Дела семейные. Февраль 1917 и до отъезда из России.ч.46
(Продолжение, предыдущая глава: http://www.proza.ru/2015/12/17/740)
Сейчас у некоторых публицистов стало популярным рассуждать о том, что «если бы не революция, то Россия победила бы в мировой войне уже весной 1917 года, после начала своего очередного наступления на германском фронте».
Почему-то считается, что именно оно, в отличие от многих других попыток наших войск наступать против немцев, непременно оказалось бы успешным.
Реальное состояние русских войск в это время, падение дисциплины и боеспособности в их рядах, при этом почему-то совершенно не принимается во внимание.
Давайте посмотрим, что творилось в тихой тыловой Эстляндии еще ДО начала Февральской революции.
Имеется любопытная запись воспоминаний Анны Тимиревой о событиях этого времени:
«В начале 1917 года мой муж получил отпуск, и мы собирались поехать в Петроград — мой муж, я и мой сын с няней.
Но в поезд сесть нам не удалось: с фронта лавиной шли дезертиры, вагоны забиты, солдаты на крыше.
Мы вернулись домой и пошли к вдове адмирала Трухачева, жившей в том же доме этажом ниже. У нее сидел командующий Балтийским флотом адмирал Адриан Иванович Непенин. Мы были с ним довольно хорошо знакомы.
Видя мое огорчение, он сказал: «В чем дело? Завтра в Гельсингфорс идет ледокол «Ермак», через четыре часа будет там, а оттуда до Петрограда поездом просто». Так мы и сделали.
Уже плоховато было в Финляндии с продовольствием, мы накупили в Ревеле всяких колбас и сели на ледокол. Накануне отъезда я получила в день своих именин от Александра Васильевича корзину ландышей — он заказал их по телеграфу. Мне было жалко их оставлять, я срезала все и положила в чемодан. Мороз был лютый, лед весь в торосах, ледокол одолевал их с трудом, и вместо четырех часов мы шли больше двенадцати. Ехало много женщин, жен офицеров с детьми. Многие ничего с собой не взяли — есть нечего. Так мы с собой ничего не привезли.
А в Гельсингфорсе знали, что я еду, на пристани нас встречали — в Морском собрании был какой-то вечер. Когда я открыла чемодан, чтобы переодеться, оказалось, что все мои ландыши замерзли. Это был последний вечер перед революцией…»
(Записано исследователем биографии Колчака Г. Егоровым).
Тут надо бы тут подчеркнуть несколько важных моментов:
- по свидетельству А. Тимирёвой еще ДО Февральской революции на железных дорогах, даже в тыловой и мирной (тогда) Эстляндии, был такой хаос, что богатая и высокопоставленная семья капитана 1-го ранга С.Н. Тимирёва не смогла сесть на поезд и выехать из Ревеля в Петроград!
Представляете, какие анархия и развал в тылу творились УЖЕ тогда?!
Наверняка немалую часть этих дезертиров составляли моряки Балтийского флота и солдаты частей береговой обороны Балтфлота, а им командовал вице-адмирал А.И. Непенин, который был, по занимаемой должности, просто обязан навести там хотя бы элементарный порядок;
- интересна (и очень характерна) и реакция командующего Балтийским флотом вице-адмирала А.И. Непенина, который, по законам военного времени, имел огромную власть в Ревеле.
Когда он узнаёт, что семья его ближайшего по штабу флота помощника не может сесть на поезд, из-за того, что все они забиты дезертирами, он не заявляет что-нибудь вроде: «Какие еще дезертиры хозяйничают у меня под носом?! Сейчас же пошлю на вокзал комендантскую роту, и она наведет там должный порядок, а вы завтра же уедете в своем купе в Питер!!!»
Вместо этого он предлагает им (с маленьким ребенком) отправиться, с оказией, на ледоколе (!) в Гельсингфорс, по забитому льдом и минами Финскому заливу, и уже оттуда попробовать добраться до Питера на поезде.
Как говорится, «нехилая услуга»!
Вот и получается, что тогдашние адмиралы еще могли, когда им было надо, организовать, по телеграфу, доставку корзины ландышей своей возлюбленной, но уже не могли навести самого элементарного порядка на стратегически важных железнодорожных путях, у себя под носом…
И при этом нам рассказывают, что «Россия была тогда в шаге от победы», а адмиралы, не умевшие справляться даже с толпами полупьяных дезертиров, в собственном тылу, были способны организовать успешную переброску десятков тысяч солдат во вражеский тыл за многие сотни километров, (и их снабжение), невзирая на германские подлодки, противодействие армии и береговой артиллерии турок…
Ну и о пресловутой корзине ландышей, которую жена С.Н. Тимирёва получила от Колчака и бережно везла тогда с собой в Гельсингфорс.
Интересно было бы, при этом, посмотреть на выражение лица ее дражайшего супруга, как он воспринимал подобные «знаки внимания» к своей законной жене?! (Вот где раздолье для фантазии сценаристов и кинорежиссеров, не правда ли?!)
Другой характерный пример, уже с Черного моря.
Поскольку идея с высадкой десанта «прямо в Босфор» очень понравилась Николаю Второму, он дал согласие на формирование в Севастополе специальной дивизии морской пехоты, в которую, по его повелению, из армии и гвардии следовало направить лучших солдат, в том числе георгиевских кавалеров. Остальные четыре дивизии предполагалось взять из Кавказской армии.
