Вход на выход Часть III гл. II

Ирина Гросталь
          – Скажи, а секта, это что в понимании твоем?
          – Секта? – растерялась я. – Ну… это такая организация… обособленная, враждебная к инакомыслящим, с жесткими догмами, и культом руководителей.
         – Именно. Теперь подумай, почему мы обе являемся сектантками?

         – Уже сказала, не сектантка я! – с обидой воскликнула я.
         – Успокойся, я объясню, – чуть коснулась Ольга моей руки.
         Глаза ее снова устремились  в небо. Она водила ими, словно читала в вышине текст, видимый только ей:
         – Все просто. Мы с тобой живем в Советском Союзе, являемся субъектами страны. А что такое СССР в мировом понимании? Именно закрытая железным занавесом от мирового сообщества страна, с активно насаждаемой коммунистической идеологией, с жесткими догмами и непоколебимыми уставами Партии. Сообщество это враждебно к иным идеологическим убеждениям, не терпит инакомыслящих. Коммунизм возведен в культ, ее руководители – в ранг непогрешимых. Вождям поклоняются, как божкам. Получается, СССР – огромная тоталитарная секта, а все советские люди – сектанты.

         Я не знала, что и сказать. Лишь захлопала глазами… А ведь и правда, чем СССР – не секта?!
         – В секте, – продолжала Ольга, – важнейшим богатством являются дети. Те, что позже воинами станут, и программу самоуничтожения, запущенную Злом, реализуют. Чтоб воином, на робота похожим стать, государству дитё прямо с рождения надо от матери отнять. Негласно, так чтоб мать и не заметила отнятия. Тому начало положено в роддоме.

         – Что?! – путались во мне мысли. – Роддом какое отношение имеет к воинам?
         – Прямое. Здесь женщина, родив, почти мгновенно ребенка своего на попечение системе государства отдает, чтоб сызмальства дитё порядком убийственной системы пропиталось. Не столько материнскою любовью, сколь узаконенным режимом. Отвыкнуть сызмальства ребенок должен от единоличного воздействия родительницы своей, ее любви. И к общепринятому, разрушительному подключиться.

         Я напряглась до последней клеточки. Подумала вслух:
         – Так вот почему у меня ребенка прямо в «родильной» отняли и унесли?
         – Да, чтоб не успели вы друг к другу привязаться сильно. Привязка эта государству не с руки. Привязаны должны сектанты быть лишь к вожаку, вождю, генсеку – неважно, как именуются правители страны. Важно, что любая система государства заинтересована в рабов приросте: во мне, в тебе, и в наших детях. Не должен знать раб чувства любви. Сильна любовь матери. С ней во первых строках раб должен распрощаться.

         – Мы не рабы! – невольно воскликнула я. – Эксплуатации человека человеком больше нет!
         – Рабы. Эксплуататор – государство. Рожаем как рабы, растим детей рабами, и в детские сады их отправляем для рабов.
         – Как для рабов?!

         – Система детсадов, яслей  и роддомов, точнее, их зачатки пришли к нам  из веков. Они возникли еще при рабовладельческом строе. Прототипы родильных домов были обустроены для рожающих рабынь. Там они под наблюдением одной-двух помощниц – первообразов будущих акушерок – разрешались от бремени, с тем, чтобы уже через пару дней  вернуться на работы. Для их новорожденных были устроены детские группы – первые ясли, чтобы малыши не отвлекали матерей-рабынь от труда. За ними присматривали няньки – прообразы первых воспитательниц.

         – Откуда ты это знаешь?
         – Раньше  учителем истории работала. В школе. Потом меня уволили.
         – За что?
         – За то, что не по учебникам советским историю преподавала. Детей учила думать, не верить всему подряд написанному. А рассуждать. И о стране нашей – особо. Но тему одну, которую к раздумьям предложила, сочло начальство недопустимой. Уволили. Теперь работаю на почте. Людям телеграммы разношу.
         – Какую такую тему? – полюбопытствовала я.
         – Про то, что СССР не вечен. Развалится огромная страна.
         – Не может быть! Скоро?!

         – Скоро. Развалится СССР, как некогда единый континент на континенты. Республики свободу обретут. Вот только знать не смогут, куда свободы эти  приведут. И растеряются в полученной свободе – точно жены гарема, что будут предоставлены самим себе. Скоро республики, соседствующие с Россией, полученной свободой наедятся, устанут от разрушительных последствий «развода» и вновь задумают заигрывать с Москвой. И Белоруссия и Казахстан примкнут к России. И Украина тоже будет с ней. И новая империя возникнет. Успеем мы с тобой в другой пожить стране. Позволят в ней всем говорить открыто о том, что каждый думает.

