С чего начали
Главным консультантом стал на первых порах Александр Андреевич. Предложили получить колёсный трактор, правда, без ведущего переднего моста, тут же последовал совет: "На кой он тебе нужен? Нечем делать, меньше спрос". Только ведь мне не время до будущей пенсии досиживать, хотелось всё-таки и поработать. Верилось, что это ещё кому-нибудь тоже нужно.
Трактор к нам практически случайно попал. Валентина Ивановна, главный лесничий лесхоза, замещала директора, который в отпуске отдыхал, сама и распорядилась, чтобы мы его забрали.
Очень порадовались новому трактору лесхозовские заготовители, им показалось удобным гонять на нём за самогонкой в соседнюю область, тут как раз перебои с водкой наступили. А там, в Брагино и Бырдино, всегда можно было разжиться этим дедовским продуктом. Пришлось наложить на трактор свою начальственную лапу.
Внимательно изучив три стены, оставшиеся от кирпичного цеха после пожара, захотелось восстановить ранее действовавшее производство. Как я потом услышал от одного парня в Плавске: "Раньше мою фирму за фирму никто и не считал. А поставил два станочка, стал заказы для населения выполнять, так и сразу дружить все стали, всем стал нужен". В нашем случае было всё примерно так же. В этот период времени все хлысты после заготовки вывозились в Плавск, на обработку в их цех, нам от этого только проблемы да заботы.
Мужики подсказали, что в местном колхозе стоит на площадке хранения и растаскивается совершенно новая пилорама. Пилят они на старой пилораме, так что, если договориться….
Я в таких сложных механизмах не разбирался, но попробовать стоило. Подкатил с разговором к недавно заступившему в должность председателя колхоза Юрию Николаевичу с предложением в равных долях организовать местную распиловку. Старая их пилорама была почти добитая, но Константин, их пилорамщик, связываться с установкой новой пилорамы не хотел, ему на хлеб и так хватало.
Неожиданно для меня Юрий Николаевич идею сразу поддержал, предложил также и своего работника, одного из шабашников, молдаванина Фёдора.
Шабашники. В советские времена ещё не было такого массового нашествия таджиков и узбеков на наши города и сёла. Но рабочих рук не хватало, и появлялись в этом случае шабашники. Со своими, местными рабочими, если они, конечно, были, каши не сваришь, им платили по расценкам, их нужно было обеспечить инструментом и спецодеждой, и так далее, по списку. Чужаки ничего не требовали, заключая договор, окромя денежек, которыми могли легко и с нанимателем поделиться, особенно когда тот закроет глаза на качество производимых работ.
Мне до сей поры с шабашниками дело иметь не доводилось, теперь столкнулся с ними вплотную. Для себя выяснил, что цену себе шабашники назначают просто, умножив имеющуюся официальную расценку на три. Взамен обычно берутся достать всё недостающее и работать от «темнадцати до темнадцати».
Платить хорошие деньги, тем более, увеличивать их в три раза у меня было нечем. Государственная лесная охрана, ё-тть! Потому и договорились с колхозом, что ставят они пилораму в нашем цеху на наш фундамент, выделяют своих работников для выполнения работ по распиловке. С нашей стороны мы завозим древесину, оплачиваем все работы по нашим расценкам. Колхоз доплачивает разницу, которую оговаривает со своими работниками отдельно. Всё, что напилили — делим пополам. Колхоз только оплачивает стоимость потраченной на него древесины в круглом виде. Директор лесхоза, а заключать подобные договора мог только он, сделку завизировал. И всё завертелось.
В колхоз в то время кто только и откуда ни приезжал на заработки! В двухэтажном общежитии было полно приезжего народа, большей частью с родственной Украины и Молдавии, а также особый контингент, называемым в народе "сто первый километр". Это выселенные за проступки и преступления люди из крупных городов, в нашем случае, выселенные из Москвы.
"Сто первый километр" работниками были никакими, почти сплошь бывшей интеллигенцией, работавшей обычно за пол-литра. Все остальные, шабашившие в колхозе, надеялись заработать, и зарабатывали на прополке свеклы и других сезонных работах. Заработанное предпочитали часто вывозить в натуральном виде, сельхозпродукцией, обычно вагонами, дома удваивая или утраивая заработанное, удачно реализовав.
Некоторые из приезжих выходили тут замуж или женились, другие перебирались шабашить в большие города.
Шабашник Федя предложил мне взять на работу Сергея-чуваша, приехавшего сюда с женой, неказистого парня, за которого он поручился, что работник Сергей хороший. Учитывая, что работа у нас тяжёлая, по пословице "камень да лес, чёртов вес", на вид крепкие мужики не выдерживают. Но Федя оказался прав, Серега был семижильный. Работал он в лесничестве, подрабатывал вечерами, ночами, по выходным, практически 24 часа в сутки. Диву все давались, гадая, когда он спал.
Посадив его на трактор, я в конце первого дня, планируя вечером дополнительно поработать в цеху, хотел отпустить Сергея домой, а ввиду необходимости продолжения работ, самому сесть за руль, трелевать древесину к пилораме. Вид Чуваша в ответ на моё распоряжение ошеломил. Он чуть не заплакал в ответ на предложение идти домой отдыхать.