Осенью 1916 года и началось формирование этой Морской дивизии. (Военно-исторический журнал. 1995. № 1. С. 64.)
А вот о том, как НА ДЕЛЕ происходило формирование этой «специальной дивизии морской пехоты» создаваемой по царскому повелению, рассказывает историк П.Н. Зырянов в книге «Адмирал Колчак, верховный правитель России»:
«По штатам предполагалось, что полковые командиры будут отобраны исключительно из числа георгиевских кавалеров, батальонные и ротные - из числа офицеров, имеющих боевой опыт и награды, а солдаты - из гвардии и лучших, проверенных матросов.
На деле оказалось иначе. Командиры кораблей и воинских частей старались сбыть в Морскую дивизию всех, кто им не годился или доставлял беспокойство.
Офицеры, начавшие прибывать в Севастополь, действительно имели награды, но, едва ли не в большинстве своём, отличались пристрастием к спиртным напиткам. Из гостиницы, куда их поселили, почти каждую ночь доносились песни, потом начиналась стрельба, сыпалось оконное стекло.
Среди рядовых первоначально преобладали ополченцы, с солдатской наукой малознакомые, и матросы-штрафники. Последние постарались укоренить в формируемой дивизии свою ненависть к офицерам.
Большие надежды возлагались на гвардейское пополнение. Оно прибыло, с первого взгляда поразив стройностью своих рядов, высоким ростом солдат и их выправкой. Но уже со второго взгляда выяснилось, что в основной своей массе оно состояло из «дедушек» 35-43 лет. Много было больных, особенно ревматизмом.
Оказалось, что их обманули, уверив, что посылают в Крым охранять побережье, где много солнца и нет войны.
Они пришли в ужас, узнав, что попали в ударную десантную дивизию.
«Уж какие мы сражатели», - говорили они, упрашивая перевести их в ополчение. А потом обнаружилось также и то, что среди прибывших немало «политических», то есть затронутых пропагандой.
- Так что - неспокойно… - говорили старые гвардейцы-фельдфебели. Они были чуть ли не единственным элементом, стойкость которого и верность воинскому долгу не вызывали сомнений».
Честно говоря, ничего особенно удивительного в этом нет. Кто служил в армии, знает, как на деле выполняется команда: «для формирования такой-то части (команды) выделить ЛУЧШИХ, наиболее дисциплинированных военнослужащих!»
Ни один командир, будучи в здравом уме, никогда не отдаст «на сторону» хороших, дисциплинированных и добросовестных подчиненных. А вот избавиться, при этом, от наглых и распущенных бойцов, лентяев, «вечно больных», прочих лоботрясов и пьяниц, будет только рад, и непременно постарается это сделать.
Так что собралась вся эта шваль в царской морской дивизии вполне закономерно.
Другое дело, что если бы тогда в армии еще была нормальная дисциплина, то была бы и надежда «привести их в чувство», при помощи суровых дисциплинарных мер и правильной организации службы. Но ничего этого, в конце 1916 года, у царских полководцев уже не было.
Именно поэтому данная дивизия и стала «головной болью» собственного командования, а отнюдь не турок.
Искать спасения от развала дисциплины тут вдруг начали в усилении религиозного воспитания.
«18 января 1917 года Колчак собрал флагманов и духовенство Черноморского флота, чтобы обсудить вопрос о состоянии религиозности во флоте. Услышанное мало его утешило. В один голос судовые священники говорили, что уровень религиозности матросов крайне низок - много ниже, чем в армии. Это особенно бросалось в глаза тем священникам, которые перешли во флот из армейских частей. И дело было не только в том, что матросы набирались преимущественно из промышленных районов. Новобранцы теряли религиозность, а вместе с ней и многие другие положительные черты именно во флоте.
Так что из их родных мест шли жалобы:
«Мы посылаем во флот детей, а получаем чертей». Говорили священники и о своём приниженном положении на корабле, о том, что порой целыми днями приходится бегать, «подобно собачонке», за старшим офицером, выпрашивая разрешение на проведение богослужения.
Закрывая собрание, Колчак сказал, что необходимо усилить религиозное просвещение на кораблях и в этих целях предоставить священникам для чтения лекций не менее двух часов в неделю. Важное значение, отметил он, имеют также неформальные беседы священника с матросами».
Стоит ли говорить, что в условиях начала ХХ века этот религиозный «рычаг» уже не работал. Истинно верующими людьми, для кого «слово пастыря» имело серьезное значение и как-то влияло на его поведение, было относительно небольшое число солдат и матросов.
Для остальных вера носила сугубо обрядовый характер, и они с легкостью отказались от нее, как только это стало возможным. (Об этом с горечью вспоминал последний протопресвитер русской армии Г. Шавельский, об этом же писал в своих мемуарах и А.И. Деникин).
В ходе революционных событий Февраля и Октября 1917 года никакой значимой роли армейские и флотские священники сыграть не смогли. В лучшем случае их просто игнорировали, в худшем – они служили предметом насмешек и издевательств.
Отрицательно влияла на настроения матросских и солдатских масс и общая обстановка в стране в конце 1916-го - начале 1917 годов. Галопировала инфляция, исчезали продукты первой необходимости, кое-где уже ввели продуктовые карточки, полностью расстраивалась работа железных дорог.