         – Вот это хорошо! – одобрила я. – А то у нас сегодня всякие там мысли, знаешь, какой музыкой сопровождаются?
         – Какой?
         – Похоронным маршем, вот какой! – с некоторым пафосом повторила я слова Васки. – Так что же, всем можно будет болтать, что вздумается? Правду говорить?
         – Вовсе нет. Чтоб правду говорить, ее знать нужно, а государству никогда не выгодно бывает, чтобы народ правду знал. И правда та лишь позже на полвека становится известной… Позволят людям кое-что вслух говорить, до определенных пределов, чтобы народ мог пары недовольства выпускать. И легче станет людям гнет новый переживать. Давно один мудрец так разрешал все недовольства общественным режимом. Он облегчение каждому сулил – тому, кто все свои обиды и протесты в письме ему изложит. И люди принялись ему писать открыто. Мудрец мешками письма получал, но никому не отвечал, он писем этих даже не вскрывал. А людям вправду легче становилось.

         – Волшебство?
         – Нет, фокус: лишь только на бумаге негатив излив, несказанное облегчение испытывали все. Лишь от того, что выговорились вполне. Попробуй поделиться с другом о беде, и легче тебе станет. Беда уж не бедой предстанет. Так будет и у нас: позволят людям недовольство жизнью открыто проявлять. Пусть говорят! Что толку… И несомненно, свободу вновь провозгласят. Свободу личности. Ее права поставят во главу угла.
      
         Позволят людям даже собственность иметь. Политика НЭПа возродится и новый совершит виток: продадут народу часть государственного добра, жилья. Но лишь на время. Когда казна от продаж пополнится вполне, собственность отменят, все государственным вновь объявив.
 
         Если не нашим детям, то внукам болтать впустую о свободе мнимой надоест. Поймет народ, что рассуждения о свободе дальше разговоров не идут, а сама «свобода» на деле беспорядком и развалом обернется, еще большим, чем во времена Советов. И вновь покажется заманчивым то время, когда в СССР порядок был. Пусть принудительный, под страхом, но порядок. И многие достижения социализма людей прельстят: бесплатное образование, медицина, система детсадов и лагерей.
         И зашагают массы в будущее с головой, повернутой назад, – как раки задом наперед. И вновь взметнутся кроваво-красные знамена коммунизма, на шею галстуки повяжут пионеры, и застучат призывно барабаны комсомола. Забудут о свободах мнимых! Вождя-диктатора затребует толпа. И будет нас качать туда-сюда, как на качелях, пока народ не догадается, что как правителя страны ни назови, любая власть народ морочит. И быть рабами всем пророчит. Необходимо рабу с рождения дать понять, что он в сетях системы, и должен догмы всей системы выполнять. Рабу вполне не принадлежат даже его дети.

         – Неправда! Моя дочь – моя!
         – На четверть, – возразила Ольга, – не более того.
         – На четверть?
         – Именно, на двадцать пять процентов. Плакат ты видела при въезде здесь в послеродовое отделение? Написано там что?
         – «Дети – наше богатство!»,– припомнила я.
         – А кто плакат тот написал? Нам государство так дает понять, что дети – их, не наше с тобой богатство. Я слышала, ты дочь свою сокровищем называла. Так?
         – Так. И что?
         – Сокровище, конечно, для каждой матери ее ребенок. Но по законам государства нашедшему сокровище лишь двадцать пять процентов полагается. Выходит, собственностью в большей доле считает государство детей рабов своих. Унижен должен раб быть с детства. Привыкнуть сызмальства, что подчинен системе подчинения.

         Роддом тому – начальная ступень. Здесь каждая рабыня получает урок заниженной самооценки. Чтобы почувствовать себя рабыней, достаточно рожающей через унижение пройти. Понять, как мало она значит. Ее дитё – тем паче. Ломается, бывает, личность, пройдя через жернова страданий. А личность государству не нужна. Кто духом раб, должен рожать раба!

         Ольга обернулась ко мне:
         – Скажи, тебе здесь как рожалось?
         Я зарделась:
         – Ужасно, если честно, – и чуть не поделилась, как готова была умереть при обходе Главного. Но промолчала, чтобы не сболтнуть лишнего.

         Ольга продолжила:
         – Когда дух сломлен человека, и он системе в полной мере подчинен, ему легко внушить программу действий, лукавыми заслугами возвысив. Наградами раба отметив, когда открытие научное он совершит. И воина отметив доблесть.