– Я день и ночь буду работать, только никого больше к трактору не допускайте! — буквально взмолился он. Что же с ним поделаешь, согласился я и ни разу об этом не пожалел.
Обозначилась проблема комплектации рабочими.
Юрий Николаевич, выделив мне Федора, счёл свою миссию выполненной, дальше Федя сам стал зазывать к себе народ. Ох уж и народец прошёл через эту бригаду!
Директор лесхоза выделил на восстановление цеха небольшую сумму, остальное добывали сами, меняя то, чем лесничество богато, на то, что кто-то где-то как-то брал. Очень выручала воинская часть, точнее, их там было в одном месте сразу две, размещённые в урочище "Красный клин", леса которого когда-то принадлежали нашему лесничеству, а теперь были большей частью опутаны колючей проволокой.
Есть на свете такие уникальные люди как прапорщики. Командир им ставит задачу - достать, и они достают. У нас они доставали круглый лес. Без денег. Привозя то кабель, то электродвигатели, то солдатскую форму на спецодежду. Ещё у них же легко было отовариться нигролом, маслами разными, соляркой. То, что им было нужно, они забирали сами, своей техникой.
Обновили мы своими силами фундамент под пилораму, под двигатель, под пульт управления, поставили раму и стали пилить. Я рассчитал форму крыши, и, несмотря на советы моих старичков понаставить подпорок, сделали всю крышу безо всяких подпорок. Расстояние от стены до стены было всего-то чуть более девяти метров. Но спорили со мной старожилы до хрипоты.
Долго простоял цех под этой крышей, покрытой какой-то гидроизоляционной дрянью, привезённую нам по бартеру под видом рубероида. После меня уже его дополнительно покрыли шифером, а потом он благополучно, традиционно сгорел. Но это произошло уже в новом тысячелетии, когда я уже давно не работал.
Особенно проблематично решалась проблема обслуживания электрической части всего этого сооружения. Постоянного электрика было не найти, временщики лепили всё на "соплях", скрывая то, что делали.
Шкаф управления пилорамой был большой, всё работало на электромоторах. Очередной полупьяный электрик на моих глазах, с зажмуренными глазами, вытянув руку с отвёрткой перед собой пытался попасть … в открытый шкаф! Хорошо, что я в этот момент появился в цеху. После моей эмоциональной фразы, из которой цензурным было только имя бригадира, Федя одним ударом выключил этого горе-электрика из остатков уже уходящего из тела сознания.
Ещё запомнилось, как сам Федор, решив пробросить времянку от шкафа до восстановленной, побывавшей в пожаре циркулярки, уверенно накинул два конца провода в электрическом шкафу, а с этой стороны стал вкручивать лампочку. Последовал громкий хлопок и весь цех заполнился дымом, а мигом сгоревший по всей длине провод времянки упал вниз. Это Федя замкнул между собой не ноль и фазу, как было нужно, а две фазы.
На моё счастье появился в нашей деревне профессиональный энергетик с севера, которому потребовалось отремонтировать его сгнивший автомобиль Москвич. Заключили трёхсторонне соглашение: нам всю электрику в цеху, мы делаем сруб бани для авторемонтника, который, в свою очередь, отремонтирует автомобиль. Вот только когда я смог осторожно выдохнуть с облегчением, что ничего не закоротит. К тому же все пакетники от всех станков вывели в отдельное помещение, чтобы никто больше не мог самовольно включать ни один из станков.
Станков к тому времени было у нас уже несколько. Фуговальный станок, правда без рейсмуса и потому не очень полезный, передал лесхоз, какие-то станки сделали сами, многопильный станок остался после затеявших производить липовую дощечку арендаторов.
Первые годы горели трудовым энтузиазмом, даже прожекторы по инициативе рабочих установили с обеих сторон цеха для работы в тёмное время суток. И однажды принесло на мою голову проверяющего технику безопасности из какой-то тульской конторы.
Отставник в запасе, пригревшийся на тёплом месте, проверяющий при виде действующего, великолепного, с моей наглой точки зрения, восстановленного здания остановился и спросил:
– Проект реконструкции, утверждённый и согласованный со всеми инстанциями есть?
Проекта, конечно же, не было. Как не было даже сметы на восстановление, так как цех я принял как функционирующее здание, а не как три стены по факту. Обидно стало, что все затраченные усилия, к тому же никак не отразившиеся на моей зарплате, были так нелестно оценены.
– Всё, в цех можно даже не заходить, нужно сразу прекращать все работы в этом здании, как нарушающие требования техники безопасности, — безапелляционно заявил приехавший, став столбом напротив цеха, без малейшего желания зайти в здание.
Помните, что я ляпнул однажды такому же "большому" проверяющему? Как и тогда, так и теперь только и успел мой директор открыть дверь автомобиля взбешённому начальнику. И что я такого сказал?
– Да закрывайте, отдохну хоть!
Что там было дальше, я не уточнял, но цех не закрыли, и мы продолжали работать. Только теперь лично для меня работы многократно прибавилось, никак положительно не отразившись на моём семейном бюджете.
