Попытка подавления восстания в Петрограде и ОТРЕЧЕНИЕ Николая.
Николай II 27 февраля назначает генерала Н. И. Иванова главнокомандующим войсками Петроградского военного округа с чрезвычайными полномочиями и с подчинением ему всех министров, очевидно памятуя его заслуги в относительно бескровном усмирении Кронштадта в 1906 году.
Однако, после того усмирения Кронштадта «много воды утекло». В 1917 году Н.И. Иванову уже было 66 лет, он постарел, да и печальный опыт военных неудач в годы ПМВ основательно подкосил его уверенность в своих силах.
Кроме всего прочего, Н.И. Иванов был сильно обижен на весь белый свет за свое увольнение с должности главнокомандующего ЮЗФ в 1916 году.
Вот что пишет об этом протопресвитер русской армии Г. Шавельский:
«Расскажу со слов генерала Алексеева, как произошло это увольнение. По окончании военного совещания Николай Иудович в течение, по крайней мере, двадцати минут «плакал» перед Государем, тянул свою обычную песню: «Может быть, я уже устарел; может быть, есть более молодые, более сильные и способные, чем я; может быть, для пользы дела меня надо заменить другим» и т. д. и т. д.
Государь слушал молча. Молча и отпустил старика, а затем, посоветовавшись с генералом Алексеевым, освободил его от должности и назначил — 17 марта 1916 г. — на его место командующего 8 армией генерала А. А. Брусилова.
При увольнении старик, как уже сказано, был щедро почтен: стать сразу и членом Государственного Совета и состоящим при особе Государя, по тем временам, честь не только редкая, но и почти беспримерная.
Царское внимание к старику простерлось еще дальше: бывшему Киевскому генерал-губернатору, генералу Ф. Ф. Трепову, было поручено отвезти Н. И. Иванову царский рескрипт.
Несмотря на всё это, отставка произвела на старика потрясающее впечатление. Не раз он и раньше «плакал» и перед великим князем и перед царем, и всегда сходило благополучно: погладят, поцелуют, а то еще и наградят старика, и на некоторое время он спокоен. Так, думал он, и на этот раз будет. Вышло иначе. Потом генерал Иванов обвинял в своей отставке Алексеева.
Но остается фактом, что генерал Иванов был уволен по собственной просьбе.
Когда генерал Трепов привез генералу Иванову царский рескрипт, то, — рассказывали, — старик пришел в бешенство: ругал Алексеева, обвинял Государя, что последний не ценит его заслуг и пр.
Но потом поневоле успокоился и прибыл в Ставку в своем «киевском» вагоне, в котором и жил до самой революции».
Надо сказать, что войска для подавления бунта в Петрограде, в распоряжение Н.И. Иванова Ставка выделила самые надежные.
По телеграмме генерала М.В. Алексеева начальнику штаба Северного фронта, генералу Ю. Н. Данилову в распоряжение Н.И. Иванова переходили отборные воинские части:
«Государь Император повелел ген.-ад. Иванова назначить главнокомандующим Петроградским военным округом. Посылаются от войск Северного фронта в Петроград: два Кавалерийских полка по возможности из резерва 15-й кавалерийской дивизии (Переяславский, Украинский, Татарский, Уланский и 3-й Уральский казачьи полки), два пехотных полка из самых прочных, надёжных, одна пулемётная команда Кольта для Георгиевского батальона (отряда ген. Иванова), который идёт из Ставки. Прочных генералов, смелых помощников. Такой же отряд последует с Западного фронта. Минута грозная и нужно сделать всё для ускорения прибытия прочных войск. В этом заключается вопрос нашего дальнейшего будущего». (Красный архив. — М. - Пг., 1927. — Т. 1(20).)
В ночь с 27 на 28 февраля генерал Данилов отвечает в 00:15: «67-й и 68-й пех. полки (Тарутинский и Бородинский), 15-й Уланский Татарский, 3-й Уральский Казачий под начальством начальника дивизии ген. Мартынова и Пулемётная команда для Георгиевск. бат. направляются в столицу. Головным будет отправлен из Двинска 67-пехотный полк около 10 ч. Вечера 28-го, прибудет в Петроград 18 часов после отправления».
В 02:12 генерал Алексеев отправляет следующую телеграмму: «Государь Император повелел назначить сверх войск, высылаемых в Петроград, согласно предшествующей моей телеграмме, ещё по одной пешей и одной конной батарее от каждого фронта, имея на орудие по одному зарядному ящику, и сделав распоряжение о дополнительной присылке снарядов в хвосте всего движения означенных войск».
Как видим, нынешние рассказы псевдомонархистов о том, что Николай Второй-де тогда «не пожелал проливать русскую кровь» в Петрограде и поэтому «не стал подавлять» восстания в городе, попросту несостоятельны.
В столицу были направлены отборные воинские части, казаки, артиллерия. Позаботились даже о направлении дополнительного количества снарядов для них. Другое дело, что воевать за царя против своих же товарищей эти войска уже не слишком-то хотели, и не стали этого делать.
Всего в мятежный Петроград должно было прибыть около 50.000 солдат и офицеров. Первые эшелоны должны были прийти в Петроград 1 марта утром, а остальные — днём. По такому плану прибытие столь солидного и мощного во всех отношениях воинского контингента должно было водворить порядок в Петрограде.
Вопрос о подборе «особо надежных» частей для отправки их в Петроград вовсе не случайно стоял в поле зрения Ставки.
Это сейчас нам рассказывают сказки о том, что фронт, якобы, в Феврале 1917 года стоял «нерушимой стеной», а «серая скотинка» в окопах только и мечтала о весеннем наступлении и разгроме «коварных тевтонов».