В городах появились очереди («хвосты») за продовольствием. Расползались слухи о предполагаемом дворцовом перевороте, о «замирении», о даровой раздаче земли.
Все вдруг начали интересоваться политикой.
Даже Анна Тимирёва стала часто бывать на думских хорах, где собирались журналисты и посетители, наблюдая за прениями.
Она писала Колчаку, что вся линия поведения «нашего правительства за последнее время производит впечатление в лучшем случае преступного легкомыслия, если не циничного глумления над страной». («Милая химера в адмиральской форме». Письма А. В. Тимирёвой А. В. Колчаку С. 82.)
Историк В.В. Шигин в своей книге «Страсти по адмиралу Кетлинскому» сообщает о малоизвестных интригах по подготовке отречения Николая Второго:
«…Жандармский генерал Спиридович пишет в своих воспоминаниях о неких важных собраниях в Петербурге в октябре 1916 года на частных квартирах, в том числе и у Максима Горького. Там якобы возник некий «морской план» дворцового переворота, на который были якобы согласны Колчак и Капнист. Упоминает Спиридович в этой связи и Гучкова.
Генералу Спиридовичу вторит в своих воспоминаниях убийца Распутина князь Феликс Юсупов.
Князь впоследствии вспоминал, что сразу после февральского переворота он встретился еще с одним из главных заговорщиков-масонов, Родзянко: «Завидев меня, Родзянко встал, подошел и спросил с ходу: «Москва желает объявить тебя императором. Что скажешь?»
Не впервые слышал я это.
Два уже месяца находились мы в Петербурге, и самые разные люди — политики, офицеры, священники — говорили мне то же.
Вскоре адмирал Колчак и великий князь Николай Михайлович пришли повторить: «Русского престола добивались не наследованием или избраньем. Его захватывали. Пользуйся случаем. Тебе все карты в руки.
России нельзя без царя.
Но к романовской династии доверие подорвано. Народ более не желает их».
Итак, если верить Юсупову, Колчак был среди тех, кто пытался заменить на престоле Императора Николая Феликсом Юсуповым.
Заметим, что впоследствии Колчак сразу и всецело признал и февральский переворот, и режим Временного правительства, предав столь доверявшего ему императора Николая Второго. Сегодня мало кто знает, что единственным из всех флагманов российского флота, кто в первые дни революции заявил, что «остается верен его величеству», был лишь вице-адмирал М.К. Бахирев. Все остальные, стараясь не опоздать, поспешили заверить новую власть в своей полной к ней лояльности, наплевав и на присягу, и на адмиральскую честь. Первыми из перевертышей, разумеется, оказались вожди «младотурок» — Колчак, Непенин и Русин».
Любопытнейшие свидетельства приведены в этих мемуарах Феликса Юсупова, не правда ли?! Получается, что Колчак был в «передовых рядах» заговорщиков и, находясь в Питере, находил время не только для ухаживания за Тимирёвой, но и для того, чтобы агитировать против своего государя-императора, на верность которому он присягал, и которому был обязан своей головокружительной карьерой.
Уже после Февраля 1917 года, когда на Балтфлоте наступил полный развал, и произошли массовые убийства офицеров и кондукторов, а на ЧФ было относительное затишье, Колчака снова вызвали в Питер.
11 апреля Анна Васильевна в письме сообщила Колчаку, что уже несколько дней ходят упорные слухи о назначении его командующим Балтийским флотом. (РГАВМФ. Ф. 418. Оп. 1. Д. 930. Л. 6-7)
Колчак выехал в Петроград 15 апреля, и это посещение революционной столицы, наверняка запомнилось ему надолго.
На улицах Петрограда все оживленно обсуждали отрекшегося императора, а также императрицу и Григория Распутина.
«На Невском красовались огромные афиши с изображением «старца», а публика ломилась в кинематографы на только что отснятые фильмы «Убийство Гришки Распутина», «Распутин в аду», «Тёмные силы - Григорий Распутин».
Даже на Невском почти не стало видно «чистой публики». Она затерялась в толпах матросов, солдат столичного гарнизона и дезертиров. Именно тогда повально распространилась скверная мода лузгать семечки. Их шелуха застилала тротуары, скверы, бульвары, подъезды. Под этой серой пеленой как-то терялись все другие разновидности грязи и мусора. Столичные интеллигенты, воспитанные на античных образах, сравнивали её с пеплом, который обрушил на древние Помпеи проснувшийся вулкан. (Иванов Г. В. Собр. соч.: В 3 т. Т. 3. М., 1994. С. 435.)
Ну, о политической деятельности Колчака в это время речь пойдет в следующих главах, а на любовном фронте у него дела обстояли следующим образом.
Анна Тимирёва, жившая в Ревеле, тоже приехала в Петроград для встречи с Колчаком. Остановилась она у своих родственников.
Её сын (которому было тогда всего 2,5 года) и муж остались в Ревеле.
20 апреля 1917 года состоялась встреча Колчака и Тимирёвой.
«И на этой встрече случилась какая-то размолвка. В чём было дело - по источникам понять невозможно. Если судить по её письмам - почти ничего и не случилось. А в его письмах - целая драма.
После этой неудачной встречи Колчак сидел с В. В. Романовым, офицером из Генмора, знавшим об их отношениях и часто помогавшим в пересылке писем», - сообщает П.Н. Зырянов в своей книге «Адмирал Колчак верховный правитель России».
