Сакмара

Из "Воспоминаний" моего мужа
Виталия Ивановмча   

Косогор на верху, которого находилась улица Караваева Роща, был достаточно высок, метров 30 или больше. Зимой это была идеальная гора для катания на лыжах. Под косогором начинались пойменные поля, которые делились на маленькие участки и раздавались горожанам для подсобного хозяйства. Горожане засаживали свои участки кто чем: кто картошкой, кто подсолнухами, кто помидорами и огурцами, кто бахчами или другими овощами.

В начале лета с косогора открывался великолепный вид на разнообразное цветение лоскутных насаждений. Пойменные поля тянулись вдаль километра 2 – 3, за ними шла полоса леса шириной от нескольких десятков метров до нескольких сотен метров. За лесом текла река Сакмара, за рекой вновь шла полоса леса шириной несколько километров. За лесом шли степи.

Весной Сакмара разливалась, и пойменные поля превращались в сплошное море. Под косогором было углубление, что-то вроде широкой канавы. Вода в ней удерживалась до конца июля. В этой канаве мы купались, там было глубоко и много рыбы. Рыбу со временем вылавливали, народившиеся мальки погибали. Лягушки успевали вывести потомство.
Рассказывали драматическую историю, как летом, в конце июня, когда воды было уже не так много, один мужик серпом косил камыш, стоя по пояс в воде и на него напал огромный судак. Как они дрались и мужик в конце – концов победил и вытащил двухметрового судака.

Климат в Оренбурге в те времена был резко континентальный, то есть холодная снежная зима быстро сменялась летом. Весна длилась 3 – 4 недели. Снег таял со страшной скоростью. По улицам текли реки талой воды. Через овраги они стекали в пойму и там растекались по канавам или стокам в Сакмару. Сама пойма так же быстро очищалась от снега, и по дороге уже можно было дойти до Сакмары.

На реке в это время творилось ужасное. Лёд вспучивался и под напором талой воды оглушительно трескался. Огромные льдины громоздились друг на друга, и начинался ледоход. Течение было быстрое, по реке неслись льдины самых различных форм и размеров, Они сталкивались друг с другом, лезли друг на друга, переворачивались, крошились и неслись куда-то по течению. Зрелище чрезвычайно захватывающее.

Мальчишеское любопытство сильнее, чем у взрослых. Обязательно надо кинуть что-нибудь в реку или ткнуть палкой проплывающую мимо льдину. Однажды я, пытаясь оттолкнуть палкой уткнувшуюся в берег льдину, рухнул вместе с кромкой, на которой стоял, в реку. Меня стремительно начало сносить, но я не растерялся, и отчаянно загребая руками, подплыл к берегу.

Берег был высокий и обрывистый. Колька протянул мне прут типа удилища, и я ухватился за него. Он предал прут Вовке Малышкину, а сам побежал в лес за более прочной палкой. Быстро принёс палку, я ухватился за неё и они меня вытащили. Солнце светило очень ярко и моя одежда быстро высохла. Домой я вернулся, как ни в чём не бывало.

Странно, но во время ледохода половодья не было. Половодье наступало потом. Вода быстро начинала заполнять пойму, и с улицы было интересно смотреть как участки суши всё больше и больше скрывались под водой. Через несколько дней наблюдалась обратная картина, всё больше и больше участков суши появлялись из воды. Когда полая вода сходила с полей, мы начинали купаться в канаве под горой. В этой канаве я учился плавать. Сперва по-собачьи, то есть бултыхать ногами и грести руками под водой, затем перешёл к плаванью по-мужичьи (кроль).

Обычно мы сбегали под гору, где жил Таталя и тут же купались. Ширина глубокой части канавы в этом месте была метров 40 – 60 и впервые я переплыл канаву именно здесь. Из нашей компании Колька Дорохов уже хорошо плавал и переплывал Сакмару. Я и Вовка Сорокин готовились к этому. Однажды Вовка Сорокин сказал, что он переплыл канаву по ту сторону Дороховского оврага, там ширина её была метров 80 – 100, что сравнимо с шириной самой Сакмары.