На самом деле фактическое положение дел в войсках было крайне тревожным и Ставка прекрасно знала, о том, что многие части уже тогда потеряли дисциплину, боеспособность и были на грани анархии и бунта.
Генерал П.К. Курлов, впоследствии, вспоминал о событиях осени 1916 года:
«Главный начальник военного округа, генерал Хабалов, сам совершенно не понимал опасности, угрожавшей Петрограду от переполнения города таким значительным числом запасных, что характерно подтверждается нападением рядовых 130 пехотного полка на чинов полиции во время незначительных рабочих беспорядков на Выборгской стороне, когда со стороны министра внутренних дел потребовались значительные усилия для удаления из столицы хоть этого одного полка».
Как видим, уже тогда солдаты 130 пехотного полка, вызванные для усмирения рабочих волнений на Выборгской стороне Петрограда, вместо этого заняли сторону рабочих и сами НАПАЛИ на чинов полиции. После этого этот полк удалось убрать из столицы, но это никак не оздоровило ситуацию в ней.
Беда была в том, что разложение в армии и антимонархические настроения к тому времени уже захватили отнюдь не только войска Петроградского гарнизона (как принято считать среди нынешних «монархистов»), но распространились по всей империи, не исключая ее относительно спокойных и благополучных южных областей.
Вот что рассказывает об этом П.Г. Курлов:
«Незадолго перед этим департаментом полиции был командирован в пределы юга России жандармский полковник с поручением возможно подробнее ознакомиться с настроением войсковых частей и личного состава тыловых учреждений.
Представленный упомянутым офицером обстоятельный доклад заключал безотрадную картину: усилиями преступной пропаганды об опровергнутом ныне германофильстве Императрицы и ее всеобъемлющем влиянии на Государя, а также о приписываемой Ему слабости воли, армия была подготовлена к мысли о дворцовом перевороте. Этому способствовала наличность у офицеров военного времени, лишенных старых традиций, стремления вносить подобные идеи в умы нижних чинов. Разговоры в этом смысле открыто велись в офицерских собраниях и не встречали необходимого противодействия со стороны высшего командного состава».
Еще раз подчеркнем: разговоры о необходимости дворцового переворота тогда ОТКРЫТО велись как в офицерских собраниях, так и среди нижних чинов царской армии, «не встречая необходимого противодействия со стороны высшего командного состава»!!!
«Идея становится материальной силой тогда, когда она овладевает массами!», - как говорили классики марксизма.
Именно это и произошло в Российской империи в Феврале 1917 года…
Генерал Н.И. Иванов выехал из Могилёва, где размещалась Ставка, около 13 ч 28 февраля 1917 г., вместе с элитным Георгиевским батальоном. Его целью был Петроград, а задачей – подавление начавшегося там восстания (или беспорядков, как кому больше нравится).
Однако, слабовольный, постаревший и обиженный на все и всех Николай Иудович Иванов не слишком-то желал, да и не был способен исполнить «роль генерала Галифе» при подавлении восстания в Петрограде.
Приближенная к императрице баронесса Буксгевден впоследствии вспоминала: «Этой же ночью 1-го марта из Ставки прибыл генерал Иванов. Его встреча с императрицей состоялась уже в два часа пополуночи. Генерал Иванов был послан с войсками на подавление мятежа в столице. Свои войска генерал оставил в Вырице, примерно в 20 верстах. Генерал просил разрешения императрицы использовать солдат, защищающих дворец для охраны тыла — на то время пока он будет продвигаться к Петрограду с батальоном Святого Георгия. Императрица совершенно обоснованно заметила, что генерал получил всю полноту власти, и потому волен действовать так, как считает нужным. Сама же она не может отдавать никаких распоряжений. Кстати говоря, генерал Иванов так ничего и не сделал. Он оставался со своим батальоном в Вырице и даже не высадил своих солдат из поезда». (Буксгевден С. К. Венценосная мученица. Жизнь и трагедия Александры Фёдоровны, императрицы всероссийской. — М., 2006.)
Далее события развивались в следующем порядке:
По показаниям царской свиты, императорский поезд прибыл на станцию Дно 1 марта в 15:00.
На предыдущей остановке было получено сообщение, что генерал Иванов только утром 1 марта прошёл станцию Дно. Николай Второй сильно удивился этому, т.к. ожидал, что генерал Н.И. Иванов в это время УЖЕ будет в Царском Селе.
Царь спрашивает у дворцового коменданта Воейкова: «Отчего он так тихо едет?».
Жандармский генерал Спиридович А. И. свидетельствовал:
«Узнали и то, что при нахождении генерала Иванова на станции прошло несколько поездов из Петрограда, переполненных пьяными солдатами. Многие из них своевольничали, говорили дерзости. Несколько десятков солдат были генералом арестованы. Многих солдат обыскали и нашли у них большое количество офицерских шашек и разных офицерских вещей, очевидно, награбленных в Петрограде. Генерал Иванов, по-стариковски, патриархально, бранил задержанных солдат, ставил их на колени, приказывал просить прощения, а арестованных увез со своим поездом. Все это, по рассказам очевидцев, носило довольно странный характер и производило смешное впечатление чего-то несерьёзного, бутафорского».
Вообще, все это «подавление восстания», в исполнении Николая Иудовича Иванова, выглядело бутафорски-театрально:
2 марта генерал Иванов выезжает из Вырицы в расположение Тарутинского полка, но на станции Сусанино) его вместе с Батальоном георгиевских кавалеров блокируют революционные железнодорожники.
