или ГЕНЕЗИС ПОНЯТИЯ ТРУДА
Всем известно сакраментальное «труд создал человека»; значит, трудовая активность человечества насчитывает сотни тысяч лет. Нет причин это оспаривать, хотя возможны какие-нибудь неточности, но что безусловно подлежит анализу, так это процесс осознания человеком своей трудовой деятельности, возникновение самого общего ПОНЯТИЯ о труде, без чего он (труд) не мог стать объектом экономического мышления и, тем более, превратиться в фетиш социалистического правосознания аналогично превращению товара в фетиш правосознания капиталистического (один из разделов "Капитала" Маркса так и называется "Товарный фетишизм и его тайна").
Очевидно, труд и понятие о нём – не одно и то же. Человек трудится с незапамятных времён, но значит ли это, что он всегда отдавал себе в этом отчёт? Обработка почвы, сбор урожая, шитьё одежды, оборудование жилища – всё это было частью его жизнедеятельности более или менее изнурительной или радостной, но столь вещественно конкретной и различной, что обобщение всех этих видов деятельности в единое понятие о труде не лишено загадочности.
Толчком к появлению обобщающих понятий для чувственно различных предметов или действий служат ситуации, когда проявляется их эквивалентность, ВЗАИМОЗАМЕНЯЕМОСТЬ в каком-нибудь отношении. Например, ящик и мешок могут заменить друг друга при хранении вещей (и, в этом отношении, эквивалентны друг другу), что способствует возникновению общего понятия «тара» при полном отсутствии внешнего сходства между мешком и ящиком. Такие субъективно различные действия, как ходьба и езда, взаимозаменяемы в качестве способа изменения местоположения субъекта, поэтому он часто мыслит более общим понятием, которое обозначается словом «передвижение». Возможно, этнографы или специалисты по истории языка нашли бы другие, более характерные примеры и даже установили бы связь между понятием и обозначающим его словом, но суть дела ясна: раз такие несхожие занятия как, например, обработка земли и строительство жилья удостаиваются общего названия «труд», то следует подумать, как и почему они могли оказаться эквивалентными, при каких обстоятельствах работа в поле и строительство шалаша могли заменить друг друга как СРЕДСТВА ДОСТИЖЕНИЯ ОДНОЙ ЦЕЛИ.
Ответ здесь возможен, если из сферы индивидуальной деятельности человека выйти в сферу его отношений с другими людьми. Эквивалентность разных видов труда выявляется при развитии обмена между людьми результатами своей деятельности.
В самом деле, пока человек строит жильё, шьёт одежду и возделывает землю для собственных нужд, эти занятия настолько различны, что для возникновения общего понятия о них просто нет повода. В личном потреблении жильё и продукты питания никак не могут заменить друг друга, не эквивалентны между собой ни в какой пропорции.
Но вот создаётся ситуация, когда человек желает ненасильственно завладеть вещью другого человека или получить от него некоторую услугу на взаимовыгодных началах. Например, с весны заказывает охотнику добыть ему к осени тушу оленя, зная, что охотник, в свою очередь, нуждается зимой в утеплённом жилище и овощах. Положим, то и другое за оленя слишком много, но одно из двух – поухаживать за огородом или построить хижину – можно. Так работа на огороде и строительство жилья при всём различии оказались эквивалентными, ведь они могут заменить друг друга как способ обеспечения запасов мяса на зиму… и, очевидно, как средство удовлетворения многих других потребностей путём обмена на услуги и вещи других людей.
Таким образом, в своём исконном значении труд это требующая времени и напряжения результативная деятельность, нацеленная на потребление того, что можно получить от других людей в обмен на результат этой деятельности. Это не значит, что человек сознательно давал такое определение труду, просто он неосознанно называл «трудом» (или другим словом из языка тех незапамятных времён) то, что подходит под наше определение. Уже после, в силу физической идентичности работы на обмен и работы на себя понятие труда приобретает со временем расширенное толкование, как любая целенаправленная полезная деятельность, требующая «рабочего времени», связанного с “тратой физических и духовных сил” (любимое словосочетание преподавателей политэкономии).