Окидывая взором прошедшую жизнь, все эти многочисленные события, хлеставшие по моей судьбе с частотой берёзового веника в бане, вспоминаю одну выпускницу нашего лесхоз-техникума, встреченную на одной из годовщин нашего выпуска, просидевшую пятнадцать лет на одном месте, перекладывая бумажки, ничего, как выяснилось в результате общения не создав, но получившую ровно через пятнадцать лет звание заслуженного лесовода. Не из зависти, так, констатация факта.
Самым жёстким происшествием того периода был пожар, слизнувший почти всё, что привезли с собой, что накопили за предыдущие четыре года совместной жизни. Сгорели подборки полезной информации из журналов, собираемые с первого дня самостоятельной жизни после окончания технаря. Сгорело практически всё. А на следующий год у людей сгорели все сбережения. Следующим был 1991 год.
***
Пожар
За предыдущую жизнь мне к этому времени довелось участвовать в тушении шести деревенских пожаров. Один раз даже горел дом напротив, через дорогу. Ветер дул в нашу сторону, через дом летели головёшки, шифер, искры залетали сквозь щели на чердак, с риском зажечь насыпанную на потолок, для утепления, листву. Моя задача тогда, ещё школьника, приехавшего погостить на выходные, была в том, чтобы это предотвратить. Просидев на крыше, в дыму, почти до утра, я спустился вниз. Войдя домой, увидел, что всё, что можно было собрать, увязано в большие узлы и стояло посреди избы, готовое к выносу. Тогда, слава богу, пронесло.
Чаще всего дома загорались по чьей-то небрежности или недомыслию. Один новый свежесобранный из добротного деревянного сруба дом загорелся от того, что пацаны, курившие за домом, поднесли спичку к обильно свисавшей из сруба, ещё не проконопаченной как следует пакли. Огонёк рванул снизу-вверх, пацаны разбежались с перепугу, и через час от нового дома остались только головёшки.
После переезда в эту местность жила моя семья в двухквартирном деревянном кордоне, вторую половину которого занимала бригада лесозаготовителей. С момента переезда прошёл почти год, всё как-то настроилось, только бригада неизменно доставляла беспокойство. Примерно за месяц до этого печального происшествия я уже подъезжал к деревне, как вдруг от вида дыма, натянувшегося в низину откуда-то издалека, захолонуло и защемило сердце. Отпустило только, когда увидел свой дом без признаков горения.
В день пожара лесозаготовители напились, не поехали на работу, но разборки пришлось оставить до утра, там разговаривать было попросту не с кем. Уложив маленьких дочек спать, припозднился в этот вечер, пытаясь развеять своё хмурое настроение чтением. Жена была на работе, на суточном дежурстве в больнице.
Примерно без десяти одиннадцать вечера за стенкой началась какая-то возня, стуки, крики. Октябрьская ночь была тёмная, да ещё опустился на деревню очень густой, довольно необычный туман, в котором на расстоянии двадцати метров уже ничего не было видно.
Я вышел на улицу и стал обходить дом, пытаясь понять, что там за возня. Если драка, то ну их, сами разберутся. Вдруг услышал звон разбитого окна, но в темноте ничего не было видно. Тогда побежал к двери с их стороны, и оторопел, увидев, как из дверного проёма, занимая верхнюю его треть, выбивается струя огня, а низом, на четвереньках, выскакивает из избы полуголый человек, накрытый одеялом.
– Все живы? — крикнул в темноту у входа, откуда мне донеслось, что живы все. Тогда развернулся и бросился спасать девочек.
Схватив дочерей в охапку, перебежал дорогу и стал ломиться в дверь жившей напротив бабушки, ранее работавшей в нашем лесничестве конюхом-уборщицей. Ветра не было, в темноте и тумане, даже когда дом вовсю разгорелся, от её дома ничего не было видно. Не имея времени разговаривать через закрытую дверь, я крикнул:
– Бабка, сгоришь на х…!, и сунул девочек в тут же открывшуюся дверь.
Вернувшись, первым делом попытался убедиться в том, что действительно в доме никто не остался. Если бы кто-то из них сгорел, мне бы точно сидеть. Потратив на это несколько минут, недосчитавшись одного работника, как потом оказалось, заночевавшего в соседний деревне, учитывая единогласные заверения в том, что в доме больше никого нет, бросился спасать имущество.
В одиннадцать двадцать вечера всё было кончено. Факел огня стал вырываться уже из проёма моей двери. Сказалось отсутствие внутричердачной перегородки, которая могла бы какое-то время сдерживать распространение огня по чердаку. А так сработал эффект трубы, когда огонь с их стороны свободно перешёл на мою половину.
Совсем небольшую часть тряпок удалось спасти, да холодильник с телевизором ребята вытащили, чуть не разломав их спьяну. Последним, к чему я ещё смог дотянуться, был мой рабочий топорик, который, взяв в руки, чуть не закинул в огненный факел. Захлестнуло на мгновение чувство безысходности.