         – Но что плохого в открытиях научных? Открытия на пользу всем.
         – Научные открытия, в основном, нацелены на изобретения все более совершенного оружия убийства человека человеком. И с детства прививается понятие, что доблесть проявляется в войне. В яслях, детском саду, и в школе воспитываются наши дети на государственный лад. А государства между собой никак поладить не хотят.
         Предмет история дает уроки в школе, что в мире всё, прежде всего –  война. И дети даты исторических убийств зубрят. Оценку «пять» за знанье даты бойней получают.
         В практической оторванности детей от родителей не сложно   воздействовать на психику ребенка. Через игрушки, атрибуты насаждать разрушительный образ мыслей. И государство щедро одаривает наших детей соответствующими игрушками. Мальчишки вреду подвергаются особо.

         – Мальчишки? Почему они?
         – А ты припомни, во что играют наши дети? Девчонки – в куклы, любят понарошку домики обустраивать, готовить. То есть еще играют в подобие семьи. А мальчики? Во что играют наши мальчики?
         – В войну, – с грустью признала я.

         – Вот именно. И к этому их государство поощряет. Для мальчиков игрушки выпускает – оружие: пистолеты, пушки, арбалеты, танки и пистоны. И даже из палок, веток мастерят мальчишки сподручное орудие убийства. И это потому, что с детских лет кодируются на войну. Через игрушки насаждается воинственность, способность нещадно убивать. Все эти качества необходимо рабу-воину иметь, по сути – потенциальному убийце. И, к сожалению, мы, матери, порой потворствуем развитию агрессии воинственной в ребенке – тем, что покупаем мальчикам все эти игрушечные оружия душегубства. А то еще с восторгом наблюдаем, как сыновья на улицах с ружьем наперевес «стреляют» в проходящих мимо метко. Иная мать не дрогнет даже, когда ей отпрыск дуло направляет в лицо. «Играет!» – умиляется она, глядя на своего пострела.

         Я представила себе дерзкого мальчишку, с перекошенным от ярости лицом понарошечного убийцы, безжалостно расстреливающего прохожих, и выпалила:
        – Надо запретить производство игрушечного оружия!

        – И кто этим займется? – спросила Ольга. – Государство? Но именно оно и заинтересовано в том, чтоб с детства мальчики оружие в руках держали, привыкали и любили его, даже уважали. Еще ужасней то, что до сих пор мы громко славим самых ярых, великими зовем, злодеев жутких – предводителей кровавых войн!
        – ...Кого?

        – К примеру, Александра Македонского. Прошелся по земле он убийственной толпой. До самой Индии дошел. И по пути разил мечом всех без разбора, будь то старик, иль женщина, ребенок. Рубил нещадно и слонов индийских, которых в безумии своем человек тоже понудил воевать. Он способ обезвреживания огромного животного нашел отменный: достаточно ему мечом лишь хобот рубануть, лишив слона тем самым и носа и «руки» одновременно. И, истекая кровью, мудрый слон, в предсмертной муке глядя в глаза убийцы своего, способного ему участь облегчить, теперь лишь до смерти добив, укором молчаливым вопрошал: что сотворил ты с миром, человек?!
        Великим величают Македонского – хотел полмиром завладеть! Скажи, зачем?! Зачем ему полмира?! Не собирался ведь захваченные земли цветами засадить! Лишь истерзал ее, кровью омыл, но стал великим!

        – Он войско свое поименно знал, – дрогнувшим от жалости к изувеченному слону голосом буркнула я, чтоб хоть как-то оправдать Македонского.
        – И что с того? Многие преступники знают подельников своих в лицо – не велика заслуга! Беда, что до сих пор убийцами мы восторгаемся, и лаврами обвешиваем тех, кто умудрился кровью окропить полмира. Наполеон! И Гитлер!

        – Но Гитлера никто не воспевает!
        – Пока не воспевает. Но пройдет совсем немного времени, и слава до него дойдет. Героем выставят, борцом с коммунистической чумой, освободителем Европы! И наградят венцом величия, подобно Македонскому, Наполеону, и Александру Невскому.
 
        Я воскликнула:
         – Но Александр Невский к ним не относится! Он никогда не нападал! Россию защищал!
         – Конечно, защищал, – кивнула Ольга, – и вынужденной доблести его никто не отрицает. Но, защищая, тоже убивал! Пойми: не будет нападения, не придется защищать, а значит – убивать!