Там Иванов получает телеграмму от инженера Бубликова: «Мне стало известно, что вы арестовываете и терроризуете служащих железных дорог, находящихся в моем ведении. По поручению Временного комитета Государственной Думы предупреждаю вас, что вы навлекаете на себя этим тяжелую ответственность. Советую вам не двигаться из Вырицы, ибо, по имеющимся у меня сведениям, народными войсками ваш полк будет обстрелян артиллерийским огнем».
Собственно после этой опереточной телеграммы, от никому не известного и явно блефовавшего инженера Бубликова, весь пыл генерала Н.И. Иванова и иссяк.
«В ночь со 2 на 3 марта в 01:30 генерал Иванов отправляет генералу Алексееву телеграмму: «До сих пор не имею никаких сведений о движении частей, назначенных в мое распоряжение. Имею негласные сведения о приостановке движения моего поезда. Прошу принятия экстренных мер».
По свидетельству депутата Государственной Думы Шульгина В. В., 2 марта на станции Семрино появляются революционные агитаторы, и Батальон георгиевских кавалеров начинает выходить из под контроля генерала Иванова.
2 марта блокированный в Семрино генерал Иванов командирует в Царское Село подполковника Тилли с приказом собрать там и доложить сведения о положении дел в Петрограде. Утром 3 марта подполковник Тилли сообщает, что задержан в Царском Селе революционными властями.
В ночь с 3 на 4 марта генерал Иванов выезжает обратно в Ставку.
На станции Дно он узнаёт от её коменданта об отречении Николая II от престола, в Орше узнаёт об отказе от престола великого князя Михаила Александровича.
5 марта в 15:00—16:00 прибывает в Ставку, где «наставлял солдат служить верно и честно новому правительству, благодарил их за службу и, прощаясь, обнял и поцеловал в каждой роте одного солдата за всю роту» (Захаров журнал «Былое» «Последние дни старого режима», Петроград, «Алконост», 1921).
Так бесславно и закончилась вялая попытка генерала Николая Иудовича Иванова подавить восстание в Петрограде…
А вот что тогда происходило в Ставке, в Могилеве:
По воспоминаниям подполковника Б. Н. Сергеевского, бывшего начальником службы связи в Ставке, около 20 часов 27 февраля дворцовый комендант генерал Воейков передал ему Высочайшее повеление предоставить прямой провод на Царское село — Дворец. Переговоры Воейкова продолжались более 3 часов, он несколько раз убегал с ворохами телеграфной ленты то во дворец к Государю, то в верхний этаж здания ставки к Алексееву. Было ясно, что переговоры шли между Государем и Государыней и касались очень важных вопросов.
В 23:12 императрица телеграфирует из Царского Села: «Революция вчера приняла ужасающие размеры. Знаю, что присоединились и другие части. Известия хуже, чем когда бы то ни было. Аликс.», и ночью в 01:05: «Уступки необходимы. Стачки продолжаются. Много войск перешло на сторону революции. Аликс.» (Спиридович А. И. Великая Война и Февральская Революция 1914—1917 гг. Книга III)
В 00:55 поступает телеграмма Хабалова: «Прошу доложить Его Императорскому Величеству, что исполнить повеление о восстановлении порядка в столице не мог. Большинство частей, одни за другими, изменили своему долгу, отказываясь сражаться против мятежников. Другие части побратались с мятежниками и обратили своё оружие против верных Его Величеству войск. Оставшиеся верными долгу весь день боролись против мятежников, понеся большие потери. К вечеру мятежники овладели большей частью столицы. Верными присяге остаются небольшие части разных полков, стянутые у Зимнего дворца под начальством генерала Занкевича, с коими буду продолжать борьбу. Ген.-лейт. Хабалов».
Обер-гофмаршал Бенкендорф телеграфирует из Петрограда в Ставку, что лейб-гвардии Литовский полк расстрелял своего командира, а в лейб-гвардии Преображенском полку расстрелян командир батальона.
В этих условиях Николай Второй принимает роковое решение выехать из могилевской ставки в Царское Село…
Ранним утром 13 марта (1 марта по нов. ст.) поезд Николая Второго отбыл в Царское Село.
«Впереди шел свитский поезд; в расстоянии часа езды от него — поезд Государя. В пути в свитском поезде стало известно, что в Петрограде возникла революционная власть, и ею отдано распоряжение направить поезд Государя не в Царское, а в Петроград. Об этом было дано знать в поезде Государя, и оттуда последовало распоряжение ехать в Царское. Но узловые пункты Любань и Тосна были заняты революционными войсками. Государь принял решение ехать в Псков.
Там 15 марта последовало отречение Императора», - отмечает Н.А. Соколов.
Деталях самого отречения подробно описаны у непосредственного участника этого события, депутата Государственной Думы В.В. Шульгина в его «Воспоминаниях»:
«Мы вошли в салон-вагон, ярко освещенный, крытый чем-то светло-зеленым. В вагоне был Фредерикс (министр двора), и еще какой-то генерал, фамилию которого я не знаю. Через несколько мгновений вошел царь. Он был в форме одного из кавказских полков. Лицо его не выражало решительно ничего больше, чем когда приходилось видеть в другое время. Поздоровался он с нами скорее любезно, чем холодно, подав руку: Затем сел и просил всех сесть, указав место А. И. Гучкову рядом с собой, около маленького столика, а мне – напротив А. И. Гучкова. Фредерикс сел немного поодаль, а в углу вагона за столиком, сел генерал, фамилию которого я не знал, приготовляясь записывать. Кажется, в это время вошел Рузский и, извинившись перед государем, поздоровался с нами и занял место рядом со мною – значит, против царя.