Это задело не только мою  честь, но и честь всей нашей команды, так как он сделал это самостоятельно, не поставив в известность всех нас. Я заявил, что готов сделать то же немедленно. Мы побежали купаться за Дороховский овраг, и я пустился в опасное плаванье. Колька плыл рядом и подбадривал меня. Вовка Сорокин сидел на берегу и не купался. Туда я переплыл более – менее нормально, но оттуда плыл с большим трудом. (На том берегу была тина выше колен, и отдохнуть не удалось). Колька даже несколько раз подныривал под меня, пытаясь хоть немного поддержать, и всё-таки я доплыл. Вовка Сорокин поскучнел и ушёл. Я остался победителем, так как переплыл у всех на виду, а у него свидетелей не было.

После половодья начинался не только купальный сезон, но и сезон подножного корма. На полях, где ещё стояла грязь, появлялись первые растения. Зелёный свёрнутый листок чем-то похожий на ландыш. В земле у этого растения была луковица, её-то мы вытаскивали и поедали. Я не знаю, как называлось это растение, мы называли его Куян-табак. Луковицы были безвкусные и не очень аппетитные, но мы поедали их с удовольствием.

 Первая зелень. Кроме куян-табака ранней пищей служила нам трава вроде камыша, но с толстым и длинным как канат корнем. Мякоть корня была рассыпчатой, чем-то напоминала муку. Мы так и называли его, мучной корень. Тоже маловкусный продукт. Мучной корень рос в воде, и в плавь его вырвать было очень сложно. Надо дёргать с лодки, которой у нас конечно не было. На мелководье его быстро вырывали и поедали. Когда вода спадала настолько, что можно достать мучной корень вдали от берега, он уже был непригоден в пищу.

 Однажды, я и Вовка Малышкин пошли по дороге на Сакмару. Уже начались полевые работы и много людей копали огороды. Было жарко и, пройдя половину пути, мы решили искупаться в одной ложбине. Разделись и вошли в воду.

Я прошёл метров 15 – 20, глубина была по колено или чуть выше, и вдруг я провалился в колодец. Вынырнул и снова погрузился, я отчаянно барахтался, не понимая, что происходит, и большими глотками хлебал воду, как бы пытаясь выпить её всю. Насколько помню, ни одной мысли в голове у меня не мелькнуло. Просто я барахтался, выныривая, погружаясь вновь и глотая воду. А ведь я уже умел плавать, вот что значит внезапность.

Вовка, увидев, что я тону, выскочил из воды и бросился бежать домой. Прибежав, сказал моей матери: «Витька утонул». Мать бросилась бежать туда, куда он показал рукой.

А там происходило следующее. Люди, копавшие огороды, увидев, что я тону, и товарищ мой дал дёру, кинулись на помощь. Вытащили  и меня уже без сознания и начали откачивать, взяв за руки и за ноги. Из меня вытекло много воды и, придя в сознание, я начал вырываться. Мне что-то говорили, но я ничего не понимал. Меня отшлёпали по голой заднице, шатаясь, как пьяный, я кое-как натянул штаны и пустился бежать домой, не подумав поблагодарить своих спасителей.

 Они добродушно засмеялись мне вслед и разошлись по своим участкам. Я рысцой трусил в сторону дома, как вдруг увидел бегущую навстречу мать. Со страха сиганул в придорожную канаву и лёг в прошлогоднюю полынь. Мать пролетела мимо, не заметив меня. Вскочив, я быстро добежал до дома и залез за печь, притворившись спящим. Вскоре пришла мать, вытащила из-за печи и начала ругать. А я начинаю тереть кулаками глаза, как будто  спросонья и делать непонимающий вид: «Чево?, я ничо, я спал». «Я тебе дам спал, негодяй» - взрывается мать, но бить не била.

Прежде чем продолжить повествование, хотелось бы высказать вот какие впечатления. В настоящее время много пишут о «потусторонней» жизни. Вроде бы человек, попавший в состояние клинической смерти, видит какой-то туннель и т.д. Никакого туннеля я не видел, но видел своё тело как бы со стороны, когда оно окончательно опустилось на дно колодца, причём отчётливо.

Видел, как мелькнули две тени доставшие со дна моё тело. Сам «я» в это время находился как бы в воде ниже поверхности, но выше середины глубины колодца. Когда моё тело подняли, и оно стало приближаться, то «я» вроде бы вновь слился с ним, кинувшись к нему на встречу, и с этих пор уже не помню, как меня вытаскивали, как откачивали. Память начала возвращаться, когда из меня уже потоками извергалась вода.

