Борис Андреевич Пильняк занимает особое место в истории русской литературы 20-30-х годов ХХ века. Его жизнь была бурной, богатой впечатлениями, но недолгой. Он достиг в своё время зенита славы, при этом был нещадно критикуем, а в 1938 году – расстрелян. По словам известного прозаика Варлама Шаламова, Пильняк «был самым крупным писательским именем двадцатых годов». А поэт Сергей Есенин ещё в 1924 году писал: «Пильняк изумительно талантливый писатель... владеющий самым тонким мастерством слова и походкой настроений». Первый же роман Пильняка «Голый год» (1921) – едва ли не первый по времени советский роман, – переведённый на многие языки мира, принёс писателю всемирную известность.
Но эта известность придёт много позже, а наше повествование о 1915 годе, ставшем, по словам самого писателя и фактам биографии, решающим в его жизни и творчестве.
Жил в тот год Борис Пильняк, с ранней весны по осень, в деревне Кривякино, находящейся сейчас почти в самом центре подмосковного Воскресенска между городским парком и химкомбинатом, ставшей ныне улицей Куйбышева.
Каким же образом жизнь будущего знаменитого писателя в этот год, ставший для него стартовым в большую литературу, пересеклась с небольшой деревенькой, расположенной в живописном месте на высоком левом берегу в излучине Москвы-реки?
Судьбе было угодно, чтобы в 1912 году отец писателя – ветеринарный врач Андрей Иванович Вогау, происходивший из поволжских немцев, – получил назначение заведовать открытым губернским земством ветеринарным пунктом в деревне Кривякино Колыберевской волости Коломенского уезда. Здесь он прослужил около трёх лет до назначения заведующим Коломенской земской ветеринарной больницей. Кривякинский ветпункт также остался в его ведении. Кривякино в ту пору представляло собой сельцо в сорок два крестьянских двора, где проживало 236 жителей: 104 мужского и 132 женского пола. Рядом располагались помещичья усадьба Красное сельцо, принадлежавшее светлейшей княгине Александре Петровне Ливен. Её сын Андрей Александрович был тогда предводителем дворянства Коломенского уезда.
Борис и раньше часто бывал в Кривякино. Да, по-видимому, и вся семья Вогау жила здесь как на даче. Неудивительно, что и в 1915 году двадцатилетний студент экономического отделения Московского Коммерческого института (ныне это Российская экономическая академия им. Г.В. Плеханова) поселился в этом полюбившемся ему месте на несколько месяцев – с ранней весны и до конца лета. На то были свои причины. Во-первых, предстояла экзаменационная сессия, а станция Воскресенск почти на час езды на поезде ближе к Москве, чем Коломна. Да к тому же он ожидал в гости сердечную подругу Надежду Павлович, с которой сошёлся в одну из «литературных суббот», проходивших в редакции московского журнала «Млечный путь».
Надежда Александровна Павлович потом вспоминала: «Борис был рыж, некрасив, грубоват, но были в нём талантливость и сила, было упорство и умение добиваться своего. Он выделялся из литературной и студенческой молодёжи, окружавшей меня, и остротой высказываний, и твёрдой своей поступью в жизни».
Глазами писателя Михаила Слонимского Пильняк тоже предстаёт общительным молодым человеком: «Большой, рыжий, с рыжими веснушками, в роговых очках, он и ходил-то по-особому, наклонившись вперёд и как-то загребая длинными, с рыжим волосом до пальцев, руками – то ли как охотник, идущий на медведя, то ли как медведь, идущий на охотника».
Ветеринарным фельдшером в Кривякино в ту пору служил Карл Петрович Штейнбах, с которым Борис давно уже водил дружбу. Тремя годами ранее, после первого знакомства юноша записал в свойственной ему экспрессивной манере: «14 апреля переехал к нам в квартиру ветеринарный фельдшер. Латыш. По-русски плохо говорит. Добрый и славный парень. На скрипке играет… Всем бы парень хорош, только – не пьёт, не хлещет за шмарами, не курит… У этого Карла Петровича странные знакомые. Собираются, поют, играют на скрипке и мандолине. Читают. Водки – никогда…».