Старый бревенчатый дом, обшитый снаружи дощечками, взялся огнём сразу весь. Горело как на картинках в кинофильмах. Сгорела обшивка и какое-то время было видно каждое брёвнышко, светившееся красным светом. Ближайшие соседи ничего не подозревали до тех пор, пока к ним не заявился один из погорельцев. Зато приехали из дальних концов деревни, поняв по звуку стреляющего шифера, что у кого-то пожар.
Как это обычно бывает на пожаре, сколько бы ни собралось народу, активно что-то делают три-пять человек, остальные или глазеют, или разворовывают вытащенное. Так же было и тут. Воровать то особо было нечего, но я слышал, как очень оживлённо обсуждали отсутствие ружья, которое, по мнению бывалых односельчан у меня, как у лесничего, обязательно должно было быть. Да несколько золотых вещей, точно брошенных в один из узлов, исчезли.
Сосед Володя по прозвищу Чин, успел помочь больше всех, хотя у себя дома хозяйственностью совсем не отличался. Отсоединил газовые баллоны, открыл все сараи, выпустил из закут свиней, выгнал кур, которые сели на деревья, тут же растущие возле сараев, и не слетали с них, хотя от разгоравшегося дома их могло и поджарить. Тот же Чин обнаружил в холодильнике чекушку со спиртом, тут же с ребятами её распил, "для снятия стресса".
Распределив вещи и погорельцев по соседям, я позвонил жене, затем дождался утра и пошёл встречать её с первого автобуса. Это было последнее, что я делал ещё осознанно. Дальше просто провал в памяти.
Пришёл в себя окончательно примерно через месяц, сидя на кровати в колхозном общежитии. Обрывочно и смутно вспоминалось, что сразу же дали две комнаты, постельное бельё, как Фёдор помогал белить потолок, клеить обои, как привезли из лесхоза выделенную мне электроплиту, и ещё одну, которую выпросил в лесхозе себе.
Деньги у людей были, а в магазинах вообще ничего не было. Моей семье собрали более семисот рублей, из которых я вложил в кассу лесничества пятьсот, так как получил накануне деньги на аванс, но в сейфе лесничества, открывавшемся почти что гвоздём, их оставлять было нельзя. Так в доме они и сгорели. Страховка на имущество по вине агента была на полтора месяца просрочена, так что отсюда мне ничего не причиталось.
Помню разговоры некоторых, что, дескать, зачем ему помогать, глянь, как его жена одета. А под руку в этой суматохе попались в основном только её верхние вещи. Моя и детская одежда, постельное, посуда, мебель, инструмент, книги, всё остальное сгорело полностью. И купить всё это было практически невозможно. Немного выручила старая одежда, вынесенная за ненадобностью и лежавшая в одном из нетронутых огнём сараев.
Каждый выходной уезжал то в Орёл, то в Тулу, ночуя на вокзалах, чтобы ранним утром, когда только открывался базар, купить верхнюю одежду детям, себе, посуду и прочее, без чего в дому жить невозможно. Вспоминается, как в 6 часов утра толпа людей бросалась к первым продавцам, начинавшим раскладывать свои вещи, причём молодые парни часто бежали туда прямо по пустым ещё торговым прилавкам, подсвечивая себе фонариками.
Откровенно нелепо завидующих в деревне были единицы, те единицы, которые сами жили зажиточно. Все остальные сочувствовали, помогали, чем могли. Особенно поразила меня заведующая всем колхозным имуществом Мария Ивановна, которая на мой вопрос, заданный по прошествии времени:
– А постельное нужно сдавать? — махнула в ответ рукой со словами: Успокойся!
Чтобы как-то отблагодарить деревенских, я на следующую зиму отвел на дрова самую удобную берёзовую делянку рядом с деревней. Обычно такие "вкусные" делянки мы держали про запас, на случай проблем с выполнением плана.
Одними материальными убытками для меня всё это не закончилось. Приехал пожарный инспектор и стал составлять свои бумаги, в которых указывалась причина пожара и виновник. Так как печные трубы, сложенные неизвестно в каком году, не имели положенной по нормативам разделки, которая должна отделять огонь в трубе от сгораемых перекрытий, то это нарушение и сделали причиной пожара. А виновным назначили, угадайте кого? Правильно, "козла отпущения", то есть, лесничего, то бишь, меня.
Затем пожарный инспектор сказал, что если сумма ущерба составляет более пятидесяти рублей, то я, скорее всего, сяду. Вот так! Пришлось нарисовать справку, поставив на неё треугольную печать лесничества, в которой указал отсутствие балансовой стоимости. Инспектор пообещал, что дело вместе с этой справкой сунет в архив, и своё обещание выполнил. В этот раз перспектива сесть отступила от меня.
… А виновника пожара, поджигателя, предположительно мы вычислили. В ту ночь был у бригады в гостях один "друг", выскочивший из этого огня одетым, в то время, как все остальные были практически голые. Но, каким-то странным образом, у него, как он потом заявил органам, сгорели все документы. Вот так, решая свои шкурные задачи, он без зазрения совести перешагнул через судьбу десятка людей.