Утром, перед началом заседания Временного правительства, Колчак решил ещё раз повидать Анну Васильевну, объясниться с ней или просто попрощаться, ибо он «понял или вообразил», что она окончательно отвернулась от него и ушла из его жизни.
Но произошло какое-то новое недоразумение. «Я уехал от Вас, у меня не было слов сказать Вам что-либо», - писал он впоследствии. («Милая, обожаемая моя Анна Васильевна…» С. 195-196.)
Думается, что можно предположить причину столь резкой размолвки между ними. Скорее всего, Анна Васильевна предложила своему возлюбленному как-то оформить их отношения.
Все-таки в те времена, для замужней дамы из приличного общества, открыто «гулять» на стороне, да еще с женатым мужчиной, было неприлично и предосудительно.
Видимо, Анна Тимирёва была готова развестись со своим долготерпеливым мужем (что она, в конце концов, и сделала, в 1918 году), а вот Колчак, по каким-то непонятным причинам, категорически не желал оформлять развод со своей женой.
Он так и не сделал этого ни в 1917 году, ни позже, когда уже был Верховным правителем России…
О том, что было дальше рассказывает П.Н. Зырянов в своей книге:
«Вернувшись в свою каюту на штабном корабле, Колчак первым делом собрал все фотографии и письма Анны Васильевны, запрятал их в стальной ящик с хитрым запором, открыть который не всегда удавалось, велел убрать его подальше, а себе приказал не думать о своей любимой. Похоже, однако, что в то время его флот всё же гораздо лучше исполнял его приказания, чем он сам.
В начале мая пришло письмо от Анны Васильевны. Она писала, что на столе у неё стоят розы, которые он ей подарил (осыпаются, но ещё очень хороши), рядом с ними - целая галерея его портретов. А камень, тоже его подарок, она положила в медальон и любит рассматривать его, когда ей тоскливо. А это, добавляла она, сейчас у неё преобладающее настроение. [Милая химера… С. 207-208.]
Что-то в этом письме, однако, отсутствовало, и на Колчака это подействовало так, как будто в костёр плеснули горючего. Он писал ей чуть ли не каждый день. Сохранилось восемь черновиков ответов на это письмо и следующее…
Черновики очень разнятся по стилю и содержанию. Некоторые отличаются нарочитой сухостью и напыщенным тоном: «События, имевшие место при свидании нашем в Петрограде, с точки зрения, Вами высказываемой на наши взаимоотношения, имеют чисто эвентуальный характер».
Иногда же перед нами пронзительно искренняя исповедь страдающего человека:
«В минуту усталости или слабости моральной, когда сомнение переходит в безнадёжность, когда решимость сменяется колебанием, когда уверенность в себе теряется и создаётся тревожное ощущение несостоятельности, когда всё прошлое кажется не имеющим никакого значения, а будущее представляется совершенно бессмысленным и бесцельным, в такие минуты я прежде всегда обращался к мыслям о Вас, находя в них и во всём, что связывалось с Вами, с воспоминаниями о Вас, средство преодолеть это состояние».
Забыть всё это, прекратить переписку, признавался он в другом черновике, - «для меня огромное несчастье и горе». А в третьем чеканил: «Всё то, что было связано с Вами, для меня исчезло…»[«Милая, обожаемая моя Анна Васильевна…» С. 176, 180, 188.
Какие-то из этих черновиков переписывались набело, приобретали законченный вид и отсылались по адресу. Какие - неизвестно. На восемь черновиков приходится одно или два письма.
Получив одно из них, Анна Васильевна очень обиделась и написала резкий ответ, но потом забраковала его и отослала другой вариант, более примирительный. Милая химера… С. 218.]
Выяснение отношений продолжалось более месяца. Кризис разрешился, когда Анна Васильевна узнала из газет, что Александр Васильевич, не поладив с Исполкомом, подал в отставку. Всё недавнее сразу было забыто, и Анна Васильевна написала прочувствованное письмо: «…Вы сами знаете, как бесконечно дороги Вы мне, как важно для меня всё, что касается и происходит с Вами, как я жду, чем всё разрешится… какие бы перемены ни происходили в Вашей жизни, что бы ни случилось с Вами, - для меня Вы всё тот же, что всегда, лучший, единственный и любимый друг». [Там же. С.219.]
Отставка не состоялась, но для Колчака это письмо стало настоящим спасением. «И вот сегодня, - писал он, - после Вашего последнего письма я чувствую себя точно после тяжёлой болезни - она ещё не прошла, мгновенно такие вещи не проходят, но мне не так больно, и ощущение страшной усталости сменяет теперь всё то, что я пережил за последние пять недель».
Другое письмо, написанное спустя неделю, когда обстановка в Черноморском флоте вновь обострилась, он закончил провидческой фразой: «Я не знаю, что будет через час, но я буду, пока существую, думать о моей звезде, о луче света и тепла - о Вас, Анна Васильевна».[«Милая, обожаемая моя Анна Васильевна…» С. 189, 197.]