При таком составе (царь, Гучков, я, Рузский, Фредерикс и генерал, который писал) началась беседа. Стал говорить Гучков. Я боялся, что Гучков скажет царю что-нибудь злое, безжалостное, но этого не случилось. Гучков говорил довольно долго, гладко, даже стройно в расположении частей своей речи. Он совершенно не коснулся прошлого. Он изложил современное положение, стараясь выяснить, до какой бездны мы дошли. Он говорил, не глядя на царя, положив правую руку на стол и опустив глаза. Он не видел лица царя и, вероятно, так ему было легче договорить все до конца.
Он и сказал все до конца, закончив тем, что единственным выходом из положения было бы отречение царя от престола в пользу маленького Алексея, с назначением регентом великого князя Михаила. Когда он это сказал, генерал Рузский наклонился ко мне и шепнул:
– Это уже дело решенное.
Когда Гучков кончил, царь заговорил, при чем его голос и манеры были гораздо спокойнее и как-то более просто деловиты, чем взволнованная величием минуты несколько приподнятая речь Гучкова.
Царь сказал совершенно спокойно, как-будто о самом обыкновенном деле:
– Я вчера и сегодня целый день обдумывал и принял решение отречься от престола. До 3 часов дня я готов был пойти на отречение в пользу моего сына, но затем я понял, что расстаться со своим сыном я не способен.
Тут он сделал очень коротенькую остановку и прибавил, но все также спокойно:
– Вы это, надеюсь, поймете. Затем он продолжал:
– Поэтому я решил отречься в пользу моего брата. После этих слов он замолчал, как бы ожидая ответа.
Тогда я сказал:
– Это предложение застает нас врасплох. Мы предвидели только отречение в пользу цесаревича Алексея. Потому я прошу разрешения поговорить с Александром Ивановичем (Гучковым) четверть часа, чтобы дать согласный ответ.
Царь согласился, но, не помню уж как разговор снова завязался и мы очень скоро сдали ему позицию. Гучков сказал, что он не чувствует себя в силах вмешиваться в отцовские чувства и считает невозможным в этой области какое бы то ни было давление. Мне показалось, что в лице царя промелькнуло слабо выраженное удовлетворение за эти слова. Я, с своей стороны, сказал, что желание царя, насколько я могу его оценить, хотя имеет против себя то, что оно противоречит принятому решению, но за себя имеет также многое. При неизбежной разлуке создастся очень трудное, щекотливое положение, так как маленький царь будет все время думать о своих отсутствующих родителях, и, быть может, в душе его будут расти недобрые чувства по отношению к людям, разлучившим его с отцом и матерью. Кроме того, большой вопрос, может ли регент принести присягу на верность конституции за малолетнего императора. Между тем, такая присяга при настоящих обстоятельствах совершенно необходима для того, чтобы опять не создалось двойственного положения. Это препятствие при вступлении на престол Михаила Александровича будет устранено, ибо он может принести присягу и быть конституционным монархом. Таким образом, мы выразили согласие на отречение в пользу Михаила Александровича. После этого царь спросил нас, можем ли мы принять на себя известную ответственность, дать известную гарантию в том, что акт отречения действительно успокоит страну и не вызовет каких-нибудь осложнений. На это мы ответили, что насколько мы можем предвидеть, мы осложнений не ждем. Я не помню точно, когда царь встал и ушел в соседний вагон подписать акт. Приблизительно около четверти двенадцатого царь вновь вошел в наш вагон, – в руках он держал листочки небольшого формата.
Он сказал:
– Вот акт отречения, прочтите.
Мы стали читать вполголоса. Документ был написан красиво, благородно. Мне стало совестно за тот текст, который мы однажды набросали. Однако, я просил царя, после слов: заповедаем брату нашему править делами государственными в полном и ненарушимом единении с представителями народа в законодательных учреждениях на тех началах, кои будут установлены», – вставить: «принеся в том всенародную присягу».
Царь сейчас же согласился и тут же приписал эти слова, изменив одно слово, так что вышло: «принеся в том ненарушимую присягу». Таким образом, Михаил Александрович должен был бы принести присягу на верность конституции и был бы строго конституционным монархом. Мне казалось, что этого совершенно достаточно, но события пошли дальше… Акт был написан на двух или трех листочках небольшого формата с помощью пишущей машинки. На заглавном листе стояло слева слово: «Ставка», а справа «Начальнику штаба». Подпись была сделана карандашом.
Когда мы прочли и одобрили акт, мне кажется, произо шел обмен рукопожатий, как-будто имевший сердечный характер. Впрочем, в это время я уже безусловно был взволнован и потому могу ошибаться. Может быть, этого и не было. Я помню, что, когда я в последний раз взглянул на часы, было без 12 минут 12. Поэтому, надо думать, что все это событие огромной исторической важности произошло между 11 и 12 часами в ночь со 2-го на 3-е марта.
Я помню, что, когда это случилось, у меня мелькнула мысль: «Как хорошо, что было 2-е марта, а не 1-е». После этого было прощание. Мне кажется, что злых чувств ни с той, ни с другой стороны в это мгновение не было. У меня в душе была скорее жалость к человеку, который в это мгновение искупал свои ошибки благородством мыслей, осветивших отказ от власти. С внешней стороны царь был совершенно спокоен, но скорее дружественен, чем холоден.
Я забыл сказать, что мы условились с ген. Рузским, что будет два экземпляра акта, собственноручно подписанных, потому что мы опасались, что при бурных обстоятельствах Петрограда, акт, который мы привезем, может быть легко утрачен. Таким образом, первый подписанный акт на листочках небольшого формата должен был остаться у ген. Рузского. Мы же привезли второй экземпляр, также написанный на машинке, но на листочке большого формата. Подпись царя справа сделана также карандашом, а с левой стороны – пером скрепил министр двора Фредерикс. В получении этого экземпляра, который был нам вручен в вагоне ген. Рузского, мы т. – е. Гучков, и я, выдали расписку. Этот экземпляр мы привезли в Петроград, и его удалось передать в надежные руки».