В Кривякино Пильняк начал перебираться в среду, 25 марта (это 7 апреля по новому стилю). Здесь он «снял себе избу за 7 целковых». Поначалу ему одиноко, скучно, и он пишет поэту, редактору альманаха «Жатва» Арсению Альвингу (Смирнову), с которым успел подружиться: «Живу здесь только несколько дней, но кажется – много-много дней, и дни похожи на плиссированный шёлк – складка к складочке дни идут. Встаю, на холоде, на дворе моюсь, зубрю, готовлю обед, ем, читаю, хожу на реку, и – ложусь спать. Так каждый день. Рядом имение кн. Ливен, и там в парке кричат совы. А засыпаю под песни деревенских девушек; на горе, около нашей избы – гулянки устраивают. И такая пустота эти дни. Такая скука!».
Но вскоре, освоившись и перезнакомившись с местной молодёжью, он о своём время-препровождении родителям в Коломну сообщает уже в мажорной тональности: «Погода – чудесна. Удовольствий масса: я катаюсь на лодке, езжу верхом, ловлю кригой рыбу, вечером – песни, разговоры – на гулянках. Появляются знакомые. Вид у меня – а-ах! Я пришёл к заключению, что бесполезно ежедневно чистить шинель, и она у меня – того, грязна весьма».
Несколько дней спустя, на одной из таких гулянок, Борис принародно получил своеобразную «прописку». А всё из-за того, что состояние влюблённости было для него, находящегося в вечном поиске девушки своей мечты, – обычным делом. «Это лето я постараюсь как можно больше двигаться, наблюдать, – жить! …Ведь я всё время мечтаю полюбить и жениться» - помечает он в записной книжке. Тут его и потянуло на флирт с кривякинскими девчатами.
Эту неприятную историю Борис описал в своём прошении коломенскому мировому судье так: «15-го апреля сего 1915-го года вечером я находился около своей дачи. Тут же были: ветеринарный фельдшер губернского земства Карл Петрович Штейнбах, деревенские девушки, бабы, парни и дети, всего числом человек 25–30. У нас вёлся общий разговор. К нам подошла крестьянка деревни Кривякино, Мария Максимовна Орлова, и стала вызывающе ругаться: смысл её слов был таков, что «мол, что вы, бабы, тут за студентом бегаете! Я, мол, не такая! Попробуй, подойди он ко мне!» Я подошёл к ней, чтобы спросить, за что она на меня так сердита. Но не успел я подойти и сказать слова, как она ударила меня по лицу и сшибла очки… Я всё время держал себя весьма благопристойно… и её поступок, оскорбление действием, считаю хулиганством…». Свидетелями своей правоты он также называет жителей деревни: жену ветфельдшера Татьяну Васильевну Пеликанову, крестьянок Александру Никифоровну Васильеву (портниху) и Ульяну Семёновну Лебедеву.
Судебные последствия инцидента неизвестны – скорее всего, их просто не было. Потому что вскоре приехала женщина, которая заставила его любить, страдать, взрослеть…
А литературным результатом кривякинского периода творчества Бориса Пильняка стали, давшие ему «путёвку» в большую литературу, рассказы «Целая жизнь» («Над оврагом»), с обозначением: «Кривякино, июль 1915», а также «Одно» (Кривякино, май 1915), «Земское дело» (Кривякино, 13.VI.15), «Смерти» (Кривякино, август 1915), а ещё десяток миниатюр, написанных им совместно с Надеждой Павлович. Кстати в это время появился и его литературный псевдоним «Пильняк».
(Лысенков В.И. Как в Кривякино Пильняка «прописывали». // «Воскресенск – моя родина светлая...». Литературный альманах. Выпуск 5. – М.: Интеллект-Центр, 2012. С. 322-325).
На фото: Борис с мамой и сестрой. Апрель 1915 года.