Вот такие, почти шекспировские, страсти кипели у них в то время когда и страна, и подчиненный Колчаку Черноморский флот постепенно погружались в хаос и развал …
В апреле-мае флагман Черноморского флота линкор «Свободная Россия» только однажды выходил в море (4-6 мая). Под прикрытием дредноута была произведена воздушная разведка Констанцы. Неожиданно нависший густой и мокрый туман сильно мешал проведению операции. Два самолёта были сбиты, а лётчики, как потом выяснилось, попали в плен.[См.: Там же. С. 175-176; РГАВМФ. Ф. 418. Оп. 1. Д. 930. Л. 32-35.] Это была последняя морская операция, которой руководил сам Колчак.
Надо сказать, что у Колчака было на редкость «оригинальное» вИдение современной войны на море.
Во время своих морских выходов к Босфору, он по ночам писал довольно пространные письма А. Тимирёвой.
«Подлодки и аэропланы портят всю поэзию войны, - писал он ей в одном из писем, - я читал сегодня историю англо-голландских войн - какое очарование была тогда война на море.
Неприятельские флоты держались сутками в виду один другого, прежде чем вступали в бои, продолжавшиеся 2-3 суток с перерывами для отдыха и исправления повреждений. Хорошо было тогда.
А теперь: стрелять приходится во что-то невидимое, такая же невидимая подлодка при первой оплошности взорвёт корабль, сама зачастую не видя и не зная результатов, летает какая-то гадость, в которую почти невозможно попасть. Ничего для души нет. Современная морская война сводится к какому-то сплошному беспокойству и безымянной предусмотрительности, так как противники ловят друг друга на внезапности, неожиданности и т. п.».
Что попишешь, времена, когда неприятельские флоты сутками держались на виду друг друга и воевали с перерывами на сон и отдых давно прошли. В современной войне требовались уметь мастерски владеть своей техникой, инициатива, дисциплина, сплоченность, предприимчивость и трезвый расчет своих и неприятельских сил и умений.
Ничего этого, увы, летом 1917 года на Черноморском флоте уже не было. Смелые по замыслу операции заканчивались трагедиями и тяжелыми потерями.
Так неудачно закончилась операция по постановке мин у Босфора 11-13 мая 1917 года.
В ночь с 11 на 12 мая крейсер «Память Меркурия» спустил на воду моторные баркасы, а миноносец «Пронзительный» подвёл их к границе минного поля. Отсюда они собственным ходом, в строе кильватера, вошли в пролив, скрытно поставили мины и вернулись на крейсер. На следующую ночь операция была повторена, но во время постановки мин под одним из баркасов раздался взрыв с пламенем.
Потоплен был не только этот баркас, но и находившийся рядом. Погибло 17 человек. (РГАВМФ. Ф. 418. Оп. 1. Д. 930. Л. 42-43.)
Между тем политическая ситуация на Черноморском флоте обострялась.
6 июня 1917 года Экстренное делегатское собрание приняло постановление о сдаче оружия офицерами. В судовые и полковые комитеты сразу же была послана соответствующая телефонограмма. Затем встал вопрос о Колчаке и его начальнике штаба М.Н. Смирнове. Большинство ораторов настаивало на их аресте. Этого же требовали на митинге, который с утра шел в полуэкипаже. Делегатское собрание после долгих словопрений постановило отстранить обоих от должности.
Командующим избрали адмирала Лукина и для работы с ним назначили комиссию из 10 человек. (Платонов А. П. «Черноморский флот в революции 1917 г. и адмирал Колчак». Л., 1925. С. 89)
(Как видим, «добрая» традиция выборности командного состава (вплоть до командующего флотом) вовсе не изобретение большевиков, а обычная практика в «революционной армии» эпохи Временного правительства).
«После этого, «во избежание кровопролития Колчак призвал офицеров без сопротивления сдать оружие. Разоружение прошло более или менее спокойно, хотя один офицер в знак протеста застрелился.
Должен был сдать личное оружие и Колчак. Когда пришло это время, он собрал на палубе команду «Георгия Победоносца» и произнёс речь. Он сказал, что офицеры всегда хранили верность правительству, выполняли его приказания, а потому разоружение является тяжким и незаслуженным для них оскорблением, которое он не может не принять и на свой счёт. «С этого момента я командовать вами не желаю и сейчас же об этом телеграфирую правительству», - с этими словами он спустился в свою каюту…
Из речи Колчака судовой комитет понял, что командующий сдавать оружие не собирается. Смирнов, обеспокоенный за его жизнь, связался со Ставкой и попросил Бубнова устроить срочный вызов для Колчака в Могилёв или Петроград. Бубнов тотчас же позвонил в Петроград, но Керенского на месте не оказалось.
Между тем Колчак, в состоянии крайнего возбуждения, ходил из угла в угол своей каюты, обдумывая решение. Наконец, он взял свою золотую саблю, пожалованную за Порт-Артур, выбежал вверх и крикнул слонявшимся по палубе матросам: «Японцы, наши враги - и те оставили мне оружие. Не достанется оно и вам!» С этими словами он швырнул саблю в море и вернулся в каюту»…
Колчак послал Керенскому телеграмму о том, что на флоте произошёл бунт и в создавшейся обстановке он не находит возможным оставаться на посту командующего и сдаёт свой пост старшему после себя адмиралу. Он вызвал командующего бригадой броненосцев контр-адмирала В. К. Лукина и предложил ему вступить в командование флотом.
Явилась делегация от Исполкома, которая сообщила, что он отстраняется от должности - так же, как и начальник Штаба Смирнов. Колчак, уже вышедший из возбуждённого состояния, ответил, что он уже сдал командование. Делегация потребовала передать ей «секретные документы». Колчак сказал, что передача документов - дело не одного дня, а сейчас он едет к себе домой.
