1
Легитимов читал Набокова. Это было смешно. Смешно понимать слова, иногда понимать фразы, но не понимать, о чем и зачем все это написано. Через какое-то время он, прочитав несколько предложений, стал смотреть на свою руку: «Вот рука мужчины, которому сорок семь лет, у которого вчера был секс с проституткой, который заработал свои деньги еще в 1998 году, когда все только теряли, а он заработал». Далее он снова почитал Набокова, и подумал: «Если отцепить колесо от машины на всем ходу, то она разобьется, а если мать не будет кормить своего младенца, когда пришло время кормить, то он будет орать». Она снова прочел несколько фраз из Набокова и подумал: «Когда один папуас входил в кабинет к Роме Абрамовичу, то на лице папуаса была Австралия, а на лице Абрамовича было отражение той ментальной грусти, что начинается у человека после того, как оборотни в погонах ему дали контролировать первый миллиард долларов».
«Как все просто, - подумал Легитимов, - еще час-два такой тренировки и буду писать, как Набоков.
- Андрюша, - послышался приторный от давно натренированной фальши голос его жены, - ты читаешь Набокова, и как тебе?
Жена приближалась, поправляя прическу, это было ее ритуальное движение, она почти всегда поправляла прическу, когда приближалась к нелюбимому мужу. Легитимов был уверен, что это движение появилось тогда, когда она ходила заниматься цигуном к мастеру Ли Ху, и тот научил ее ставить энергетический блок от всяких плохих людей. Легитимов уже давно и прочно, зацементировано прочно, для нее «плохой человек», но будучи натурой флегматичной и всегда почему-то усталой, жена не часто ругалась с Легитимовым и даже иногда общалась, вот и сегодня с самого утра она предложила ему почитать, наконец, Набокова. Ибо Элла его сейчас читает, и Нора его читала, и она сама его прочла, и все в восторге.
- Фигня какая-то, Набоков, - сказал Легитимов, - словесные кадрили.
- Узоры, - поправила жена, презрительно улыбаясь, самому факту существования Легитимова.
- Это словесные кадрили, потому что энергично все, - возразил Легитимов, - и печатать его в СССР стали с 1989 года, чего же вы его раньше не читали? Элла – искусствовед, Нора филолог. Ты у меня, учительница бывшая, прости Господи.
- Мы не читаем его, а перечитываем, - мягко возразила жена, глаза у нее стали пустынными. Они у нее всегда становились такими, когда она гасила в себе злобу, а она часто ее гасила, когда разговаривала с Легитимовым, ну вот секунду назад она мечтала о мужчине, который был бы похож внешне на Набокова, еще раньше она думала о принце. Да, да! Она еще думает о принце, она еще надеется, что придет он к ней. Проблема, правда, только в том, что она уже понятия не имеет, в каком обличии он сейчас должен прийти, и принц сейчас так же размыт, как в ее четырнадцать лет, он непонятен, а потому еще более прекрасен!
Жену надо было отогнать как-то, она уже давила чем-то жестоким (Легитимов не знал, что это ее мысли о другом мужчине), и он словно догадавшись, спросил мрачно:
- Ты мне часто изменяешь в мыслях?
- Да каждый день, - сказал жена, улыбаясь, типа она шутит.
- Не устала?
Жена хотела ему сказать про его проституток, как ни странно, она ревновала даже к ним, хотя, что тут странного, женщина всегда ревнует, и всегда наполняется при этом злобной энергией разрушения. Но другая мысль перебила эту мысль, от которой она сморщила свой сухой лоб с желтоватой кожей.
- Вот ты всегда заводишься, - сказала она, - это в тебе так прочно засело, заводиться, это еще когда ты сам был учителем.
- Может быть, - пробормотал Легитимов, и жена быстро отошла вглубь их огромного дома, чтобы затеряться там, как ободранная золотая рыбка в глубине аквариума.
Но уходя, она успела крикнуть:
- Зря ты взял «Аду» Набокова, возьми «Машеньку», будешь плакать, ты же любишь белогвардейцев.