На мой взгляд, интересно проанализировать некоторые детали этого судьбоносного события.
Конечно же, так запросто и ДОБРОВОЛЬНО отрекаться, во время великой и кровопролитной войны, верховный главнокомандующий и всероссийский император не имел права ни по законам Российской империи, ни по соображениям обычного здравого смысла.
Своим отречением он освободил войска от присяги (а ведь тогда войска присягали императору ЛИЧНО). А в те времена верность принятой присяге высоко ценилось, и это было не просто «красивыми словами»…
Даже в мирное время, как показали события 14 декабря 1825 года, «переприсягание» войск в России дело непростое, а уж во время тяжелейшей войны - и вовсе крайне опасное.
Не случайно В.В. Шульгин в своих «Воспоминаниях» проводит аналогию с 1 марта 1801 года. Тогда офицеры-заговорщики попытались принудить Павла Первого отречься от престола.
Они забили его насмерть, но так и не добились этого. Император Павел НИЧЕГО не подписал, он предпочел погибнуть императором и Помазанником Божьим, сохранив верность своему царскому долгу.
Спустя 116 лет же его правнук Николай Второй спокойно подписывает свое отречение.
«Отрекся, как эскадрон сдал», - с горечью написал об этом Александр Блок.
Отрекаться за себя и за наследника цесаревича Николай Второй тоже не имел никакого права.
Отдавать огромную царскую власть во время войны своему брату, в.к. Михаилу, прекрасно зная о его отрицательном отношении к царскому служению вообще и власти в частности, даже не переговорив предварительно с ним об этом шаге, со стороны Николая Второго было просто необъяснимым безумием.
Даже прибывшие к нему депутаты рассчитывали лишь на отречение Николая пользу цесаревича Алексея.
Одной из «загадок», которые сейчас любят разгадывать некоторые псевдомонархисты, является вопрос: почему Николай Второй отрекся не только за себя, но и за наследника Алексея.
На самом деле ответ на этот вопрос давно известен.
Как известно, в Ставке директор политической канцелярии при Верховном Главнокомандующем Н. Н. Базили, по поручению Алексеева, в эту ночь с 1 по 2 марта вырабатывал манифест об отречении от престола Императора Николая II в пользу цесаревича Алексея, при регенте Михаиле Александровиче.
Окончательный текст такого отречения, отредактированный Алексеевым, был передан в Псков Рузскому.
Прибывшие из Петрограда Гучков и Шульгин тоже были уверены, что царь подпишет именно такой вариант своего отречения.
О том, почему Николай Второй принял другое решение, рассказывает в своих мемуарах протопресвитер Г. Шавельский.
Давайте посмотрим на его изложение деталей отречения:
«2-го марта Государь встал в обычное время; потом занимался утренним туалетом, молился Богу; со свитой пил кофе, причем говорили обо всем, кроме дел государственных и переживаемых событий. Потом занятия в кабинете, прогулка, затем завтрак, — Государь спокоен, разговорчив, точно ничего не происходит. Потом опять прогулка с приближенными и после нее чай.
Около 6 час. вечера Государь приглашает к себе в вагон проф. Федорова и просит присесть. Затем между ними происходит следующий разговор:
— Скажите мне, Сергей Петрович, откровенно: может ли совсем выздороветь Алексей Николаевич? — обращается Государь к проф. Федорову.
— Если ваше величество верите в чудо, то для чуда нет границ. Если же хотите знать слово науки, то я должен сказать, что наука пока не знает случаев полного исцеления от этой болезни.
Может быть, лишь вопрос о продолжительности болезни. Одни из таких больных умирали в детском возрасте, другие семи лет, иные двадцати, а герцог Абруцкий дожил до 42 лет. Дальше никто не жил, — ответил проф. Федоров.
— Значит, вы считаете болезнь неизлечимой?
— Да, ваше величество!
— Ну что ж! Мы с Алексеем Николаевичем поселимся в Ливадии. Крымский климат очень благотворно действует на него, и он там, Бог даст, окрепнет.
— Выше величество ошибаетесь, если думаете, что после вашего отречения вам позволят жить с Алексеем Николаевичем, когда он станет Государем.
— Как не позволят! Этого не может быть!
— Да, не позволят, ваше величество.
— Я без него жить не могу. Тогда я и за него отрекусь. Надо выяснить вопрос!
После этого были приглашены гр. Фредерикс, начальник походной канцелярии полк. Нарышкин и еще, кажется, Воейков, которые сообща разрешили вопрос в том же смысле, как говорил проф. Федоров.
Государь решил отречься и за Наследника.
В 7 ч. 30 м. вечера обед, а за обедом — обычные, совершенно спокойные разговоры, точно ничего не случилось, ничего не происходит.
В 10 час. вечера приехали Гучков и Шульгин. Государь вел с ними беседу, закончившуюся подписанием им акта отречения в пользу великого князя Михаила Александровича. В 12-м часу ночи Государь, отпустивши их обоих, вошел в столовую, где свита сидела за чаепитием.
— Как долго они (Т. е. Гучков и Шульгин.) меня задержали! — сказал Государь, обратившись к свите, и затем началась беседа о разных разностях, как вчера и третьего дня.
Государь был совершенно спокоен...»
Очевидно, что Николай Второй, движимой отцовской любовью, принял решение отречься и за своего сына Алексея, мечтая вообще «отойти от дел» и рассчитывая на тихую семейную жизнь в Крыму, в Ливадии. (Вполне возможно, что такие обещания и авансы ему кто-то из тех, кто уговаривал его отречься и давал).