На городской квартире, в кругу семьи, его тоже не оставили в покое: делегаты от Исполкома опять спрашивали «секретные документы», сделали обыск в кабинете, ничего не нашли и удалились…
Потом прибежал флаг-офицер, доложивший, что будто бы состоялось постановление Исполкома об аресте бывшего командующего. Тогда Колчак поехал ночевать на корабль. Он не хотел, чтобы его арестовали на глазах жены и сына.
В своей каюте на штабном корабле Колчак, как ни странно, быстро заснул. Однако в третьем часу ночи его разбудил флаг-офицер.
Пришла телеграмма от Временного правительства:
«Временное правительство требует:
первое, немедленного подчинения Черноморского флота законной власти;
второе, приказывает адмиралу Колчаку и капитану Смирнову, допустившим явный бунт, немедленно выехать в Петроград для личного доклада;
третье, временное командование Черноморским флотом принять адмиралу Лукину с возложением обязанности начальника Штаба временно на лицо по его усмотрению;
четвёртое, адмиралу Лукину немедленно выполнить непреклонную волю Временного правительства: всеми мерами водворить в Чёрном море порядок, подчинение закону и воинскому долгу, возвратить оружие офицерам в день получения сего повеления, восстановить деятельность должностных лиц и комитетов в законных формах, чинов, которые осмелятся не подчиниться сему повелению, немедленно арестовать как изменников отечеству и революции и предать суду;
об исполнении сего телеграфно донести в 24 часа, напомнить командам, что до сих пор Черноморский флот почитался всей страной оплотом свободы и революции.
Министр-председатель князь Львов,
Минмор Керенский».
(П.Н. Зырянов «Адмирал Колчак верховный правитель России»).
В этот день в Севастополь приехала миссия американского контр-адмирала Дж. Гленнона, предполагавшая позаимствовать опыт борьбы с подводными лодками. Колчак не принял миссию, заявив, что он уже не командующий. Американцы посетили несколько кораблей, поняли, что в Севастополе им делать нечего, и собрались обратно. (Военно-морская миссия вице-адмирала А. В. Колчака в Америку. Публикация С. В. Дрокова // Отечественные архивы. 1996. № 1. С. 81.)
Интересный народ, эти американцы… Никакого серьезного опыта борьбы с подводными лодками ни Колчак, ни его флот не имели. Куда больший практический и успешный опыт в этом вопросе в годы ПМВ имели англичане, к ним и стоило ехать за ним.
Вполне возможно, что официальная задача по изучению опыта борьбы с подлодками была лишь прикрытием истинной цели миссии адмирала Гленнона, которой она и занималась на практике. (Возможно, этой задачей у нее было изучение политической ситуации в России и ее вооруженных силах, анализ возможности продолжения участия России в мировой войне, поиск и вербовка сторонников Антанты, или «агентов влияния», говоря современным языком, на руководящих должностях. По крайней мере, с этой задачей комиссия Гленнона справилась довольно успешно).
Отметим и то, что свою золотую саблю Колчак о ногу не ломал (как порой рассказывают современные мифотворцы), а просто вышвырнул ее за борт.
Жест, безусловно, гордый и красивый. Впрочем, личной храбрости Колчаку, как и большинству русских офицеров, было не занимать.
Вечером 7 июня Колчак и его начальник штаба и доверенное лицо М.Н. Смирнов выехали в Петроград. Колчак, разумеется, не мог не понимать, что покидает Севастополь надолго, если не навсегда.
После публичной «пощечины» от Временного правительства в виде гневной телеграммы об его отстранении, на дальнейшей военной карьере можно было ставить крест.
Однако же Колчак, при этом отъезде, почему-то оставляет в Севастополе свою семью, законную жену и маленького сына.
В его оправдание обычно говорят, что он считал революционный Петроград самым опасным местом в России и, видимо, надеялся впоследствии переправить их в какой-нибудь тихий город.
Прямо скажем, сомнительный аргумент. Как-никак, Питер был тогда столицей и летом 1917 года в нем поддерживался относительный порядок, а вот в Севастополе матросская делегация, даже при Колчаке, запросто могла заявиться к нему на квартиру с обыском, а уж без него и вовсе его семья оказывалась там практически беззащитной.
(Как вскоре выяснилось, Колчак с семьей расстался НАВСЕГДА. Больше он никогда не увидел своих жену и сына).
Через шесть дней после отъезда Колчака, 12 июня, у наших берегов вновь безнаказанно появился германский легкий крейсер «Бреслау», разгромивший маяк и радиостанцию на острове Фидониси и взявший в плен (!!!) его небольшой гарнизон. (Смирнов М. И. Адмирал А. В. Колчак. С. 36-37).
Все рассказы о «полной закупорки минами выхода из Босфора при Колчаке» на поверку оказались блефом.
Противник легко протраливал проходы в самых плотных минных полях (и в Рижском заливе и на Босфоре), если ему не оказывали энергичного противодействия наши корабли и береговая артиллерия. Постоянного дежурства кораблей у Босфора не было, и неприятель имел возможность спокойно расчищать для себя проходы в минных полях.