- Люблю, - заорал Легитимов в ответ на осознанную провокацию, - должно же быть у народа что-то святое, а эти святые прокляты и убиты.
А жена неожиданно опять вплыла в комнату и сказала зло: «Святым был Ленин, он был за простых людей, а белогвардейцы твои хотели отдать фабрики и заводы помещикам».
- Дура, - еще более свирепо заорал Легитимов, - я же тебе сто раз говорил, что они были нищими все, белогвардейцы - это люди идеи, обычные нищие офицеры, ты хоть знаешь, дуррра, что младшие офицеры в царской армии получали в три раза меньше, чем квалифицированный пролетарий, не было у них фабрик и заводов.
Жене, конечно, был безразличен Ленин и белогвардейцы, но муж, о! это исчадие ада даже сегодня влезло к ней в душу и потрогало там своими грязными руками ее принца, он как-то догадался, что она мечтала о принце, он смеялся над ней, он издевался. И вот ему месть!
- Ха-Ха! – сказала она, воткнув руки в бока, - это мой Ленин был святой, и люди до сих пор на него молятся, он лежит на Красной площади, и Зюганов приводит туда детей и у Мавзолея повязывает им галстуки, а кто знает твоего Корнилова?
- Тело Корнилова комуняки вырыли из могилы, привязали к лошади и таскали по всему городу, плевали в его труп, ничтожные твари, их было десять на одного белогвардейца, когда Корнилов начал штурм Екатеринодара, четыре тысячи белых против сорока тысяч красных, которые засели в городе с пулеметами и пушками, а на них шли редкие цепи белых героев, выбивали их из города, и выбили бы, если бы Корнилов не был убит.
- Слава героям, - заорала кривляясь жена, и снова убежала в глубь дома, она достигла своей цели, довела мужа до белого каления, и была злорадно удовлетворена, но почему-то именно в этот момент почувствовала физическое возбуждение, она захотела мужчину, не принца даже, а любого мужика, который ее бы отлюбил, даже мужа, будь он проклят!
2
Легитимов был голым под халатом, он всегда так ходил по дому, он в этом халате спиной упал на изумительной красоты отреставрированный диван позапрошлого века, и стал смотреть в потолок. Впереди был целый день, и следовало его чем-то занять приятным. Легитимов жил-то в общем счастливо именно потому, что у него были деньги, деньги были для него наркозом от боли и наркотиком для радости. Легитимов имел квартиру в Лондоне и поместье под Парижем, можно было бы туда слетать, но это с кем-то надо было договариваться, он не любил за границей бывать один, на поиск спутников уйдет время, да и не хотел он сейчас ни с кем общаться долгое время. Все были как угорелые. В Москве шла тягучая борьба за власть, и все сведущие сжались в комок, предчувствуя что-то страшное и нехорошее лично для себя (в какой уже раз, в какой уже раз после ухода незабвенного Ельцина, да будет земля ему пухом). Ибо, когда в Москве идет борьба за власть, то или государство разваливается, или война начинается. А могут взять все и отнять, даже не потому, что это нужно, а просто так, попадешь в переделку, и отнимут все: деньги, фабрики, заводы, дворцы, поместья. И главное, не ясно, когда бежать-то отсюда. Легитимов было убежал, когда Стрелков занял Славянск, и вот-вот должна была рухнуть Украина, но оказалось, что рано.
3
Легитимов пошевелил волосатыми пальцами ног, стал вспоминать вчерашнюю проститутку, и все в памяти было смутно, точно это было не вчера, а двадцать лет назад. И вот сквозь какую-то голубую дымку памяти, сквозь проклятые вопросы – кто виноват и что делать (он все время возвращался к мысли, что возьмут все и отнимут), он вспомнил раскрывшуюся дверь его московской квартиры, и входящую высокую девушку. Она точно была брюнетка, ибо он заказывал брюнетку, ибо видел ее фото в Интернете. Девушка была высокой, грудастой, и ему стало интересно, какая по форме ее грудь, на фото она была «стоячей», но девушка так ему улыбнулась, что он простил бы и висячую. И, все-таки, какая она была молодая! Живя рядом со старой женой, он всегда удивлялся, что на белом свете есть еще молодые девушки, и тихо радовался этому.