***
Техника безопасности
Казалось бы, пожар, моей прямой вины нет, но сесть, как видите, мог вполне. Как могли посадить в случае производственной травмы, например, полученной любым работником на одной из опасных работ. А опасных работ на лесозаготовках и в цеху хватало. Несоблюдение многочисленных требований, невозможных в полном размере для исполнения, подвешивали любого начальника на крючок, за который его можно было подсечь и снять с работы. Или посадить. В случае чего.
По закону лесничий должен сам предварительно пройти аттестацию по технике безопасности, затем аттестовать мастеров на право проведения инструктажей рабочим, проверить у всех работников удостоверения, подтверждающие их право выполнять те или иные работы. Но этих самых удостоверений почти ни у кого не было!
Помню, как, сразу после моего приезда сюда, в Троицкое лесничество, мастер леса Юра предложил мне немного подхалтурить в выходной, заготовить дубовые дрова. Он сам взял бензопилу Урал, и мы втроём, вместе с лесником обхода Анатолием Ивановичем отправились в лес. Увидев, как Юра явно неумело пытался свалить первое сухостойное дерево, я предложил передать бензопилу мне. После первого же поваленного дерева Юра высказался:
– Ты чего молчал, что умеешь лес валить!
– Так ты не спрашивал, — ответил я.
Удостоверение вальщика леса мне выдали ещё в лесхоз-техникуме. Это было удостоверение всего лишь четвёртого, ученического разряда, разрешающего только раскряжёвку хлыстов под присмотром опытного наставника. Но в экспедиции, куда вскоре меня и ещё одного студента отправили на практику, только спросили, есть ли корочки, вручили бензопилу, которую я держал в руках второй раз в жизни, и отправили на работу.
В нашу задачу тогда входили отвод и назначение деревьев в рубку в псковских сосняках. Затем я должен был повалить по два дерева каждой ступени учётного диаметра, вплоть до самых толстых, обрубить сучья, раскряжевать на двухметровые образцы.
Валил в одиночку, без помощника, что допускалось только вальщику шестого разряда, на больших диаметрах только с применением гидроклина, которого за всю свою работу в лесном хозяйстве ни разу нигде не видел.
Приобрёл опыт и остался жив я благодаря тому, что умные люди в ящик с каждой бензопилой вкладывали инструкцию с подробным описанием техники безопасности. Только книжечка книжечкой, а шишки набивал серьёзные, и вечером, перечитывая инструкцию, искал, что же я всё-таки нарушил!
Свалить по два дерева диаметром на высоте груди в 8, затем 12, затем 16 сантиметров труда не составило. Более толстые деревья в первый раз падать не хотели, одно расщепилось, повиснув на сколе, как на подставке, оставшемся стоять на пне, на высоте в полтора метра. А все зависшие деревья, которые в густом лесу повисали через одно, тоже снимал без всяких положенных по технике безопасности лебёдок, в одиночку, в нарушении всех писанных и неписаных правил.
Помню, как на тонкой берёзе повисли шатром сразу три толстые сосны, потому что до этого двумя последними из них я пытался, в нарушение всяких разумных требований, от безысходности, заставить приземлиться первое зависшие дерево. Убрав подальше бензопилу, взял топор и стал рубить берёзку, рискуя в любой миг оказаться под этим завалом. Ударив первый раз топором, одновременно с громким треском в несколько прыжков отскочил подальше, бросив на месте топор. Шатёр не шелохнулся.
Осмелев, стал подрубать стоящее дерево, каждый раз поглядывая вверх и ожидая, что начнётся движение нависавших надо мною стволов и крон. Наконец, что-то дрогнуло и я ощутил движение. Не поднимая головы, тут же бросился прочь. Упавшие деревья произвели такой шум и грохот, что из-за ближайшей сопки появились встревоженные головы двух других работников, которые производили замеры всего того, что я уже навалял на предыдущей делянке. Помахал им рукой для успокоения и продолжил работу.
Тогда, вечером, выясняя причины, по которым деревья упорно не хотели падать, обнаружил, что я нарушил правила подпила для больших диаметров. Вот так и учился валить, радуясь, когда бог миловал, отводя опасность, когда, например, тонкая, примерно в тонну весом, сосёнка, упав поперек небольшой ложбинки, "выстрелила" торцом в обратную сторону, пролетев далеко за спину в полуметре от моего лица, чуть не выбив из рук бензопилу. А если бы я не отошёл от падающего дерева по всем правилам? То-то и оно.
Кстати, на упомянутой выше дубовой делянке каски в этот раз ни у кого из нас на голове не было. А валить дуб без каски, как показала жизнь, сродни добровольному самоубийству. При движении дерева отламываются сухие хрупкие сучья и летят вниз, вдоль ствола, что твои копья. Только и спасает внимательность помощника вальщика, который сталкивает дерево самодельной валочной вилкой.
На всё Троицкое лесничество, исключая приезжую заготовительную бригаду, было удостоверение вальщика леса ещё только у одного лесника из пятнадцати, и у одного уже пожилого рабочего. Ни у кого из работников, трудившихся теперь в цеху, никаких удостоверений тоже не было. Где же взять столько человек с корочками, да в такой глуши? А ведь это сплошное нарушение требований правил техники безопасности, грозившее очень неприятными последствиями в случае чего.