Моё не состоявшееся утопление, вдруг получило неожиданное продолжение. По улице вдруг поползли слухи, что из моря-океана в Урал и в Сакмару заплыли осьминоги и охотятся за людьми (все знали, что я плавать умел). В колодце, куда я попал, сидел осьминог, но маленький и поэтому не смог сразу утащить меня на дно, когда же люди подбежали, маленький осьминог испугался и выпустил меня, поэтому удалось меня спасти. Вспоминаю, как мать рассказывала дома жуткую историю, слышанную  от соседей о попытке осьминога захватить целый пассажирский поезд.

Однако, вернёмся к делам мальчишеским. Мне было уже 8 лет и с весны я начал готовиться к переплытию Сакмары. В том месте, где мы обычно купались, была излучина и довольно большая площадь излучины покрыта песком. Если шли к месту купания не по берегу, а напрямик через песок, то надо было на краю леса нарвать лопухов и бегом кинуться к реке. Пробежав какое-то расстояние бросить лопухи на песок и встать на них, иначе ноги не выдержат температуры, до которой песок накаляется.

 Постояв немного на лопухах, надо хватать их в охапку и снова бежать что есть духу к реке и так несколько раз. Река в этом месте была довольно широкой и быстрой, как впрочем, и везде. Здесь-то и надо было переплыть, желательно у всех на виду, что бы исключить всякие сомнения. Вначале надо потренироваться.

В лесу, недалеко от реки, было небольшое, но глубокое озеро шириной метров 20. В том озере тоже можно купаться и там обычно тренировались дебютанты заплыва через Сакмару. Надо было переплыть озеро и, не доплыв немного до берега, то есть, не касаясь земли, повернуть обратно. У исходного берега, не касаясь земли, повернуть обратно и так далее сколько сможешь.

Я разделся, залез в воду, и поплыл, с ожесточением работая руками, набирая скорость. На берегу стояли товарищи считали, сколько раз я переплываю и следили, чтобы я не вставал на землю. Когда я в изнеможении вылез на берег, то услышал цифру 25. Это было более чем достаточно, что бы переплыть Сакмару.

Я взял штаны, начал их одевать, пошатнулся и упал от головокружения, которое впрочем, быстро прошло. Несмотря на крупный успех на озере, сразу бежать и переплывать Сакмару не хотелось, слишком широкой и быстрой она казалась. Вскоре пошёл слух, что один мальчик, мой ровесник с другой улицы переплыл Сакмару, плывя рядом с лодкой. Это послужило толчком, я набрался духу и пустился в плавь. Верный Колька плыл рядом.

Плыть пришлось и по мужичьи и по собачьи, меня сильно снесло в сторону, но переплыл относительно легко. На другой стороне в лесу росла черёмуха ещё недозревшая, но уже сильно пощипанная и я тоже присоединился к процессу щипания черёмухи. Обратно плыл один, Колька уплыл раньше, и выйдя на берег почувствовал, с одной стороны усталость, с другой радость победы. Теперь я тоже переплываю Сакмару и, следовательно, не ребёнок.

На реку мы ходили не только купаться, но играть в войну в лесу и ловить рыбу удочкой. Рыбы в реке было так много, что на быстрине пескари щипали ноги. Удочки для ловли рыбы делали сами. Удилища срезали из клёна или ивы, суровые нитки на леску воровали у матери, поплавки делали из пробки, протыкая её спичкой, грузило свинцовое из утиля и только крючки покупали у галлея.

Галлеями тогда называли людей ездивших на ишаках по улице и торговавших разной мелочью: глиняные свистульки, рыболовные принадлежности, жвачку, пугачи, расчёски, зеркальца, гребешки, карты, презервативы, пуговицы, перочинные ножи, приколки, брошки и т.д. Продавали галлеи не за деньги, а за утиль: старое тряпьё, мослы, рога и копыта. Тряпья не было, если и появилось бы, то мать сама сдаст галлею. Мослы собирали мы ребятишки и на них-то покупали в основном рыболовные крючки, презервативы и жвачку.