Но психологически труд и поныне это скорее такой вид деятельности, который ориентирован на отложенное потребление через обмен. То, что обмен этот редко натуральный и почти всегда опосредован через деньги, не только не опровергает это положение, но и является лишним подтверждением его правильности. Ведь деньги, при всей их желанности в цивилизованном обществе, не являются предметом потребления, – лишь посредником, инструментом обмена. Кстати, в условиях социализма признак «отложенности» потребления не отменяется, а часто обретает характерную форму “отсиживания часов”: деньги платят, даже если «рабочее время» заключается просто в пребывании на «рабочем месте», а “физические и духовные силы” человек бережёт для дома, для семьи. Впрочем, возвратимся к тем временам, когда труд ещё не обогатился столь извращёнными формами как безделье в обмен на зарплату, то есть трудовая деятельность была ТРУДна: и непорочна.
Смысловые границы абстрактных понятий (кроме, разве, математических) весьма подвижны, с течением исторического времени эволюционируют, наполняются новым содержанием. В значительной мере это касается и понятия труда; некоторые важные аспекты, дополняющие первоначальное представление о труде как работе на обмен проиллюстрируем следующими примерами.
Пусть некто занят сбором ягод, лучше земляники (собирать её ТРУДнее большинства других ягод). Пусть в одном случае он, подняв ягодку, тут же кладёт её в рот. В другом случае кладёт ягоды в лукошко, чтобы съесть позже или сварить варенье. В третьем - тоже в лукошко, чтобы потом отнести на рынок. Очевидно, работа на обмен имеет место лишь в третьем случае, то есть здесь труд несомненен. Но сам процесс этого труда ничем не отличается от действий ягодника во втором случае, которые теперь тоже могут быть наречены «трудом». Это в действительности и происходит: возникнув из отношений эквивалентности, понятие труда наполняется новым, более общим содержанием благодаря уже отношениям сходства. Это более общее содержание уже обозначено нами выше словами «отложенное потребление», которое теперь включает работу на обмен лишь как частный случай (обмен осуществляется в конечном счёте также с целью потребления, например, хлеба, на который будет выменено лукошко земляники).
А вот в случае сбора ягод, совмещённом с непосредственным их поеданием, труд усмотреть почти невозможно, хотя действия и «трата сил» в расчёте на единицу продукта (нужно нагнуться за каждой ягодкой) почти те же, что и при сборе в лукошко. Это значит, что трата сил – признак труда менее, важный, чем отложенное, или отсроченное, потребление, которое человеческий ум не желает приносить в жертву дальнейшему обобщению понятия труда. Иначе говоря, нельзя считать деятельность трудом, если она хоть и связана с «тратой сил», но приносит полное удовлетворение прямо в её процессе, то есть совмещена с потреблением…
Таким образом, временная отсрочка потребления, ради которого человек тратит силы, это и есть “проклятие труда”. Что касается обмена продукта труда (или другого его результата, например, услуги) на вожделенный предмет потребления, то он вносит элемент фатальности, не позволяющий приступить к потреблению раньше, чем совершится этот обмен, даже если сам процесс труда давно завершён. Но “фатальность” отложенного потребления часто имеет место и в тех случаях, когда обмен не предусмотрен, то есть предмет потребления является продуктом собственного труда человека. Если человек собирает ягоды в лукошко, то, желая полакомиться земляникой, он в любой момент может изменить первоначальное намерение нести её домой и начать потребление не откладывая, прямо в лесу, но если он хочет земляничного варенья, то, как это ни печально, потребление может быть только отложенным.
Другой пример. Некий сапожник решил поработать не на продажу, а чтобы обмануть поговорку, обязывающую его ходить без сапог; и здесь потребление отсроченное – на время, пока он будет тачать себе эти два сапога. Впрочем, это время сильно зависит от сноровки сапожника и его нетерпения скорее примерить обновку. Гораздо показательнее в рассматриваемом отношении труд крестьянина. Ведь как бы он быстро ни пахал и ни сеял, урожай всегда должен ещё и созреть. Отложенное потребление в крестьянском хозяйстве определяется природными циклами, и фатализм здесь не только в самом факте отсрочки, а и в её длительности.