Тесным образом соблюдение техники безопасности связано также с общей дисциплиной. У нас не завод, на проходной никто не отмечает, когда и кто вышел на работу. Это многих расхолаживает, по цепочке влияя на всю работу.
На Урале я привык к напряжённому ритму, который часто задавал даже не я, а сами лесники. Например, зимой, в период заготовки древесины, в отличие от прочих лесохозяйственных работ неплохо оплачивающейся, лесники выезжали на делянку в семь утра. С учётом накатанной зимней дороги, время на разогрев техники, сама работа начиналась в восемь часов. И заканчивали они её частенько после пяти вечера, не торопясь, сломя голову, домой, как это чаще всего повсеместно тут наблюдалось.
В Троицком лесничестве только контора открывалась и закрывалась в соответствие с режимом работы. Ну, ещё те, кто отсюда уезжал на работу, начинали появляться с восьми утра, выезжая в лес чаще всего около девяти.
Остальная часть работников, массово собираясь один раз в месяц на собрание, тянулись до двенадцати часов, обычно успевая перед этим побывать у кого-нибудь в гостях или в магазине, "поправить здоровье". Царили лепота и благоденствие!
Пришлось начать с закручивания гаек. Первым делом установил начало совещания с десяти утра, и предупредил о персональной ответственности каждого за опоздание. Похмыкали, поулыбались, да и заявились обычным порядком, почти каждый опоздал. Но я к этому был готов.
Начиная с 10.00 каждому вошедшему вручал три листа белоснежной бумаги и ручку.
– А почему тут три листа? — спрашивал каждый из опоздавших.
– А потому, что второй лист заполните при втором опоздании, а на третьем листе напишите заявление об увольнении по собственному желанию, или я на нём напишу распоряжение об увольнение за систематическое нарушение дисциплины!
Для большинства хватило одного объяснения. Совещания стали начинаться в десять часов.
В цеху изначально ввёл требование ежедневно убирать помещения в конце рабочего дня от обрезков и опилок, боясь, что какая-нибудь искра за ночь из тлеющей превратиться в пожар. Практически всегда это требование выполняли, потому и, наверное, цех при мне не горел.
Поработав несколько лет, уже в реорганизованном лесхозе, организовали массовое получение необходимых удостоверений. Состав работников сильно помолодел, многие уже владели бензопилой, но формально разрешить им работать на рубках ухода без документов было нельзя. Учитывая, что если отправлять в Тулу, в учебный центр по паре-тройке лесников или рабочих, которые будут там обучаться почти по месяцу, то решение проблемы затянется надолго, а также то, что в двух других лесничествах картина с допусками была похожей, договорились и вызвали обучающих для проведения учёбы и квалификационного экзамена прямо в лесхоз.
За несколько дней все желающие обзавелись корочками вальщика, а один наш рабочий стал законным пилорамщиком. После этой экспресс-учёбы всех новеньких стало легко отправлять на курсы лесников, где они, как правило, получали ещё и удостоверение вальщика.
***
Жулик или как?
– Слушай, мы все тут считаем тебя очень большим жуликом, — такими словами остановила меня однажды в коридоре одна из работниц лесхоза.
– Хм, а в чём проблема? — ошарашено спросил в ответ.
– Да никак не поймём, куда ты деньги деваешь! Всё время в одной и той же одежде ходишь!
Всё, что называется, приехали. Как будто никто не знал, в каком виде и с какими грехами я принял лесничество. Как только что-то в лесничестве стало налаживаться, тут же и в большие жулики записали. Вот если всю работу завалишь, ныть будешь на каждом углу, как тяжело работать, отговорки будешь всяческие находить, то ты человек, безусловно, хороший. Так, с небольшими недостатками. А если чужое дерьмо разгрёб, то запачкался, воняет от тебя.
Кого-то и устраивало работать по принципу: "Я же не работаю, и я же нехорош?!", - как говаривал наш мудрейший Александр Андреевич. Судя по результатам вокруг, многих это устраивало, но не меня.
Цех, начав выпускать непривычную для меня продукцию, заставил вникнуть в то, чему не учили, да и не научат нигде. Казалось, чего уж проще. Заготовили хлысты, лесовозы из лесхоза приехали, загрузили, часть вывезли нам, последним рейсом ушли гружённые домой. Мы замерили каждую машину, приняли, раскряжевали, поставили на учёт деловую древесину отдельно по видам, дрова отдельно по породам. Затем учли то, что распилили, доски отгрузили, провели всё по отчётам, раз месяц свели концы с концами по всем формам учёта. Только гладко получается на бумаге, а в жизни….
Первые три года работал я техником лесоводом в Гослесохотхозяйстве "Селигер". Те из лесников-егерей, кто не занят был организацией охоты, круглогодично выполняли лесохозяйственные работы. Основная работа заключалась в том, что вручную заготавливали двухметровые вырезы, стаскивали их в штабеля, затем грузили, опять же вручную, на автомашины. Работали мужчины и несколько женщин. Их в районной больнице сразу узнавали по задеревеневшим мышцам в боках, которые такими становились от переноски неподъёмных тяжестей. Каждый вырез, независимо от диаметра, проваливаясь в мягкий мох или рыхлый снег, к штабелю, слегка навалив на себя, "в обнимку", всегда нёс один человек.