На удочку ловили в основном пескарей, сигушек (уклеек), ершей, окуньков, плотвичек. Рыбу насаживали на кукан, две палочки связанные нитью определённой длины. Одну палочку пропускали сквозь жабры и рот рыбы, другая не даёт возможность рыбе сорваться с кукана. Палочку втыкаешь в берег, и рыба плавает в воде, не подыхая и не портясь.

В лесу играли в войну и промышляли сладости. Там росла трава с мелкими эллипсовидными листочками и длинным крепким корнем толщиной в карандаш. Корень был очень сладкий, и мы с удовольствием жевали его. Называли эту траву солоцкий корень. Собирали в лесу сухие сучки на дрова и таскали домой. Однажды, я пошёл в лес с матерью собирать сучки. Я как знаток бегал и показывал ей, где и что. Она собирала сучки, а я, углубившись в лес, вдруг увидел возле корня одного дерева лежат как бы изгрызенные подсолнухи.

Я подошёл, опустился на корточки и потрогал их пальцем. На меня тотчас налетел рой пчёл. Я кинулся бежать, отмахиваясь руками. Мать пыталась помочь мне, укутывала меня кофтой, отгоняла их руками, но они находили свободное пространство и отчаянно жалили меня. Наконец пчёлы улетели. Мать собрала вязанку хвороста и понесла домой. Я же, вместо того чтобы помочь ей и тоже тащить вязанку, с трудом тащился за ней и жалобно скулил. Глаза у меня заплыли, уши повисли как гири, всё тело болело и ныло.

Вся пойма, как я уже писал, была засажена самыми разнообразными съедобными растениями, и в лесу было много полян засаженных огородами. Для нас, голодных и оборванных ребятишек, всё это было чрезвычайно соблазнительно и конечно мы не могли устоять. Воровали в основном помидоры, огурцы, арбузы, подсолнухи. Никому из нас не приходила в голову даже мысль, что мы делаем что-то нехорошее. На огородах были наёмные сторожа, которые могли избить до полусмерти или даже искалечить на всю жизнь. Они стреляли из ружей солью и мелкой дробью.

Но соблазн был так велик, что мы рисковали постоянно. К тому же и мораль в обществе была: - плохо не то, что ты воруешь, а то, что попадаешься. Как-то, наворовав помидоры, мы сели под крутым обрывом реки и с удовольствием начали поедать их. К нам подошёл один профессиональный вор (непонятно как он обнаружил нас) с соседней улицы и подсев к нашему кружку тоже съел помидор приговаривая: «Дома свои есть, но ворованные всегда слаще». Нам было  лестно, что взрослый дядя да ещё вор сидит так запросто с нами.

До сих пор я описывал жизнь на Сакмаре, если идти к реке по дороге от Ураловского оврага, практически напротив нашей улицы. Но в нескольких километрах выше по реке стоял деревянный мост, и в тех краях тоже проходила часть нашей жизни. Пройти до моста вдоль берега было нельзя. Там располагались государственные дачи и поля. Идти надо было по городу, через какие-то полуразрушенные сараи, захламлённые территории  и т.д. Сам мост действовал летом осенью и зимой. В конце зимы перед ледоходом его разбирали и после половодья восстанавливали вновь. В период половодья действовала паромная переправа.

Несмотря на дальнее расстояние от нашего дома до моста, мы ходили туда довольно часто. Река в том месте была очень широкой и мелководной. Течение очень быстрое. Посреди реки находился большой песчаный остров. Так что мост был двойным, с левого берега на остров и с острова на правый берег. За отмелью, вниз по течению, река перекрывалась цепью брёвен в виде городьбы. Через определённые расстояния в дно вбивались брёвна. Между вбитыми в дно брёвнами, скобами крепились ещё два бревна так, чтобы одно было выше уровня воды, другое ниже. В этот забор упирался лесосплав, который пускался самоплавом с Уральских гор.

Возле моста всегда была оживлённая суета: много народа, повозки, машины, телеги и пешеходы. Одни шли в город другие из города. Масса ребятишек сновала туда-сюда: одни купались, другие ловили рыбу, третьи бегали по брёвнам лесоповала или просто бродили по берегу.

