным взглядом.
- Из Кирилловки девка, Григорий Михайлович, - кланяясь, потупил глаза крестьянин. – Василия Петрова дщерь.
- Ужели? – хмыкнул боярин. Моя ухоженная внешность горожанки из двадцать первого века не вызвала у него доверия.
– Как величать?
- Марией, - промямлила я, – Валенти... мммм... Васильевной.
- Што Мария Васильевна делает в твоей избе? – поинтересовался мужчина и осуждающе посмотрел на Ефремова.- В полюбовницах али в холопках ходит?
- Сёдни на озере повстречалась, - оторопел тот. – За мной увязалась.
- Што увязалась то? – поднял брови Григорий Михайлович.
- На гуслях я бренькал. Грит, песня ей приглянулась. Дык у самого сумнение имеется,завирается Машка.
- Садись, Мария Васильевна, - скомандовал боярин и кивком показал на холку нетерпеливо бьющей копытом тонконогой лошади, - домой тебя повезу, туда следую.
- Сама дойду, - побледнела я и попятилась.
- Перечить мне? – возмутился Оболенский. Сделав широкий шаг, он схватил меня за талию и водрузил на коня. Сам взлетел на седло, прижал к себе и помчал далеко от дуба с его спасительным дуплом.
Я плакала в голос, молила о свободе, вырывалась, но похититель, усмехаясь в усы, косил на меня черным цыганским глазом и молчал.
Мимо проплыли убогие деревенские хозяйства, затем пашни, густой сосняк, и, наконец, другая деревня появилась на горизонте.
« Главное, никуда не свернули, - между взрывами отчаяния успокаивала себя я, - так что выход в свой мир обязательно найду».
«И что ты будешь делать в своем мире? – высунулось из тьмы подсознания моё второе «я». – Как прокормишь и обслужишь всю нуждающуюся в тебе ораву»?
« А что я буду делать здесь? – моё сердце рвалось на куски. – К тому же Яна и Стас остались одни дома»!
- Пррррр!- приказал боярин, лошадь резко остановилась и я чуть не вывалилась из его крепких рук.
Точно такая же, как и у Прохора, одноглазая, без трубы, избёнка приткнулась к мощному стволу высокой березы. Возле них рассыпались небольшие надворные постройки.
-Эй, хозяйка! - крикнул Оболенский, прижимая меня к себе. – Принимай утрату!
Несколько минут, проведенных в объятиях упрямого, как осел, феодала, показались мне вечностью.
Но тут дверь избушки распахнулась и из неё вышла пожилая женщина. На ней была белая рубашка с длинными рукавами, поверх которой красовалось нечто типа красного сарафана до пят, голову обнимал завязанный под подбородком светлый платок.
Женщина, вытянув вперед руки, осторожно пошла на наши голоса.
«Незрячая», - констатировала я.
-Где Василий? – осведомился мой похититель.
-На пашне, - уныло отозвалась хозяйка.
- Што ты, Маланья Кузьминична, дочь не берегёшь? – опуская меня на землю, незлобиво проворчал боярин.
- Каку? – не поняла слепая.
- Таку, - передразнил её Григорий. – Марию Васильевну.
- Машку? – баба вздрогнула, остановилась и как будто задумалась. Её бескровные сморщенные губы мелко задрожали, из глаз потекли слёзы.
-Приношу слезницу, не уберегла, боярин, - неожиданно завыла Маланья и пошатнулась.
Я бросилась к ней и обняла. Тело несчастной трясло и колотило.
- Што ревёшь? – не понял Оболенский. – Радоваться надо.
- Аки радоваться? – возмутилась слепая, её крупные ладони сжались в кулаки. – Помёрла моя Маня, вчерась схоронили.
- Как… схо-ро-ни-ли? – старательно разделяя слова на слоги, проговорил Оболенский и, словно прокурор, сурово уставился на меня.
Продолжение: http://www.proza.ru/2016/10/22/1220