Труд на обмен является важнейшим фактором сосуществования людей как раз потому, что обменные операции хоть и отделяют труд от потребления, но позволяют многократно уменьшить временную отсрочку потребления по сравнению с той, что неизбежна в изолированном личном хозяйстве. Так крестьянин, пожелавший иметь хорошую рубашку, может сам посеять лён, дождаться урожая, выработать ткань и пошить рубашку, на что уйдёт вместе с обучением соответствующему ремеслу уйма времени. Конечно, лучше просто купить любую одежду, предварительно, продав какие-нибудь съестные излишки из своих закромов (то есть обменять уже овеществлённый труд, а не затевать новый).
По существу мы сейчас говорим о феномене, который не совсем верно называют "разделением труда" (см. ниже), а точнее было бы назвать специализацией производителей. Заключается он в том, что разные производители хотя и способны к разным видам труда, добровольно ограничивают свою деятельность, достигая совершенства в каком-нибудь одном из них. При этом через обмен удовлетворяются самые разнообразные потребности, которые в изолированном хозяйстве даже не возникают. Так, произведя сотню пар сапог, сапожник может приобрести путём обмена, скажем, сотню разных полезных вещей, изготовление которых требует столь различных навыков, что непосильно для одного человека. Это при натуральном обмене, вещь на вещь. При налаженном денежном обращении путём купли-продажи спектр возможностей неизмеримо богаче.
Эффективность труда при разумной специализации возрастает настолько, что потребление отстаёт от производства. Конечно, это приводит к увеличению продуктов “на чёрный день”, но лишь до известных пределов. Человек – существо ненасытное, но это касается отнюдь не предметов первой жизненной необходимости (хлеба выше горла не съешь!). Ненасытность эта совсем другого рода, и заключается она в стремлении к качественному разнообразию жизни. (Как реакция на неуёмность этого стремления, возникли религиозные учения, проповедывающие возвышающее самоограничение, но возможно, именно ненасытность в потреблении разнообразия(!) отличает человека от животного).
Разнообразие, говоря языком экономики, достигается ростом ассортимента товаров на рынке, что, в свою очередь, требует ещё большей специализации и наращивания производительности, ведь при меньшем числе производителей одного и того же товара необходимо по-прежнему обеспечить доступность его для всех членов общества.
В отличие от специализации производителей, собственно разделение труда заключается в дроблении производства одной и той же вещи на максимально простые манипуляции, выполняемые разными лицами, образующими часто взаимозависимый коллектив и достигшими каждый в своём деле виртуозности. Значение для богатства народов специализации и разделения труда даже в производстве простых вещей подмечено ещё Адамом Смитом на примере производства булавок (см. его «Исследование о природе и причинах богатства народов». М., 1962, с.21). При разделениии труда в указанном смысле конкретная цель работника заключается, вообще говоря, не в создании готовой к потреблению вещи. Целью часто оказывается некоторый полуфабрикат, который лишь станет предметом потребления после завершения технологического процесса другими работниками.
Важно, что полуфабрикат может быть, а может не быть товаром на рынке, то есть предметом, предназначенным для свободного обмена на другие товары (или деньги). Например, кирпич или пряжа (полуфабрикаты в производстве жилья и одежды) – полноправные товары; товаром может быть и проволока для производства булавок. Но вот обрезки этой проволоки, определённым образом изогнутые, предназначенные для дальнейших превращений в булавки, на рынок не понесут, а просто передадут в другие руки для следующих манипуляций в той же мастерской.
РАЗДЕЛЕНИЕ труда в коллективном производстве изначально чревато распространением особой формы труда – ТРУДА НАЁМНОГО. Вообще момент “наёмности” присутствует всякий раз, когда работник в процессе труда создаёт нечто, ему изначально не принадлежащее, то есть не предназначенное ни для собственных нужд, ни для свободной продажи (или обмена) самим работником. Например, к трём ранее разобранным примерам сбора земляники можно добавить четвёртый, когда ягодник договорился с некоторым лицом, собрать ему лукошко земляники и получить за это заранее оговоренное вознаграждение или даже заранее его получить! Показательно, что в этом случае лукошко часто принадлежит тому, для кого предназначена земляника, и передано сборщику ягод на время выполнения договора в качестве «средства производства». Результат труда – ягоды в лукошке – изначально принадлежит собственнику лукошка, а не тому, кто ягоды собирает (трудится), зато отсрочка потребления для последнего сокращается, как минимум, на время операций купли-продажи или обмена, ведь обмен ещё не собранных ягод (на каравай хлеба, водку или другой продукт) если и не совершён, то оговорён заранее.