- Подожди, не раздевайся - сказал он девушке, - дай мне угадать, какая у тебя грудь.
Она улыбнулась почти застенчиво, но выставив грудь вперед. Он стал представлять, потом отвернулся и скомандовал: «Обнажай ее!»
Девушка обнажила почти мгновенно!
Грудь была хороша!
И проститутка в эти три минуты общения уже поняла, что Легитимов добрый шалун под пятьдесят, она уже знала таких наизусть, а потому сказала: «А сейчас мы посмотрим, какой он у тебя».
- Ну, обычный, - засмущался Легитимов.
«Хоть в Москве еще проститутки есть, - подумал Легитимов. – и то хорошо. А то скоро будет, как в феврале 1917 году, какие-то бабы вышли на улицы, потому что случились перебои с хлебом, а бабы делали из хлеба сухари, и еды было в городе полно, но вышли бабы с тоской по сухарям, толпы баб, которые стали громить хлебные лавки. И началось! В итоге царь отрекся от престола.
- Николай Александрович, - прошептал Легитимов, - зачем ты отрекся, зачем? Если бы ты знал, что в Россию приедет в апреле 1917 года нанятая немцами картавая сумасшедшая сволочь, ты бы ведь не отрекся?»
И это были не просто слова и стоны, это была мысль, которая приходила сейчас всем в голову, что была же в России нормальная власть.
Легитимов на прошлой неделе пил водку в кабаке, он вообще-то мало пил, почти не пил, но рюмку-две мог выпить, и вот в разгар веселья, один бывший комсомольский работник и миллиардер, прослезившись, сказал: «Ребята, а зачем он тогда отрекся от престола?»
И все, замерев, переглянулись, все поняли, о ком он. И стало тоскливо тихо за столом, и словно кто-то вырубил приглушенный шум дорогого кабака.
- Ведь приличный человек-то был, государь император, - сказал второй собутыльник.
- И войну выигрывали, - сказал третий.
- Да, - прошептал Легитимов,- он был приличный человек, и власть была приличная, вон Ленину жандармы в камеру молочко носили, кормили по диете. А как пришел этот псих к власти и пошли психи почковаться, усатый пахан веселился почти тридцать лет, как Калигула, что хотел, то и делал. Да суть даже не в этом, как там у Булгакова – вы знаете, что им может прийти в голову?
Все что угодно!
Вот именно. И по сути, они такими же остались. Все что угодно! Весь мир не верил, что СССР развалится. А эти – раз, и в три дня! Порода такая у людей, вывели комуняки эту породу. И какой дебил сейчас скомандовал совкам хвалить СССР? Они без команды ничего не делают. И первое, что у них будет, когда совки опять придут к власти, у них кончится еда. Где бы в мире совки не приходили к власти, у них всегда заканчивается еда. Без паузы заканчивается, сразу! У этих коммунистических дебилов за первые десять лет их власти в России было два голода, от которых умерло более 10 миллионов человек. Это мировой рекорд. Они же так любят мировые рекорды.
В каком виде только они на этот раз придут? Они же приходят всегда в разных видах, они как тот призрак из фильма, всегда принимают разные формы. Возможно в виде Михаила Борисовича Ходорковского? Ходорковский ассоциировался у Легитимова с чем-то фиолетовым. А Ленин был мертвенно фиолетовым, а иногда и других цветов. Ходорковский отнимает у банкиров деньги! Сюрреализм! Но разве Троцкий не был из богатой семьи?
Странность заключалась в том, что Легитимов, имея сто миллионов долларов, по-прежнему чувствовал себя рядовым гражданином страны, мааааленьким таким, букашечкой. А кто здесь чувствует себя иначе? Одни бандиты. Бандиты здесь себя уважают. Но Легитимов не был бандитом, он бы им стал с удовольствием, но бандитами не становятся, ими рождаются.