Особенно любили мы купаться у моста возле левого (городского) берега. Здесь была полоса воды шириной метров 10 и довольно глубокая. Течение в этой полосе было уж очень сильное. Берег в этом месте был обит брёвнами, чтобы не размывало, и с этих брёвен надо было прыгнуть в воду и изо всех сил работая руками и ногами переплыть стремнину до мелководья, где можно встать на ноги. Если не успеешь переплыть до мелководья, то тебя снесёт под лесосплав и вырваться из под него  живым будет трудно.

Именно так утонул наш товарищ с одной из соседних улиц Булатов (имени не помню). Он был на год моложе меня. Песчаная отмель под напором воды быстро меняла своё положение и самое опасное, когда начинаешь ногами ощупывать дно. В это время тебя особенно быстро сносит, т.к. работаешь против течения не очень сильно. Именно так и случилось с Булатовым. По его мнению, он уже переплыл глубокую стремнину и хотел встать на дно, а дна не оказалось. Он «нырнул» в воду и его унесло под сплошной покров брёвен лесосплава. Выбраться из под брёвен оказалось невозможно.

На лесосплаве мы занимались и делом. Бегая по брёвнам и лазая по ограждению, мы потихоньку ногами проталкивали брёвна под ограждение и они плыли дальше. Недалеко от места нашего обычного купания на берегу стоял шалаш. В нём жил одноногий мужик по имени Митрич. Он занимался тем, что на лодке вылавливал одиночные брёвна, прорвавшиеся сквозь забор у моста, и сдавал организации ведавшей лесосплавом.

 Ему платили от количества кубометров выловленной древесины. Он-то и заставлял нас проталкивать брёвна под ограждение у моста. Он поручал нам и вылавливать брёвна. Одна группа ребят проталкивала брёвна, другая вылавливала их в реке вплавь. Сядешь на один конец бревна верхом и руками гребёшь к берегу. На берегу сами же и вытаскивали брёвна из воды. В награду Митрич иногда катал нас на лодке. Так я впервые столкнулся с неприкрытой формой эксплуатации детского труда. Но тогда я, разумеется, этого не понимал. Наоборот, нас распирала гордость, что взрослый дядя просит у нас помощи.

Вот так протекало лето на Сакмаре. Тянулось оно целую вечность, но всё-таки приходила пора, когда наступала осень. Осенью мы уже не ходили на речку купаться и ловить рыбу. Основным объектом нашего внимания была пойма. Урожай уже убрали, сторожей сняли, и можно было бегать где угодно и есть что угодно. Целые заросли подсолнухов, где много было мелких головок, которые оставлялись хозяевами, остатки огурцов, остатки помидор, моркови, редьки и так далее. Осенью на пойме было так сытно, что мы приходили домой только спать, когда уже стемнеет. Даже более взрослые мальчишки по 14 – 16 лет частенько появлялись там.

Особым вниманием пользовалось большое капустное поле у Дома отдыха. Когда мы «жировали» на пойме, капуста ещё не была убрана. Её только убирали. На наше счастье, недалеко от капустного поля у основания косогора, была пещера, называлась она, Бумбержеская. Это было небольшое отверстие, куда мог влезть не очень толстый мужчина. Внутри находилось пространство, где несколько человек ребят, могли сидеть свободно. В сторонке от внешнего лаза внутри пространства находился другой лаз такой же узкий, как и первый. За лазом была прямоугольная комната, где можно было стоять во весь рост. Ширина комнаты метра два, длина метров пять. Я заходил в эту комнату с факелом и обратил внимание, что стены и потолок были ровные, пол был покрыт крупными комьями так, что трудно было идти. В конце комнаты, в боковой стене было прямоугольное отверстие, но до него я не дошёл. Было страшно и жутко. Говорили, что пещера проходит под всем городом и вырыта пугачёвцами.

Но вернёмся к капусте. Было очень удобно стащить вилок и спрятать в пещере, затем бегать и подъедать остатки, как ни в чём не бывало. Когда же, все работники, убирающие капусту, уйдут достать из пещеры вилок и утащить домой.

Я был неугомонный с душой искателя приключений и кроме поймы, осенью продолжал бродить по лесам за Сакмарой, подбирая остатки тёрна, дикой вишни, полусъедобных трав и прочего. Однажды, я забрёл в дубово-кленовую рощу. Стояла золотая осень и начался листопад. Я сел под дерево.