Моя задача была всё заготовленное замерять и поставить на приход. Затем учесть всё вывезенное и в итоге свести дебит с кредитом. Заготовили сто кубометров, отгрузили и вывезли сто кубометров, остаток ноль, можно спать спокойно. Счааззз!
На одной из делянок, так совпало, заготовили почти ровно сто складочных кубометров дров и сто кубометров тарного кряжа для нашего, работавшего фактически отдельно, на себя, довольно развитого цеха.
Всё было уложено в штабеля высотой один метр плюс припуск на усадку в пять сантиметров. На машину, на площадку без бортов, грузили примерно по десять кубометров, складочных. Что составляло 7 плотных кубометров. Коэффициент давно уже применяется единый для всей продукции длинной до двух метров включительно независимо от диаметра. При больших объёмах этот коэффициент работает нормально, на круг концы с концами обычно сходятся. А тут я обалдел!
Вывезли девять машин дров и штабель закончился! Неужто чего не так намерил? Так второй год уже работаю, никогда такой проблемы не было. Все хитрости лесников, которые иногда пытаются смухлевать при приёмке работ, давно мне известны. Чешу репу, но молчу.
Отгружаю тарный кряж. Вывозят … одиннадцать машин! Откуда взялась лишняя машина?
Вспомнил, что в конторе заинтересовал меня старый справочник в котором ещё указывались коэффициенты плотности в зависимости от диаметра. Заглянул в него и всё понял. В дрова попадал тонкомер да макушки, для них коэффициент приближался к 0,6, а в тарный кряж попали толстые вырезы, для которых коэффициент должен применяться 0,8. На машине укладка в высоту не один метр, как в штабелях, а более полутора метров, что для более рыхлых дров вызвало сильную усадку, а тарный кряж, напротив, усадку дал меньше. Вот так, из ниоткуда вместо законно поставленной на учёт машины дров появилась машина деловой древесины, у которой стоимость раза в три выше. И никакого мошенничества!
В том цеху на моей памяти несколько раз меняли начальника цеха. Одного ставили, потом заменяли на новичка, потом опять возвращали того же прохиндея. Почему прохиндея? У него никогда не образовывалось недостачи при том, что по слухам уже третьей жене он купил, как и каждой предыдущей, кооперативную квартиру. Остальные покупки в сравнении с этими даже можно не упоминать.
Снимали его с должности обычно, когда он уходил в запой, ставили нового человека. Потом приходилось опять допускать к рулю того же, так как новички заваливали планы, срывали выполнение заказов и образовывали недостачу продукции.
Не помню его имени, но машины с тарным кряжем он принимал, бегло глянув на уложенные выреза, с подписанными на торцах диаметрами. Те, кто его заменял, обычно всю душу выматывали, перемеривая каждый кряж, споря за каждый сантиметр. И вот как раз у них и не сходились концы с концами. Теперь уже мне в восстановленном цехе предстояло докопаться до тех тонкостей, которые стоило учитывать при работе с пиломатериалами.
Лес в наших, тульских краях короткий да кривой, потому тут никогда шести с половиной метров сортимент, как на Урале для вагонов, не готовили. Там из дерева четыре полноценных таких выреза легко получалось, да еще и из макушки добротный подтоварник оставался. В этих краях резали четырёх метровые выреза, которых выходило из одного ствола обычно два-три, редко более. Посмотрев на выход деловой, ввёл требование, чтобы выгадывали ещё и трёхметровки. Короче уже нельзя было распиливать по условиям техники безопасности на имеющейся у нас пилораме.
Берёшь десять кубометров пиловочника, должен получить и отпустить потребителю семь плотных кубометров необрезного пиломатериала. Для перевода его в плотные кубометры также применяли коэффициент 0,7. Вот только при таком щедром коэффициенте концы с концами не сходились. Чтобы получить выход продукции по справочникам, требовался правильный, то есть минимальный развод рамных пил, подбор постава в зависимости от среднего диаметра пиловочника и так далее. У нас же в опилки и горбыли уходило намного больше любого норматива, да если ещё и отпускать по маленьким коэффициентам, то лавочку нужно было закрывать сразу. Речь о том, чтобы указать фактический, а не нормативный выход, вообще не могла идти. Хозрасчётная деятельность, мать её!
Отпуск частным лицам был как особый цирковой номер. Особенно, если попадался грамотный, начитавшийся справочников, но не имевший дела с замером досок, обычно из большого города, проживающий в одной из окрестных деревень дачник.
– Почему 0,7? — пытался вначале качать права такой потребитель, - Я читал, что вот к этим кривым доскам нужно сбрасывать на кривизну, на влажность на….
– Не хочешь, не бери, но 0,7 у нас по всей области, — так что идите, в этом случае, мелким шагом отсюда, дорогой товарищ!