4
- Почему ты не разведешься с женой? – спросила его вчера проститутка. Ей видимо не терпелось рассказать этому доброму мужику про свои страдания. Но выполняя работу, нужно было ему отдаться, и только потом спросить его о чем-то важном для него, и она безошибочно определила это важное, а после уже стала рассказывать о своих страданиях.
Легитимов ей что-то объяснял, но не мог ей сказать, что боится этого мира, потому что мааааленький такой. Жена же связывала его с реальностью. Только когда видел жену, Легитимов был уверен, что действительно существует, и это ему не приснилось. Жена была оттуда, из молодости. А в молодости реальность была реальной, а не зыбкой, не призрачной, как сейчас.
- А меня парень бросил, я одна осталась, - сказала сдавленно, но зло проститутка, - мать больная, кормить надо.
- Ты с Украины? Из Киева, точно из Киева! – Легитимов привстал на локте, торжествуя.
- Как ты догадался?
- Ну вы такие… киевлянки… вас узнаешь по улыбке. Вы стильные, но провинциальные одновременно. Улыбки у вас бесподобные. Это польские улыбки. Так улыбались красивые и породистые польские женщины при русских царях.
- С чего ты это взял?
- Ну Киев же был русским городом до 1917 года, и Польша была русская, и вот кроме русских в Киеве жили поляки и евреи, и сложился вот этот тип русско-польских женщин с этими бесподобными улыбками, и как-то это сохранилось и при комуняках. Чудо какое-то, но сохранилось, передалось.
- Но у меня родители украинцы.
- Это все ерунда, нет никаких украинцев, ты киявлянка, вот это главное. Ну ладно, рассказывай дальше про свою несчастную жизнь и свои страдания.
- Возьми меня замуж, - замурлыкала она, уткнувшись ему носом в подмышку, - я буду тебе верная. Ну тебе же нравится моя улыбка.
«Что это с ней, - подумал мрачно Легитимов, - я видно слишком демократичный».
Он промолчал, давая ей вспомнить, кто она и зачем сюда пришла. Это было в первый раз за все время его связей с проститутками, чтобы девка вот так нагло просила взять ее замуж. Что-то видно надломилось в нем самом, что-то она поняла про него. Но что? Его безумную одинокость? Но все люди безумно одиноки. Его страхи? Но все люди в больших городах переполнены страхами.
Она вспомнила, кто она такая и молчала не зло, и стала безразличной, как это и бывает в этой профессии, чем ты безразличнее, тем лучше для всех, и для тебя в первую очередь.
- Перевернись на живот, - скомандовал Легитимов.
Боже, как она была красива! Она была стройная! Разве женщина лежа может выглядеть стройной? Это абсурд, худой – да, но стройной - нет. А эта лежа выглядела стройной. У нее была золотистая нежная кожа, худая спина, божественный изгиб поясницы и выпуклая необычайной красоты попа.
Легитимов стал гладить ее, чуть прикасаясь кончиками пальцев к ее плечам, потом погладил спинку, потом стал «ездить» по пояснице туда-сюда, потом стал оглаживать прохладную попу…
Что-то это напоминало ему. По блаженству это приближалось к тому, как в детстве он играл в песке. У них у дома была свалена огромная куча песка для строительства, эта была не такая жалкая кучка, которые потом он видел в детских садах и на детских площадках, это была огромная куча, сваленная самосвалом. И даже в самую жару можно было присесть на этой куче в панаме, запустить в песок руку и почувствовать там прохладу. Внутри песок был мокрый, и из этого мокрого песка можно было лепить все, что угодно. Дядя Саша Казнаков однажды проходил мимо, когда маленький Легитимов пытался лепить крепость.
