С началом вывода войск из Афганистана лощёный образ боеготовности армии по нашу сторону границы начал крыться трещинами, армия погрязала в рутину безделья. Учений стало меньше, чему больше всего радовались жёны офицеров, политика свелась к минимуму, в результате чего личный состав относился к дисциплине проще. Если раньше находили гражданскую одёжу – наказывали строго, но наступали времена, к этой неуставщине стали относиться с пониманием. Увидит офицер «своего» бойца в городе в штатских шмотках – мог сдать, как раньше, а чаще щерился призакрытым глазом.
Осенью 1988 года, когда дембелям уже светило дембелево, остальным осталось язово, войско связи решило совместить ближайшие учения по развёртыванию связи с предписанными согласно приказу МО внеплановыми сборами запасников. Партизанские сборы по науке военной называются «тренировочные занятия, необходимые для поддержания соответствующих армейских навыков у резервистов!» А вы думали?..
Под это нужное как золотарю говённый патрубок дело развернули на Ключике полевой лагерь, установили тремя рядами три десятка палаток в две улицы. Первый ряд: баня, клуб, кухня, столовая и туалеты. В других спальные палатки с панцирками и дневальными, задним ухом следящими за искромётными печками-буржуйками. Станции связи и всякую черновую технику расставили на некотором отдалении вокруг лагеря – противопожарная безопасность...
Учения проходили тягомотно. Днями радиотренировки, строевая, изредка кросс, мылись в бане, заготавливали дрова – от сухостволов и огромной коряги, неизвестно где найденных и как притащенных, отпиливали, что поддавалось, двуручной пилой с остроумным позывным «Дружба-2». Поленья горели жарко – печи сыпали искрами пуще сосновых. Бойцы наблюдали вечерами, как от этих искр в брезенте вытлевали мизерные дырки. Пара дней и своды палаток походили на звёздное небо. Звучало опасение: «Погорим када-нить от таких дров!»
Резервисты развёртывали станции и вспоминали, как качается связь, повышали квалификацию, заляпывая пробелы в знаниях. После ужина уходили в горы, где бухали подальше от офицерских глаз. Партизаны в невоенное время это особая каста людей! Это такие непредвзято суровые мужики-палочники, коих оторвали от семей, размеренной жизни, повытаскивали с насиженных мест и собрали воедино неизвестно в каких целях. Которые в армии своё отслужили, знают изнанку, отмаршировали многие вёрсты, претерпели непосильное бремя и познали цену солдатской пайке, посему кроме как восполнять недостающие знания и закреплять в памяти отменной попойкой в чисто мужской компании, на сборах их мало что интересовало.
В один вечер многим связистам и партизанам на раздаче не хватило жрачки. Недовольство застало комбата, он вскипел, не на шутку взгрел зампотыла и его причастных подчинённых, велел каждому кого обделили выдать банку тушёнки на двоих, по луковице и не жалеть сухарей. А когда закуску выдают – посошной рати только на руку... Вернее на душу...
Откуда появляется вино и почему оно быстро кончается – доподлинно неизвестно, но встретить в ночи трезвлёного партизана сложно. Молодому лейтенанту Спицыну Евгению такая компания туркестанских славян на глаз таки попалась. Ставим мозги на место: трезвая до поры до времени – солнце за горой только с четверть часа. Пошутили, посмеялись, языками между делом зацепились – ровесники. Позвали с собой: «У нас есть чем знакомство продолжить!» К банке выстоянного виноградного вина лейтенант добавил свой нехитрый закусь.
И вот посошная рать, решившая отметить знакомство, по привычке перевалила ближний косогор, расселась в случайной расщелине на другой стороне, где смогла удобно притулиться. Газетка, банка самодельного пойла, закусь, которая больше для продления застолья, чем сбивания градуса.
Кто пьёт – тот пил, остальные бестолково закусь молотили. Шутили: чем дальше барханы, тем пьянее партизаны! Время бежало, разговор плёлся, редко ускоряясь смехом.
Стемнело, не заметили как, хотя газета просматривалась чётко. Вдруг один глазастый резервист усмотрел свору собак, мелькавших на контрастной ленте серпантина. Собутыльники приподнялись, начали всматриваться. Второй вылупил глаза: «Пять вижу!» Третий: «Семь в счёт!» Четвёртый: «Это чекалки!» Шакалы боязливо двигались в сторону военного лагеря давно брошенной людьми дорогой. Спустя считанные минуты из-за дальней скалы выкатилась луна, просветила ложбину; шакалы беспорядочно закружили, остановились как перед невидимыми вратами, выстроили известную только им фигуру и разразились жуткими завываниями ночных оборотней.
– Чекалка зверь умный и хитрее любого пса! – продолжал ликбез четвёртый, – Людей побаивается, канешна, а если долго впроголодь – наглеть начинает. Наверное, запах влечёт...
– Надо в лагерь спуститься, кухарей упредить, что на подходе гости незваные, – сориентировался офицер.