Это решение Николая оказалось полной неожиданностью для Гучкова с Шульгиным, а его отречение в пользу инфантильного и питающего отвращение к власти и государственным делам в.к. Михаила Александровича вообще оказалось гибельной ошибкой.
В результате, Керенскому и компании, собравшимся в Петрограде, в квартире князя П. Путятина в доме 12 по Миллионной улице, ничего не стоило «уболтать» в.к. Михаила Александровича на собственное отречение.
В результате появился следующий документ:
«Тяжкое бремя возложено на Меня волею Брата Моего, передавшего Мне Императорский Всероссийский Престол в годину беспримерной войны и волнений народных.
Одушевленный единою со всем народом мыслию, что выше всего благо Родины нашей, принял Я твердое решение в том лишь случае восприять Верховную власть, если такова будет воля Великого Народа нашего, которому надлежит всенародным голосованием, через представителей своих в Учредительном Собрании, установить образ правления и новые основные законы Государства Российского.
Посему, призывая благословение Божие, прошу всех граждан Державы Российской подчиниться Временному правительству, по почину Государственной Думы возникшему и облеченному всею полнотою власти, впредь до того, как созванное в возможно кратчайший срок, на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования, Учредительное Собрание своим решением об образе правления выразит волю народа,
Михаил.
3 марта 1917 г. Петроград».
Иначе говоря, да здравствует безвластие и анархия, в самый разгар мировой войны!
Подчеркнем лишь, что большевики к этому удивительному идиотизму с организацией безвластия в России не имели ровным счетом никакого отношения. Тогдашние демократы, либералы и «интеллигенты» сами хорошо постарались…
Немного о современной мифологии связанной с отречением Николая Второго.
Окончательный текст отречения в пользу Михаила был составлен Николаем Вторым и подписан им СОБСТВЕННОРУЧНО, карандашом.
Вокруг этой карандашной подписи в последние годы и возникло множество спекуляций. Нынешние «знатоки» истории ухватились за это и начали сочинять различные конспирологические легенды.
Чего только не на придумывали, вплоть до того, что Николай, якобы, подавал всем некий «тайный знак» о своем несогласии, специально подписываясь карандашом в своем отречении.
Дескать народ, узнав про карандашную подпись, должен был сообразить что царь в глубине души не согласен с отречением и таким замысловатым образом протестует против него.
Некоторые «знатоки», основываясь на подобных умозаключениях, даже написали целые книги на тему «отречение, которого не было».
Что тут можно сказать.
Начнем со злополучного карандаша.
Разумеется, Николай Второй, подписываясь карандашом под своим отречением, НИКАКОГО «тайного послания» россиянам не передавал.
Пользоваться остро отточенными карандашами он очень любил, это было его маленькой слабостью.
Многие резолюции Николая Второго на различных документах как раз и были сделаны карандашом.
Например, генерал П.Г. Курлов вспоминал о резолюции Николая Второго на его телеграмме, сделанной еще в 1911 году:
«…я послал дворцовому коменданту, генерал-адъютанту В. А. Дедюлину, телеграмму, прося его повергнуть к стопам Государя мою беспредельную благодарность и готовность служить Его Величеству, как служил в течение 35 лет Его державному отцу и деду.
Через два дня дворцовый комендант прислал мне при своем письме мою телеграмму, на которой карандашом рукой Государя было написано:
«Благодарю. В верности службы генерала Курлова никогда не сомневался».
Как видим, и здесь Николай Второй написал свою вполне благосклонную резолюцию КАРАНДАШОМ.
Так что никакого «особого смысла», или тайного подтекста в использовании карандаша Николаем и при подписании своего отречения нет.
Он просто взял в руки то, чем привык пользоваться (карандаш) и поставил им свою подпись.
Не вызвала его «карандашная» подпись никаких вопросов и у министра двора, престарелого графа Фредерикса, который отлично знал все требования протокола и непременно запротестовал бы, если заметил какие-то неточности или нарушения.
Кроме этого, никакие законы Российской империи не регламентировали порядок составления (или подписания) отречения Помазанником Божьим. Это просто не было ими предусмотрено.
Поэтому бессмысленно рассуждать на тему того, почему это Николай Второй поставил свою подпись карандашом, а не гусиным пером, к примеру.
Чем он привык пользоваться, тем и подписался.
После подписания своего отречения Николай Второй прожил еще 16,5 месяцев. За это время он встречался и разговаривал с множеством людей, вел свой дневник, и т.д.
Нигде и никому он не говорил о том, что отречение было вырвано у него силой, или он, подписывая его карандашом, подавал какие-то тайные знаки.
Да и его современники, убежденные монархисты типа генерала Дитерикса, или следователя Н.А. Соколова нигде не ставят под сомнение «легитимность» и добровольность отречения Николая Второго, спокойно именуя его в своих книгах «бывший царь», или «бывший император».
Так что тут нет никакой конспирологии или «тайных знаков» в этом процессе не было.
Другим важным моментом является поведение руководящего состава Ставки, да и, практически, всей верхушки царской армии накануне, и в дни отречения Николая.
Как известно, генерал М.В. Алексеев (которого царь в хорошем настроении называл «мой косой друг») в тайне от Николая Второго, произвел своего рода «опрос общественного мнения» среди всех главнокомандующих фронтами и командующих Балтийским и Черноморскими флотами, послав им соответствующую телеграмму.
ВСЕ они высказались за отречение Николая Второго!!!