Вместе с Колчаком, в одном поезде, в Петроград возвращались контр-адмирал Джеймс Гленнон с группой своих советников. Теперь у них было время хорошо познакомиться и побеседовать.
И в Петрограде, сразу же по прибытию Колчака произошло незаурядное происшествие.
Прибыв 10 июня в Петроград Колчак провел обстоятельную «беседу» с питерскими журналистами. Подчеркнем, что Колчак отлично понимал силу и значимость печатного слова для формирования собственного положительного имиджа, и нашел время для общения с журналистами даже в столь непростой для себя обстановке. (Он ведь только что был с треском снят главой правительства с должности командующего флотом).
Его доклад Временному правительству о севастопольских событиях был назначен на 13 июня. Однако предваряя его, Колчак успел поведать журналистам свою версию событий и рассказал о причинах, заставивших его покинуть Черноморский флот.
13 июня 1917 года, в день его доклада Временному правительству о событиях в Севастополе, взорвалась «информационная бомба»:
Петроградская «Маленькая газета», называвшая себя «газетой внепартийных социалистов» и издававшаяся А. А. Сувориным (сыном известнейшего журналиста, редактора-издателя "Нового Времени»), поместила на первой странице воззвание, напечатанное крупным шрифтом:
«Россия, у тебя украли армию. Её знамёнами хлещут по щекам, а Временное правительство воображает, что его от мух обмахивают!.. Князь Львов превосходный председатель Совета министров для мирного времени, но бедственно слаб для времени нынешнего…
Пусть все, сердце которых жжёт боль об армии, будут с красной лентой завтра на улицах!!
Собирайтесь в демонстрациях, боритесь за вашу армию!
Мы не хотим диктатора, но для победы нужна железная рука, которая держала бы оружие государства, как грозный меч, а не как кухонную швабру…
Пусть князь Львов уступит место председателя в кабинете адмиралу Колчаку. Это будет министерство Победы. Колчак сумеет грозно поднять русское оружие над головой немца, и кончится война! Настанет долгожданный мир!»
На второй странице было помещено интервью Колчака о севастопольских событиях.
По сути дела, это был открытый призыв к неповиновению Временному правительству и замену его на диктатуру Колчака, который принесет народу «долгожданный мир».
На заседании Временного правительства, состоявшегося вечером, князь Львов предложил рассмотреть вопрос о помещённом в «Маленькой газете» воззвании «неизвестной организации» с призывом к демонстрации и с требованием свержения правительства. Было решено опубликовать в газетах обращение к населению.
«Правительство, - говорилось в нём, - твёрдо решило оказать отпор всеми силами государственной власти попыткам подобного рода, ведущим к гражданской войне, каковы бы ни были внешние предлоги и мотивы, выставляемые при этом».
Против «Маленькой газеты» было начато судебное преследование.
14 июня, в связи с выступлением «Маленькой газеты», имя Колчака, всячески склоняли на заседании Петроградского совета. (Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов в 1917 г. Т. 3. М.,2002. С. 316.)
Становилось понятно, что после такого демарша о продолжении военной карьеры в России при Временном правительстве Колчаку нечего было и думать.
И тут очень кстати подвернулись американцы, с делегацией которых Колчак тесно познакомился в поезде, следуя из Севастополя.
О дальнейших событиях в своей книге рассказывает П.Н. Зырянов:
«Дня через два или три после заседания правительства Колчака разыскал лейтенант Д. Н. Фёдоров, прикомандированный к американской миссии. Адмирал Гленнон, как оказалось, просил о встрече. Она состоялась 17 июня в бывших императорских покоях Зимнего дворца, где гостеприимное Временное правительство разместило американскую миссию. Её глава, сенатор Рут, в прошлом - военный министр и государственный секретарь, тоже участвовал в разговоре.
Американское правительство, сказал Гленнон, интересуется накопленным русским флотом опытом по минному делу, а также способами борьбы с подводными лодками. К сожалению, изучить на месте все эти вопросы не удалось, и миссия на днях уезжает.
А кроме того, продолжал Гленнон, понизив голос, в американском флоте вынашиваются планы пробить морское сообщение с Россией через Босфор и Дарданеллы. Не мог ли бы русский адмирал, недавно вернувшийся с Чёрного моря, помочь в этих делах? По существу, речь зашла о прямом участии в боевых действиях американского флота в Дарданеллах. Колчак это понял и дал согласие.
Прощаясь, Гленнон просил никому не сообщать о планируемой операции, даже своему правительству - официальной целью ходатайства американской миссии о командировании в США Колчака с группой офицеров-специалистов будет передача опыта минной войны и борьбы с подводными лодками.
«Итак, я оказался в положении, близком к кондотьеру, предложившему чужой стране свой военный опыт, знания и, в случае надобности, голову и жизнь в придачу… Мне нет места здесь - во время великой войны, и я хочу служить родине своей так, как я могу, т. е. принимая участие в войне, а не в пошлой болтовне, которой все заняты», - писал Колчак Анне Васильевне.
К горькому чувству, высказанному в письме, примешивалось и удивление: «Я не ожидал, что за границей я имею ценность, большую, чем мог предполагать». [«Милая, обожаемая моя Анна Васильевна…» С. 202-203].