Дядя Саша был суровый мужчина, прошедший войну, одно из ранних политических воспоминаний Легитимова было такое: они вертелись вокруг скамейки, где мужики выпивали и закусывали, был чудесный день 9 мая, и кто-то из мужиков поднял стакан с водкой:
- Ну, за Сталина!
- Да будь он проклят, козел вонючий, - сказал дядя Саша Казнаков, - сколько людей положил, дурак, ничего не умел.
- Ну тебе, виднее, - ощерился зло и примирительно одновременно тот, кто поднимал стакан за Сталина, - ты с 1941 года воевал, я то начал, когда мы их били в хвост и гриву.
Остальные мужики молчали. Но стаканы все опустили, так за Сталина никто и не выпил.
Маленький Легитимов имел хваткий ум и страсть к истории, он просто застыл, как статуя, возле этого стола: «Вот оно как было» - пронеслось в его мозгу и засело на всю жизнь.
Но это все было позже, а тогда дядя Саша проходил мимо, поглядел на сыпавшуюся крепость Легитимова, присел рядом на корточки и сказал: «Давай, Шурик, я тебя крепость строить научу».
И показал, что нужно сделать руку ковшом и выгребать песок из середины, вытаскивая его мокрый наружу, ну просто роя яму, но яму ровную и круглую, а вокруг сама образовывалась прекрасная крепость. Так вот Легитимову мастер дал урок, и он уже на всю жизнь запомнил, как строить крепость. А был бы с маленьким Легитимовым мудрый наставник? Какой-нибудь монах из Шаолиня, он ведь и прожил бы всю жизнь счастливым, думая только о звездах и закаляя тело.
Так ведь нет, везде писали – мы стремимся к коммунизму! И почему-то никто не стремился быть счастливым здесь и сейчас.
Но это безумное чувственное наслаждение песком, когда сырой и мокрый песок чередовался с горячим и нагретым солнцем…
…Пальцы Легитимов соскользнули на горячую нежность внутри ягодиц девушки, и тут он поднял голову и случайно увидел ее лицо, он был уверен, что она расслабилась и получает удовольствие от его прикосновений, но он увидел, что она сосредоточенно и мучительно думает о чем-то.
«Замуж хочет» - догадался он.
- Ты же проститутка, - сказал он то, что никогда не говорил этим девушкам, - хотя сказал мягко, но с любопытством.
- Я человек, а это слово звучит гордо!
- Ты читала Горького?
- Я вообще-то учусь на романо-германском отделении МГУ.
- А потом в школу учить детей?
Она передернула плечами и спросила:
- Мне можно повернуться на спину?
- Да, - сказал он.
Она перевернулась, медленно раздвинула красивые ноги…
- Я вообще-то люблю пожилых мужчин…
Легитимов встрепенулся с усмешкой, хотел прокомментировать…
- Нет, нет, - перебила она, - не таких, как вы, а более старых, совсем старых, ну бывали в моей жизни… Отвисшие дряблые груди у них, потухшие глаза, синие какие-то пупки… И вот этот человек, который звучит гордо, вот он что-то получает от меня, какую-то радость, и вижу, как он оживет, наполняется какой-то страстью, которая ему еще доступна…
«Зачем она это говорит? Это месть мне?» - думал Легитимов.
- У меня же пока много всего молодого,- сказал девушка, указывая на низ своего живота, там им бывает хорошо, если они, конечно, еще могут туда войти, такой простой процесс, а сколько эмоций у человека.
- Но ведь есть же мораль, брезгливость, - сказал Легитимов, - ему почему-то уже хотелось, чтобы девушка продолжала говорить, у нее какой-то был надрыв душевный? Или просто играет с ним? Но зачем?
- Нет ничего стоящего, кроме сострадания, - твердо сказал девушка.
- Ты стремишься творить добро, - старался подыграть Легитимов, - но ведь кто-то и к тебе отнесся сострадательно, ты же не могла вот так просто сама… от кого-то ты получила это добро…
- От мамы, - тихо сказал девушка, - и еще от батюшки…
- От кого? От отца?
- Батюшка у меня есть… знакомый в храме… я хожу к нему, он отпускает мне все мои грехи.