 По всему лесу стоял таинственный шорох падающих листьев. Листья падали густо, как снег, падали мне на голову, плечи колени. Я сидел на корточках, съёжившись в комочек в каком-то зачарованном состоянии. Листья засыпали и засыпали меня, но я не мог пошевелиться. Мне слышался со всех сторон какой-то таинственный шёпот, мне было жутко, и я не мог повернуться и посмотреть, нет ли кого.

Наконец, что-то как будто кольнуло меня, я вскочил и бросился бежать через лес, к дороге. Дорога тоже была пустынна. Я бежал к мосту, а по сторонам мелькали рощи окрашенные то в золотой цвет, то в багрово красный, то в тёмно коричневые тона. Никогда больше я не был так очарован во время листопада, да и самого листопада такой интенсивности никогда больше не видел. В отличии от лета, осень, как и весна, быстро кончались и наступала самая неприятная пора – долгая зима.

Очень часто зимой приходилось сидеть дома из-за отсутствия соответствующей одежды и обуви. Сидеть у окна и смотреть на двор заваленный снегом было ужасно томительно и время от времени я выскакивал босиком во двор, пробегал круг по снегу и пулей влетал опять в дом. Но так было, к счастью, не всегда. Надев рваную фуфайку, старые отцовские рукавицы и дранные подшитые отцом валенки, можно длительное время пропадать на улице.

Основное занятие зимой – катание на лыжах и коньках. Косогор, как я уже писал, был идеальным местом для катания. Основная масса ребятишек собиралась возле Ураловского оврага. Здесь косогор был не сплошной, а в виде отдельных холмов. Было где развернуться и классным лыжникам и самым начинающим малявкам. Это и привлекало  сюда основную массу ребят со всех окрестных улиц. Снег здесь был укатан так плотно, что кататься можно было не только на лыжах, но и на коньках, что мы частенько и делали.

На коньках катались с той же горки. Коньки были «пролетарки», с толстым лезвием и треугольником на носу (В Зубова Поляна такие коньки называли «флажки»). Одевали их на валенки. К пятке конька привязывалась петля из ремешка или верёвки. Она одевалась на подъём валенка и закручивалась в жгут. Конёк приставлялся к подошве валенка и другим ремешком привязывался к носку валенка. Под ремешок на носке валенка вставлялась палочка и закручивалась в жгут так, чтобы конёк плотно держался на валенке, а палочка держалась за голенище.

На лыжах мы катались не только с горы, но ездили даже на Сакмару, чтобы кататься там. Однажды, я поехал кататься на Сакмару с парнем из «взрослых» по имени Толя. Приехав на Сакмару, мы встретили других парней его знакомых. Сначала просто катались с крутого обрыва реки, потом они устроили вроде состязаний на перегонки и уехали в лес. Я не успевал за ними и остался один.

 Я уже устал, замёрз и сильно хотел есть. Поэтому потихоньку двинулся домой. Ветер усилился, и началась метель. Я так замёрз, что уселся возле большого дерева в воронку от снега, чтобы хоть не надолго укрыться от ветра. Мне было хорошо, я скорчился и сидел как бы в полудрёме.

Не знаю, сколько прошло времени, я очнулся оттого, что мой напарник Толя тряс меня за плечи. Он начал растирать мне лицо и руки. В конце концов он растормошил меня до такой степени, что я начал двигаться. Мы тронулись домой. Он шёл впереди, я за ним. Толя постоянно оглядывался, подгоняя и подбадривая меня. Надо до темна успеть дойти до дома.

С наступлением темноты на охоту выходили волки и доходили до самой нашей улицы. Горе той дворняжке, которая не успела забиться в щель. Её обглоданный труп находили утром под косогором.

Ближе к весне, когда дни становились длиннее, а морозы слабее, мы ходили на Сакмару пешком. Снег покрывался твёрдым настом, и ходить стало легко. Лазили по местам, куда доступ летом закрывался сторожами. Набирали сухие сучья и тащили их домой и так до самой весны, когда грязь на пойме становилась непролазной.
Вот так протекала наша жизнь на Сакмаре.

Далее - Школа
http://www.proza.ru/2016/06/17/446