– Что с того? Шакалы часто на кишлаки выходят и в ложбинах таятся. Подзабудешь притвор заклямить – как пить дать исподтишка услучат и курей подушат. Спасу нет.
– Тогда говори что делать?
– Шугануть надобно хорошенько! Они шума воротятся.
– Батальон будить предлагаешь?
– Нет. Надо на подступах чё-та придумать. Напрямки нам быстрее спуститься, нежели им большаком холмы огибать.
– Ты русский вроде, выговор у тебя характерный русской глубинке – как в кишлак жить попал?
– Вологодский и муромский наполовину. И слободка у нас интернациональная. Мама распределилась по комсомольской путёвке, отец Каракумский канал строил. Как балакают, так и я свыкся. Правда, после армии женился, в Ашхабад перебрался...
– Да ты Муромец? Не Илья случайно?
Потемнело уже заметно – на пороге одной из солдатских палаток появляется молодой офицер в сопровождении ровесников без опознавательных знаков. Не сказ пьяные, встречный бы ветерок – и вся честная компания вверх тормашками.
– Федорахин, за мной! Шакалов бить будем!
Федорахин выскочил из палатки, закатывая рукава:
– Кого бить? Партизаны что-то спёрли, тыщ лейтенант?
– Партизаны свои ребята! И даже богатырь Муромец есть. Стаю шакалов высмотрели – будем шугать. Заводи Урал.
Макс Федорахин сдружился с лейтенантом Спициным Евгением при обстоятельствах, достойных отдельного внимания. Литёха бахвалился, что «десятку» (десять километров) бегает быстрее всех – чемпион курса и училища! Макс раззадорился, отвесил пинту недоверия, после чего спорщики заключили пари на литр коньяка. Солдат офицера сделал! Спицын надул губы – выскочка заткнул за пояс, видите ли, обозвал сволочью и по-детски обиделся дружбе впрок – не играй в мои игрушки и не писай в мой горшок! Но злой памяти Спицын не имел, позже служивые хорошо сдружились и офицер проставил солдату на дембель литр туркменского коньяка, вельми пользительного для соблюдения правил пари...
Кабина вместила четверых. Охотниками завладел первобытный инстинкт, грянула кампания по отстрелу непрошеных гостей. Спустя четверть часа скитаний, следопыты выскочили на заброшенный большак и рванули вдоль лощины. Макс держал колею, партизаны жались в серёдке, Спицын возле двери.
Стаю искать не пришлось. Минуя очередной поворот, высветили через светомаскировочную насадку фар несколько пар хищных глаз. Офицер высунулся в боковое окно по пояс и пару раз в направлении огоньков пальнул из «Макара». После второго выстрела послышался истошный скулёж в потусторонних тональностях, как завыванья горластых ведьм в предродовых схватках, наверное. Из кабины кто-то воскликнул:
– Надо же, попал! Да ты снайпер?
– Случайно, скорее всего! – крикнул снаружи Спицын, – А ну-ка, Федорахин, тормозни. Вижу юшку на обочине.
Компания высыпала из машины. Кровь нашли, капли бежали вверх по склону. Спицын достал из бардачка сигнальную ракетницу, сунул партизану и велел пустить осветить гору. Сам встал с пистолетом наготове. Партизан недолго думая пальнул. Не вертикально как полагал лейтенант, а куда убежала кровь. Осветительный пыж скользнул по склону, облетел верхушку и улетел догорать за гору. За пару секунд подсветки мало что удалось рассмотреть, но стало понятно – склон пуст.
– Едем дальше! – скомандовал Спицын.
Шакалов охотники больше не видели даже в узком свете фар. На короткой остановке слышали из скалистой расщелины какие-то шорохи, Спицын отработал гранатой – никто не выскочил, ни визга не донеслось. Спустя час вернулись...
Палатка первой роты первого полевого узла озарилась ярким светом. Горело над головой. Народ выскакивал наружу и одеждой бил пламя, другие хватались за лопаты, третьи бегали в поисках воды. Одного бойца отправили на передающий Автоклуба рубить напряжение: лагерь запитывался по кабелям. Огонь, гарь, свистопляска, вскоре прекратившаяся за ненадобностью. В известной мере организовавшись, часть войска вела борьбу с огнём на горящей палатке, остальные секли пламя и тушили искры на соседних. До того дня офицеры пугали, будто палатка выгорает за семь-восемь минут – брехня, брезентовая палатка со всем скарбом горела вечность... И сгорела дотла...
На построении воинство выглядело как те голодранцы из «Свадьбы в Малиновке» – кто без панамы, противогаза, ремня, в одном сапоге, рваных штанах. Якобы погорело всё. Ротный разводил: «Где железная часть сгоревшей амуниции? Нет? Ищи и предъявляй. Штаны и панамы получите бэ-у у старшины!» Дальше был разбор полётов – виновных не нашли. Охотники отмолчались, выжидая результатов выяснения очага пожара, оставив непочатый край исследований для конспирологов.
Продолжение тут --- http://www.proza.ru/2010/12/10/1184 >Прокуратура >