И если о поведении сухопутных главкомов написано и сказано много, то о роли командующего Балтийским флотом вице-адмирала Непенина (чья измена особенно больно задела Николая) обычно говорят как-то мельком, вскользь.
А ведь именно вице-адмирал Непенин несет главную ответственность перед историей и за мгновенный и полный развал самого мощного у нас Балтийского флота, и за массовое избиение офицеров в Кронштадте, Гельсингфорсе, и на многих кораблях его флота.
Об этом следует рассказать поподробнее.
В те драматические дни вице-адмирал Непенин направляет в Ставку телеграмму следующего содержания:
«...С огромным трудом удерживаю в повиновении флот и вверенные мне войска.
В Ревеле положение критическое, но не теряю еще надежды его удержать. Всеподданейше присоединяюсь к ходатайствам Главнокомандующих фронтами о немедленном принятии решения, формулированного Председателем Государственной Думы [об отречении Государя в пользу сына]. Если решение не будет принято в течение ближайших часов, то это повлечет за собой катастрофу с неисчислимыми бедствиями для нашей Родины.
2-го марта 1917 г. № 260
Вице-адмирал Непенин».
Самое интересное, что содержание телеграммы расходилось с реальной обстановкой. Как раз в Ревеле (который Непенин почему-то «не терял надежды удержать»), ситуация была относительно спокойной. А вот Гельсингфорсе и Кронштадте, про которые он вообще не упоминает, ситуация как раз-то и была трагической.
Эта телеграмма, с которой ознакомили Николая Второго, сыграла немалую роль в его отречении.
Видя, что опереться ему не на кого: все главнокомандующие фронтами, как и командующие Балтийским и Черноморским флотом перешли на сторону Государственной Думы и «умоляют» его отречься, Николай Второй и «сломался».
Можно быть уверенным, что назначая Непенина (который до своего назначения не командовал даже кораблем I-го ранга) на высокую должность командующего Балтийским флотом, Николай Второй явно рассчитывал на его преданность и порядочность, однако он серьезно ошибся в человеческих качествах адмирала.
Именно вице-адмирал Непенин, еще 3 марта 1917 года, СРАЗУ после получения известия об отречении Николая, уже зная о зверских убийствах офицеров и кондукторов на линейных кораблях и судах 5-й флотилии миноносцев в Гельсингфорсе, вместо жестких мер по пресечению этих убийств и наведению порядка, приказывает ВЫБРАТЬ от каждого корабля по два делегата и прислать их на борт своего штабного «Кречета».
Прямо скажем, этим решением Непенин щедро плеснул «бензинчика» в костер разгоравшейся анархии и хаоса на кораблях Балтфлота. Наверное, организацией этих «выборов» ему хотелось понравиться новой революционной власти…
После этого вице- адмирал Непенин с восторгом поприветствовал появление «Свободной России» и поспешил издать верноподданический приказ в поддержку новой власти, демонстрируя свою лояльность к ней:
«Приказ
Командующего Флотом Балтийского моря
посыльное судно «Кречет»
4-го марта 1917 года № 302 / оп
Приветствуя и всецело поддерживая новый строй Свободной России я предлагаю всем г.г. офицерам во имя блага нашей Великой Родины, сохраняя дальнейшее полное спокойствие, вступать в открытую и тесную связь с подчиненными им командами, ибо только при обоюдном доверии и связи мы можем сохранить наш флот сплоченным и сильным на глазах врага — немца. Из личных моих разговоров с офицерами и депутатами команд я выяснил, что наши офицеры и матросы все, как один человек, желают довести войну до победного конца.
Считаю абсолютно недопустимым пролитие драгоценной русской крови. От имени нового правительства Великой и Свободной России еще раз призываю офицеров к спокойствию и единению с командой и категорически воспрещаю пролитие крови, ибо жизнь каждого офицера, матроса и солдата особенно нужна России для победоносной войны с внешним врагом.
Вице-адмирал Непенин».
Этот лицемерный призыв к офицерам: «к спокойствию и единению с командой» исходил от того человека и командующего флотом, на чьих глазах (а Непенин находился на «Кречете», вмерзшем в гельсингфорский лед неподалеку от других кораблей, на которых вспыхнул бунт) где матросы ударами кувалд и штыков убивали своих офицеров, топили их в полыньях и расстреливали...
(Подробно о трагических событиях в Гельсингфорсе и Кронштадте в феврале-марте 1917 года написано в этой главе: http://www.proza.ru/2011/02/14/618)
Стремление идти на поводу у взбунтовавшихся команд сыграла злую шутку и с самим Непениным. Анархия охватывала экипажи кораблей и сам Непенин тоже был убит.
Что произошло потом, рассказывает в своих воспоминаниях старший офицер эсминца Новик (в то время) Г.К. Граф:
«В 3 часа дня разнеслась весть, что в 1 час 20 минут в воротах Свеаборгского порта предательски, в спину, убит шедший на Вокзальную площадь командующий флотом вице-адмирал А. И. Непенин. В командование флотом сейчас же вступил, как старший, вице-адмирал Максимов, который, кстати, стал немедленно величать себя первым революционным адмиралом. Вскоре мы имели случай убедиться в справедливости слухов: на площадь въехал автомобиль с адмиралом Максимовым, украшенным огромным красным бантом и окруженным несколькими офицерами своего штаба и вооруженными матросами. Команды приветствовали его громкими криками «ура». Получалось впечатление, что это один из популярнейших вождей переворота и враг «старого режима», но никак не вице-адмирал, проведший всю жизнь на службе его величества…
При первых же признаках революции Максимов почувствовал, что пришла наконец пора осуществить свои честолюбивые замыслы. Он стал тайно агитировать среди своих подчиненных, чтобы те выбрали его на пост, который ему так хотелось занять.