Очевидно, что в условиях разделения труда, когда трудовой процесс приводит к появлению полуфабриката, непригодного для непосредственного потребления, поводов для отчуждения работника от продукта труда становится больше. Если человек избавлен от необходимости думать о дальнейшей судьбе продукта своего труда (просто передаёт его по технологической цепочке), то морально он готов к тому, чтобы получать вознаграждение не за созданную вещь, а за потраченное на работу время, не претендуя на прибыль от реализации конечной продукции. При этом имеет место разделение участников производства на две категории: РАБОТОДАТЕЛИ, или “хозяева”, и РАБОЧИЕ суть наёмные работники.
Первые, может, даже не трудятся в смысле “траты сил”, а лишь распоряжаются РАБОЧЕЙ СИЛОЙ вторых, но в максимальной степени терпят на себе важнейший фактор труда – отсрочку потребления, возможно, обильного, но лишь ожидаемого. Ведь пока продукт не создан и не продан, они приговорены жить лишь старыми запасами, да ещё и кормить рабочих. Вторые физически выкладываются и за себя, и за хозяев, но ничего не ждут от своего труда, а ежедневно получают свою, пусть скудную, но гарантированную похлёбку или получают регулярное вознаграждение в виде зарплаты.
Заметим, наличие потребительских запасов (в натуре или денежном эквиваленте) является всё-таки более важным условием для частного предпринимательства, связанного с наймом рабочей силы, чем пресловутая собственность на средства производства (нанять можно рабочего и с его собственным инструментом). Но широкое распространение наёмный труд, конечно, получил в эпоху промышленной революции, когда общая стоимость средств производства стала сравнимой, а может и превысила стоимость потребительских запасов, образуя основной капитал общества. Ясно, что за счёт лишь специализации и оттачивания навыков обращения с простейшими приспособлениями (мотыгой, молотком, иглой и т.д.) увеличивать производительность труда можно лишь до некоторого предела. Качественный скачок человека из полудикого состояния в цивилизованное происходит, когда человек существенную часть трудовых усилий расходует не на создание предметов потребления, связанных с непосредственным жизнеобеспечением (еда, одежда, жильё и т.д.), и их полуфабрикатов, а на то, что мы теперь называем «производством средств производства».
СРЕДСТВО ПРОИЗВОДСТВА как продукт труда тоже потребляется, но ПОТРЕБЛЕНИЕ это (кстати, тоже отложенное) особого рода. Оно само представляет собой вид труда по созданию уже предметов непосредственного жизнеобеспечения или же опять-таки орудий труда – других средств производства, более низкого порядка.* К средствам производства относятся станки, машины, производственные помещения, энергетические установки, ирригационные сооружения и др. Производительность средства производства, например, машины, должна быть не просто выше, чем у ручного труда при создании аналогичных предметов потребления, она должна до наступления износа компенсировать трудозатраты по созданию самой машины.
В сфере средств производства можно усмотреть периоды экстенсивного и интенсивного развития, моменты преобладания крупных и малых форм. Последнее по настоящему лишь намечается вследствие компьютеризации производства («Малое – прекрасно» – лейтмотив книги: Питерс Т., Уотермен Р. «В поисках эффективного управления»), так как требует очень высокой технологии. Другое дело – экстенсивное наращивание мощи механизмов и машин, период гигантизма, который начался с изобретения паровой машины в ХVШ веке, подчинил себе экономику XIX века и привёл к апофеозу “гигантов индустрии” ХХ-го столетия.
Именно в период гигантизма средств производства получает наибольшее распространение и даже становится господствующим наемный труд. Суть явления в том, что владелец того или иного крупного механизма или целого неделимого их комплекса – фабрики или завода – не в состоянии единолично приводить в действие всю его мощь, поддерживать в рабочем состоянии и создавать продукцию. Поэтому он прибегает к найму рабочей силы, то есть к услугам лиц, согласных за гарантированное вознаграждение работать на этом заводе, хотя продукция его им не принадлежит.