         – Наверно, так, – с грустью сказала я. – Особенно животных жалко. Сколько лошадей на войнах погибало! А слон, – хлюпнула я носом, – такой добрый. Так жаль его и… стыдно, до умопомрачения… Действительно, похоже, мир сошел с ума, и мы готовы поубивать друг друга. Самоубийцы… и детей туда же… Но что же делать? Выход должен быть?

         – Вопрос хороший, – поддержала Ольга. – Вот и подумай, что сама могла бы ты изменить, чтобы программу самоуничтожения человечества приостановить.
         – Да что могу?! Кто я?! Маленький винтик в механизме огромной системы.
         – Даже один маленький винтик способен вывести из строя огромный механизм, – возразила Ольга. – И он же, винтик, может решающим стать в исправности работы механизма. Надо подумать, как оградить детей от возможности  воздействия системы, что с детства их кодирует на бойню. Как дать возможность матерям быть больше рядом со своими детьми в детстве? Как ликвидировать больницы роддомов?
         – Больницы?!
         – Роддом – больница для родильниц. Заметь, не здравница, – больница. 

         Мы помолчали. Мысли крутились в голове...
         Отчего Ольга вздумала говорить со мной, да еще на столь необычные, почти крамольные темы – о Боге, о каких-то программах Зла, якобы внедренных на Землю, и поддерживаемых нашим рабовладельческим государством-сектой?! Да за такие речи посадить могут! И не только говорящего, но и слушающего…

         Я набралась смелости справиться об этом у Ольги.
         Она ответила с хитринкой:
         – Отчего же именно с тобой? Не только…
         – Пусть так, – согласилась я. – Но ты совсем меня не знаешь, а очень много тут… болтаешь. Ты так отзывалась о нашем государстве…  И без опаски, что я могу… настучать на тебя.
         – Настучать? – чуть ли не с радостью переспросила она. – Ну что ж, стучи…
         Я осеклась:
         – Допустим, что стучать не стану. Но, вот, к примеру, я могу все разболтать. А многим рассуждения твои покажутся… непопулярными.

         Ольга и глазом не моргнула:
         – Непопулярными? Ну что ж. Сегодня популярны детективы, и порнография еще в ходу. Одним нравится жанр, описывающий, где, кто, когда, и как сильно снасильничал, ограбил, замучил и убил. Иные получают наслажденье, подглядывая, как другие справляют сексуальную нужду. Будем надеяться, еще не все питаются подобными отбросами.

         – Наверное, я не точно выразилась, – оговорилась я. – Сказать хотела, что твои суждения покажутся многим провокационными. Если такое кому-нибудь рассказать…
         – А ты возьми и расскажи! – неожиданно предложила Ольга.
         – Ты серьезно?! – удивилась я.
         – Серьезно.
         – А вот возьму и расскажу! – с вызовом заявила я.
         – И расскажи, – одобрила она.
         – И расскажу, и расскажу, – почему-то хотелось нагнать страху на Ольгу.  – Сейчас в палату вернемся, и сразу все всем разболтаю! Сначала… Васке.

         Мне подумалось, что упоминание о Васке поумерит расхрабрившуюся Ольгу: как можно не опасаться Васку?!
         Но она с необъяснимой готовностью поддержала:
         – Расскажи, расскажи Васке! Ведь вы с ней друзья?
         – Да! – не без гордости парировала я.
         – А дружите давно? – спросила Ольга.
         – Давно! – соврала я.
         – Должно быть, со вчерашнего дня? – уточнила она.
         – А хоть и со вчерашнего! – сдерзила я. – Тебе-то что?
         – Нет, ничего, – миролюбиво улыбнулась Ольга. – Вот только…
         – …Что?
         – Не поторопилась ли ты Василисе без оглядки доверять?
         – Что ты имеешь в виду? – насторожилась я.
         – То, что не стоит  доверяться сполна, пусть даже бывшим заключенным. Побывавшие там специфичны и непредсказуемы…

         Я встретила это в штыки:
         – Зачем ты говоришь о человеке, которого совсем не знаешь?! Васка никогда не была заключенной. Она…
         Я чуть было не проболталась о ее настоящей профессии, но вовремя спохватилась:
         – Она совсем не та, за кого ты ее принимаешь…
         – А ты хорошо представляешь, за кого ее принимаешь?
         – Да!
         – Коль так, можешь забыть мои слова. Что ж, нам, похоже, пора  возвращаться. Скоро кормление.

         Мы отошли от окна и двинулись к палате.
         Я конфузливо брела за Ольгой, чувствуя необъяснимую досаду от исхода разговора.

Продолжение:http://www.proza.ru/2015/07/30/1263