- И он при этом знает… - Легитимов запнулся.
- Он все знает, и никогда ничем меня не укоряет.
- Ты необычная девушка, - тихо сказал Легитимов, но подумал, что она денег батюшке отваливает, но ему тут же стало почему-то стыдно своих мыслей, хотя они были вполне логичны и созвучны реалиям жизни.
Потом наступила ночь. Девушка попросила дать ей на ночь граммов сто коньяка вместо снотворного. Легитимов принес ей бутылку, она налила себе граммов сто пятьдесят, выпила глоточками, благодарно взглянула на Легитимова.
- А у меня здесь есть душа, - приложила руку к своей красивой груди, которая сейчас была такой беззащитной и не сексуальной, - и душа у меня болит. А у вас есть душа?
- У меня душа здесь, - постучал себе по лбу Легитимов, - я все думаю, я анализирую, запоминаю, снова анализирую, а зачем?
- Как-то все прискорбно идет в этом мире, - сказал девушка.
- Слушай, ты вот сказала, что тебя бросил парень, это давно было?
- Вчера, - пустым голосом сказал девушка.
- А он знал, что ты…
- Нет. И не узнает. Зачем приносить боль человеку.
- А как же душа, Бог, священник, ты же обманывала парня?
- Я замуж хочу, - сказал девушка.
- Все женщины хотят замуж, а потом изводят своих мужей.
- Не-а, в нашем поколении уже 50 на 50, половина девушек не хочет замуж, а я хочу, за моего парня. Или за вас.
Девушка захлюпала носом.
- Выпей еще, - сказал Легитимов.
- Не могу, хочу, но не могу, я вообще буду тогда, как кисель, вы меня просто выгоните отсюда, я себя знаю.
- Да ладно!
Он налил ей еще коньяка, она выпила, повозилась немного, свернулась клубком и тихо уснула.
Легитимов же не спал. И понял, что не уснет. Эта матрешка вместо того, чтобы снять напряжение и расслабить его, расстроила нервы, она дала понять, что она человек, разжалобить и вызвать сочувствие стремятся многие проститутки, но здесь было что-то другое.
Что-то надвигалось на Легитимова, что-то предстояло ему новое, чего он не знал и потому безумно боялся, как боялся любых перемен. И еще он боялся каких-то сокровенных отношений с женщинами, ибо предадут, любая женщина обязательно предаст не так, так иначе. Он судил не только по жене даже, а по всем своим знакомым. Он расстался в молодости с двумя своими лучшими друзьями потому, что их молодые жены выказывали Легитимову явное свое расположение. Вот почему они делали это так откровенно? Потому что хотели ответных реакций со стороны Легитимова. И разрушили дружбу с отличными ребятами, один из друзей развелся потом, она оказалась шлюхой, второй живет со своей женой до сих пор. Но дело не в этом, просто опыт учил Легитимова, что довериться женщине – это катастрофа. Некоторые из них будут рыдать на груди и говорить, что умрут рядом от верности, и будут сами верить в это, но все ложь.
Уходя, девушка сказала, что наврала, что ей не 19 лет, а 21 год, но она хочет именно ему, Легитимову, говорить только правду. И еще, правда в том, что ее зовут не Лена, как в визитке и в Интернете, а Оля. И если Легитимов позвонит и назовет ее Олей, то она сразу поймет, что это он и тут же приедет. Она оставила свою визитку, и, поцеловав Легитимова в щеку, как уже не чужого человека, исчезла в утренней Москве.
Легитимов тут же вошел в Интернет и стал искать страницу с проститутками, где он увидел эту Лену-Олю, нашел и понял, что на фото была другая девушка, похожая, но другая.
Это почему-то напрягло Легитимова, его плохие предчувствия обострились.
Странная к нему приходила девушка, инфернальная, из кроваво-черных романов Достоевского. Хотя вроде бы ничего такого и не произошло.
продолжение
http://www.proza.ru/2016/08/24/574