Важнейший признак наёмного труда – отчуждение, отказ работника от продукта своего труда – формирует сознание огромной категории населения, именуемой «рабочим классом», состоящей из индивидов, для которых наёмный труд является не случайным, а основным средством существования. Если хозяин или предприниматель мыслит по схеме
труд ––> продукт ––> потребление
или
труд –> продукт1 –> обмен –> продукт2 –> потребление
, то кругозор так оказать профессионального наёмного рабочего удерживает лишь крайние члены формулы:
труд ––> потребление
– первый потому, что он в избытке, второй – потому, что его всегда не хватает. Но главное – исчез продукт труда (тем более, что часто это полуфабрикат, который даже нельзя изъять из технологической цепочки, как это имеет место при работе на конвейере); вознаграждение в виде похлёбки или зарплаты человек получает не за созданную вещь или полезный предмет, а за выполнение предписанных трудовых манипуляций (кладка кирпича, нанесение краски на поверхность, заворачивание, или наоборот, отворачивание, болтов на конвейере). Возможно, это вознаграждение не эквивалентно трудозатратам (с точки зрения рабочего точно меньше, с точки зрения нанимателя – слишком большое), но это уже другой вопрос, важно, что субъективно оно – “плата за труд”, превращающая последний в фетиш. Отныне труд самодостаточен; цель труда вытесняется из круга представлений рабочего, точнее, цель труда замещается целью самого рабочего – вознаграждением за труд.
Эволюция форм труда при его разделении сопровождается, таким образом, и эволюцией понятия о труде. Труд в виде монотонных специализированных манипуляций, осуществляемых часто с неясной для самого работника целью, вызывает к жизни соответствующие образы, представления, а те, в свою очередь, влияют, можно сказать, на характер мыслеизъявления человека: «Кто не работает, тот не ест!».
Благодаря делению производства на простые составляющие, поручаемые разным рабочим, труд как процесс в каждом отдельном случае обретает ту ясность, определённость чистого действия, которая и делает его объектом мышления, отдельным от продукта труда. В одном случае это удары молотом по наковальне, в другом – извлечение грунта лопатой, в третьем пайка электрических проводов, в четвёртом – вращение ручки какого-нибудь механизма, сопровождаемое наблюдением за показаниями приборов. При этом как бы ни отличались друг от друга разные виды специализированного труда, это не препятствует обобщённому их пониманию (именно как разных видов труда) в силу того же отношения эквивалентности: все эти виды трудовой деятельности взаимозаменяемы как средство заработать на жизнь.
Для наёмного работника не важно, что получится после того, как он кончит работать, важно выполнять трудовые операции надлежащим образом (речь идёт о хорошем наёмном работнике!), за что и положено вознаграждение. Представление о труде освобождается от такого наслоения, как (конечный) результат труда, и действительно становится лишь тратой «физических», ну, ещё «духовных» (особенно в четвёртом из приведённых примеров) сил, правда, «целенаправленной» тратой. Важно, однако, подчеркнуть, что целенаправленность более характерна для действий не (наёмного) работника, а его нанимателя, так что психологически наёмный труд это не столько целенаправленная, сколько организованная, упорядоченная трата сил и времени по определённым инструкциям.
Теперь осталось пронормировать каждый такой вид траты сил (по которому есть своя инструкция), то есть фактически установить пропорции между разными видами труда, обеспечивающие их взаимозаменяемость как средства заработка одной и той же величины, и сделать плату «за труд», наконец, справедливой. И если на самом деле справедливость ускользает от нормировщиков так же, как и от куда более социально озабоченной публики, то их роль в формировании понятия труда всё-таки очень велика.
Во-первых, через количественное отношение эквивалентности (например, сотня забитых плотником гвоздей эквивалентна по трудозатратам квадратному метру закрашен-ной маляром поверхности или линейному метру стежков, которыми портной сшивает два куска ткани, или декалитру супа, сваренного поваром и т.д.) укрепляется абстрактное понятие о труде, как о том общем, заслуживающем одинакового вознаграждения, что присуще деятельности плотника, маляра, портного, повара и т.д. А во-вторых (и в силу этого первого) из понятия труда изгоняется всякого рода “подозрительная” деятельность, которая не может осуществляться по наперёд заданным правилам и инструкциям и не может быть пронормирована. Своим социальным последствием это имеет ТРУДОВУЮ ТЕОРИЮ СТОИМОСТИ в науке политэкономии и негативное отношение к предпринимательству как к разновидности жульничества, паразитического образа жизни за счёт эксплуатации трудящихся.