Только идти то некуда, тут уже готовое лежит, вот оно, а там надо было с бутылками набегаться, самому в лесу заготовить, самому вывезти, самому стоять над душой, чтобы распилили. Потому и приезжали даже из соседних районов к нам, что "мне сказали, что ты, если возьмёшься, то обязательно сделаешь", и оставляли авансы под честное слово для того, чтобы мы могли начать подборку требуемых вырезов и распиловку. Готовую продукцию человек приезжал и забирал в удобное для него время.
Сложнее было вообще натянуть кубатуру даже с этим коэффициентом. В особо скандальных ситуациях ребята посылали за Андреевичем, седой, солидный вид которого всем внушал доверие.
Александр Андреевич приходил неспеша, накручивал с невозмутимым видом сверх положенного, вводя в ступор уже считавшего своим этот, любовно отобранный штабелёк досок, потребителя. Потом уходили в контору для оформления бумаг, где сникший клиент, заискивающе поглядывая то на Андреевича, то на других, присутствующих при этом работников.
– Ребят, ну дороговато же, может быть, сбавите чуток? Я лучше вам, деньгами…?
Деньгами никто никогда не брал.
– Через Бараниху? — оценивающе глядел в сторону лесничего Андреевич.
И повеселевшего клиента отправляли в сельский магазин, в котором тот затаривался, возвращался, и через полчаса-час отбывал довольный собой и хорошим общением. Конечная стоимость в документах никогда не опускалась ниже той, что должна была быть изначально. Но это знал только Андреевич, и потом я, вникнув в его механику. Мне доводилось присутствовать в конторе редко, мотаясь то за ГСМ, то за запчастями, так что благоденствию оказавшихся в такие моменты "общавшихся" никто не мешал.
Лесовозы привозили хлысты в наш цех, вписывая в накладную пятнадцать кубометров, чего практически никогда по факту не бывало. Обнаружив, что привозят по десять-двенадцать кубометров, я и тут выставил свои условия.
Дело в том, что каждая машина делала один рейс к нам, затем загружались на делянке, до которой тоже требовалось время доехать, и уходила с грузом в лесхозовский цех. Вывозка бывала не каждый день, потому в цеху сказывалось отсутствие нужного для ритмичной работы запаса древесины.
– Всё, подписываю только то, что привезли фактически, — однажды объявил я прибывшим на вывозку водителям лесовозов.
Замеры по факту их не устроили. Как ни спорили, что "тут больше, а ты пишешь меньше", но контрольное измерение сгруженных и растащенных хлыстов неизменно подтверждало мою правоту. только конечная цель затеянного скандала у меня была иная. Я хотел больше древесины оставлять в цеху. И ещё учитывал, что в лесу у нас недостача в четыре тысячи кубометров, которую нужно было как-то постепенно гасить. Вот через несколько дней ругани и предложил.
– Два рейса к нам в цех, а только потом в лесхоз, тогда подписываю каждую машину, более-менее, то есть около двенадцати кубометров нагруженную как пятнадцать! — объявил свои условия.
Водители повеселели, стали умудряться завозить и по три машины к нам, только на условии, что я им подпишу путёвки как будто они тут работали два дня, с ночёвкой.
– Да легко! — согласился с ними и работа пошла веселее.
С каждой делянки вывозили древесины больше, чем там могло быть изначально, потому излишки стал списывать с других делянок, с той недостачи, которая была образована до меня. Теперь уже в цеху стала расти недостача, но как закрыть её, я заранее продумал и к концу месяца отчётные и фактические показатели всегда совпадали.
Кстати, не зная всех тонкостей, никаким боком не отвечавший за хозрасчётную деятельность один из моих подчинённых, выполняя работу помощника, то есть формально являясь моим заместителем на период моего отсутствия, поднял скандал, что "твои там махинации и меня коснутся, если что, разбираться не станут!", вынудил меня однажды бросить всё и взять два накопившихся к этому моменту отпуска.
Когда через три месяца я вышел и приступил к работе, то к этому моменту цех стоял не работающий, а большинство рабочих поувольнялись, даже лесхозовская бригада перестала сюда приезжать.
Передавал помощнику цех, уходя в отпуск, с замером всех остатков, в том числе отдал и четыре машины излишков дров, которыми обычно расплачивался с колхозным электриком и другими за оказанные услуги. Выходя из отпуска, я отказался чохом подписать остатки, лежавшие в хлыстах, зная, что он подписывал, не замеряя, каждую ходку по пятнадцать кубометров, не слушая слова помощника:
– Я же как ты принимал, вон, каждый лесовоз отдельно можно посчитать, — лепетал он, а я с вынужденного согласия не чувствующего подвоха сдающего, организовал раскряжёвку имеющихся хлыстов и принял всё уже в сортиментах и поленницах.
Недостача оказалась огромная, несколько сотен кубометров вывезенных в цех хлыстов. И вот тут я дал слабину, взял недостачу на себя, посчитав этот урок достаточным. Не знал я тогда пословицы: "Бойся каждого, кому сделал добро". Впрочем, тут не об этом речь.
Как при таких прорехах можно выкрутиться? Читайте дальше и что называется, следите за руками!
***
Продолжение
http://www.proza.ru/2015/11/01/749
Начало
http://www.proza.ru/2015/11/01/774