Запрос от американской миссии был послан. Ответ же пришлось ждать около полумесяца. Колчак находился в положении своего рода подследственного по делу о черноморских событиях…
28 июня, состоялось заседание правительства…
На повестке дня стоял один вопрос – о командировании в Америку специальной морской миссии во главе с Колчаком. Заседание почему-то затянулось - с 21 часа 30 минут до половины первого...
Вопрос был решён положительно: «Командировать в Америку, во исполнение просьбы правительства Северо-Американских Соединённых Штатов, для сообщения флоту республики данных опыта по ведению морской войны, специальную морскую миссию в составе вице-адмирала Колчака и трёх офицеров, по выбору Морского министерства». [Журналы заседаний Временного правительства. Т. 2. С. 458.]…
И всё же не эти переговоры были для Колчака главным содержанием тех дней конца июня. Главное - это были встречи, беседы, прогулки с Анной Васильевной.
Кто бы мог подумать: в 1917 году… тоже были белые ночи! И прогулки затягивались едва ли не до утра. Чёрная кошка, пробежавшая между ними в апреле, теперь бегала где-то в другом месте. Они гуляли, словно молодые. Словно не был он адмиралом, а она - женой адмирала (другого). В романтической дымке белых ночей запомнилось Колчаку его последнее петербургское лето.[«Милая, обожаемая моя Анна Васильевна…» С. 221.]
Вскоре после отъезда Анны Васильевны произошли известные июльские события в Петрограде».
Конец цитаты.
21 июля Колчак получил срочную телеграмму от Керенского: «Предлагаю Вам, с чинами вверенной Вам миссии, в кратчайший срок отбыть к месту назначения – САСШ, донеся предварительно о причинах столь долгой задержки отъезда». (Отечественные архивы. 1996. № 1. С. 79.)
О причинах «столь длительной» тогдашней задержки Колчака в Питере речь пойдет в следующей главе, а пока лишь отметим, что она не имела никакого касательства к его семейным делам и отношениям с А. Тимирёвой.
«Русская военно-морская миссия выехала из Петрограда 27 июля 1917 года. Кроме Колчака, в её состав входили: капитан 1-го ранга М. И. Смирнов, капитан 2-го ранга Д. Б. Колечицкий (артиллерист), старший лейтенант В. В. Безуар (минёр), лейтенант И. Э. Вуич (специалист по торпедам) и лейтенант А. М. Мезенцев (связист).[Смирнов М. И. Адмирал А. В. Колчак. С. 40; Отечественные архивы. 1996. № 1. С. 80-81.]
Выезжали с Финляндского вокзала, ехали по железной дороге вокруг Ботнического залива, по территории Финляндии и Швеции и наконец добрались до норвежского Бергена. Это путешествие Колчак проделал под чужой фамилией, чтобы не навести на себя немецкую разведку, которая могла им заинтересоваться. В Бергене около суток ожидали парохода, который забрал русскую миссию и под конвоем миноносцев доставил в шотландский порт Абердин.
Позднее, уже находясь за океаном, он писал Анне Тимирёвой: «…Моё пребывание в Америке есть форма политической ссылки, и вряд ли моё появление в России будет приятно некоторым лицам из состава настоящего правительства».[«Милая, обожаемая моя Анна Васильевна…» С. 229.]
А спутникам своим он говорил, что уезжать ему вовсе не хотелось и что Керенский, воспользовавшись приглашением американцев, по сути дела, заставил его покинуть Россию. (Записки старшего лейтенанта В. С. Макарова // Морские записки. 1943. Т. 1. № 4. С. 104.)
Думаю, что тут Колчак лукавил. Репутация его у деятелей Временного правительства была основательно подмочена, надежд на продолжение карьеры в России не было, и американская командировка оказалась как нельзя кстати.
Чем он на самом деле занимался за океаном понять сложно.
В книге П.Н. Зырянова «Адмирал Колчак верховный правитель России» об этом сказано так:
«В одном из писем к Тимирёвой Колчак сообщал, что он побывал «в обществе весьма серьёзных людей», где говорил «о великой военной идее, о её вечном значении, о бессилии идеологии социализма в сравнении с этой вечной истиной, истиной борьбы… о вытекающих из неё самопожертвовании, презрении к жизни во имя великого дела, о конечной цели жизни - славе военной, ореоле выполненного обязательства и долга перед своей Родиной».
Эти свои взгляды он открыто называл «апологией войны», не скрывая и того, что война «суть область страданий и лишений физических и моральных». Кто-то из собеседников спросил: «Находите ли Вы компенсацию за всё это или Вы чувствуете горечь разочарования в Вашем служении военной идее и войне?» Колчак отвечал, что «служение идее никогда не даёт конечного удовлетворения». Анне Васильевне же он писал, что встреча с ней - это та награда, которую дала ему война «за всю тяжесть, за все страдания, за все горести, с ней связанные». [«Милая, обожаемая моя Анна Васильевна…» С. 218-219.].
Сопоставляя этот фрагмент с другими, ему подобными (их много), можно было бы подумать, что у адмирала появилось нечто вроде «пунктика», навязчивой идеи в этом воспевании войны.
Колчак как бы поддался царившей в России горячке - только наоборот.
Когда все твердили: «Мир, мир!» - он с не меньшим жаром упорствовал: «Нет, война, война!»»
В следующей главе продолжим рассказ о событиях в семье Колчака и дальнейшей судьбе Анны Тимирёвой после Октября 1917 года.
Продолжение: http://www.proza.ru/2016/01/11/482