Как только доля наёмного труда в обществе достигает некоторой критической массы, сравниваясь, а затем и превышая долю труда в личном хозяйстве, труд в сознании трудящихся (точнее, массы трудящихся, в некоторых странах превысившей критическую) и выразителей их идей становится уже не просто важным средством существования, а претендует на роль главной меры, определяющей количество причитающихся человеку благ. Ведь только трудящиеся получают плату за труд, и если эта плата мала, то только потому, что значительную её часть поглощают паразитические, не трудящиеся слои населения. Обязать всех трудиться, и настанет всеобщий достаток и справедливость!
Читатель легко узреет здесь поступь идей социализма и его боевой клич «каждому по труду!», количественно выражающийся в требовании равной платы за равный труд. КУЛЬТ ТРУДА постоянно подкрепляется декларацией о его созидающей и преобразующей роли. Важно, однако, что именно созидательная функция существенно зависящая от природных факторов, от рыночной конъюнктуры и прочих капризов судьбы, это скорее некая благодать, осеняющая фетиш труда при социализме. Цель производства оказывается за скобками всякий раз, когда трудящиеся требуют справедливой платы за труд. Действительно, говорить о равной плате за равный труд можно только имея в виду чистый труд, то есть упорядоченную трату сил и времени. Конечный результат зависит от трудовых вкладов многих наёмных рабочих и специалистов при производстве сложного изделия, и справедливость требует не столько контролировать качество конечной продукции, сколько вести строгий учёт трудозатрат в каждом звене всей производственной цепочки.
Конечно, продукт появляется и при социализме, но в первую очередь такой, который пригоден в качестве меры затраченного труда. Какими бы ценными потребительскими свойствами ни обладало новое изделие, массовое его производство в "справедливом" обществе не допустимо, пока не выявлены и не пронормированы трудозатраты на всех этапах производства! Хороши, к примеру, земляные работы. Всякого рода плотины и котлованы олицетворяют социализм именно потому, что объёмы их служат прекрасной мерой трудового вклада в грядущее счастье, что трудозатраты вполне убедительны и сравнительно легко вычислимы.
Социализм, как и любое придуманное общество, в чистом виде не возможен. Более мощные и агрессивные общественные течения способны поглотить социализм, деформируя его принципы и осложняя адекватное понимание труда при социализме. Так, коммунизм ассимилирует социализм в качестве первой своей «фазы», при этом задача «справедливой» оплаты труда оказывается в тени более важной проблемы – построения материально-технической базы общества, в котором труд как деятельность, за которую нужно платить, просто исчезнет (Не об этом ли мечтали основоположники «научного коммунизма», когда писали: «Труд уже стал свободным во всех цивилизованных странах; дело теперь не в том, чтобы освободить труд, а в том, чтобы этот свободный труд уничтожить» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т.З, с.192). Вот как!
Через все пертурбации и наслоения важно видеть главное: влияние трудового фетишизма на экономику общества кардинальным образом зависит от того, продолжает ли идея социального государства зреть в недрах капитализма, так сказать, облагораживая проверенный, экономически весьма эффективный механизм созидания материальных благ. Или социалистический способ производства и распределения (отягощённый к тому же издержками "коммунистического" управления), достигнутый в своё время в результате социалистической революции, и уже отвергнутый, остаётся господствующим в умах борцов за справедливость.
________________________________________________
*То, что мы назвали "потреблением средств производства" часто и психологически является потреблением, наполняющим жизнь некоторых людей (например, изобретателей этих средств) не хуже, чем изысканные деликатесы наполняют жизнь гурмана, и доставляющим удовольствие не меньшее того, что испытывает крестьянин, лёжа после трудов праведных на печи, сложенной своими руками в собственном доме, или полководец, принимая награду из рук монарха, или монарх, любуясь самим собой, облачённым в роскошные одежды, – одним словом, не меньшее, чем любые виды сладостного потребления.
Продолжение темы см.:
http://www.proza.ru/2016/09/28/195 («Простая истина – которую сокрыл Маркс»)