Добиться этого было не трудно. Скоро при содействии своего расторопного флаг-офицера старшего лейтенанта Василевского, человека той же формации, что и он сам, его избрали... писаря его же штаба.»
Как видим, дурной пример оказался заразителен и некоторые «господа офицеры» тоже захотели понравиться «революционной» матросской толпе, начав украшать свои мундиры красными бантами и именовать себя «революционерами».
А ведь это были кадровые офицеры (боевые потери среди надводных сил Балтфлота в годы ПМВ были минимальными и не шли ни в какое сравнение со страшными цифрами потерь офицеров в русской пехоте, где на полк, порой, оставалось по 3-4 кадровых, «довоенных» офицера).
На флоте же всю войну командами кораблей руководили кадровые офицеры, элита дворянской России. И «доруководились» они до кронштадтской и гельсингфорсской резни…
Вернемся к другим событиям, непосредственно связанным с отречением Николая Второго.
Поздно вечером 3 марта Николай Второй возвратился в Могилев.
«Могилев встретил отрекшегося Царя «марсельезой» и красными полотнищами, и это новое лицо враз изменившегося города, наверное, подействовало на Государя более удручающее, чем обстоятельства самого отречения.
«4 марта, — писал полковник Пронин, — подходя сегодня утром к Штабу, мне бросились в глаза два огромных красных флага, примерно в две сажени длиной, висевшие по обе стороны главного входа в здание городской Думы. Вензеля Государя и Государыни из разноцветных электрических лампочек уже были сняты. Государь со вчерашнего дня «во дворце», и Он может из окошек круглой комнаты, в которой обыкновенно играл наследник, видеть этот новый «русский флаг».
Около 10 часов утра я был свидетелем проявления «радости» Георгиевским батальоном по случаю провозглашения нового режима в России. Сначала издалека, а затем все ближе и ближе стали доноситься звуки военного оркестра, нестройно игравшего марсельезу.
Мы все, находившиеся в это время в оперативном отделении, подошли к окнам. Георгиевский батальон в полном составе, с музыкой впереди, направляясь в город, проходил мимо Штаба. Толпа, главным образом мальчишки, сопровождала его.
Государь, стоя у окна, мог наблюдать, как лучшие солдаты армии, герои из героев, имеющие не менее двух георгиевских крестов, так недавно составлявшие надежную охрану Императора, демонстративно шествуют мимо Его, проявляя радость по случаю свержения Императора...
Нечто в том же духе сделал и «Конвой Его Величества». Начальник Конвоя генерал граф Граббе явился к Алексееву с просьбой разрешить снять вензеля и переименовать «Конвой Его Величества» в «Конвой Ставки Верховного Главнокомандования». И вспомнились мне швейцарцы — наемная гвардия Людовика XVI, вся, до единого солдата погибшая, защищая короля» (Пронин В.М., генерального штаба полковник. Последние дни Царской Ставки. Белград, 1930, с с. 50-51. 300)
Вот такую «верность» отрекшемуся императору продемонстрировали ЛУЧШИЕ части русской армии, «герои из героев»…
Одновременно начался торг и о дальнейшей судьбе Николая Второго и членов его семьи.
В последние дни пребывания отрекшегося царя в Ставке, как показывал следователю Н.А. Соколову свидетель Дубенский, «генерал Алексеев вел переговоры с Временным Правительством о свободном проезде его в Царское, свободном там пребывании и свободном отъезде за границу через Мурман.
Свидетель Лукомский показал на следствии, что Временное Правительство гарантировало свободу Императору и отъезд его с семьей за границу».
Как видим, ни о каком проживании царской семьи в Ливадии и речи уже нет, максимум, на что можно было уже тогда им надеяться - это выезд за границу через Мурманский порт.
В те дни в Могилеве состоялось и еще одно мероприятие с участием Николая.
19 марта бывший царь прощался со служащими Ставки и чинами штаба.
Вокруг этого прощания тоже имеется немало легенд.
Большой популярностью у нынешних «монархистов» пользуется картина, изображающая заметаемые поземкой войска, выстроенные в чистом поле, которые обходит Николай.
Красиво, но абсолютно недостоверно.
Вся непродолжительная церемония прощания происходила в теплом помещении большого зала управления дежурного генерала.
Генерал майор Д.И Дубенский, состоявший при Николае II в Ставке, в качестве официального историографа, описывает эту процедуру прощания довольно высокопарно:
«Государь в кубанской пластунской форме бодро, твердо и спокойно вышел на середину зала. Его Величество был окружен со всех сторон. Около него находился генерал Алексеев, в его глазах были слезы. Государь немного помолчал, затем при глубочайшей тишине своим ясным, звучным голосом начал говорить. Его Величество сказал, что волей Божией ему суждено оставить Ставку, что он ежедневно в продолжение полутора лет видел самоотверженную работу Ставки и знает, сколько все положили сил на служение России во время этой страшной войны с упорным и злым врагом. Затем сердечно поблагодарил всех за труды и высказал уверенность, что Россия вместе с нашими союзниками будет победительницей и жертвы, которые все мы несли, не напрасны…
Уже при первых звуках голоса Государя послышались рыдания, и почти у всех были слезы на глазах, а затем несколько офицеров упало в обморок, начались истерики, и весь зал пришел в полное волнение, такое волнение, которое охватывает близких при прощании с дорогим, любимым, но уже не живым человеком. [...] Государь быстро овладел собой и направился к нижним чинам, поздоровался с ними, и солдаты ответили: «Здравия желаем Вашему Императорскому Величеству». Государь начал обходить команду, которая так же, как и офицерский состав Ставки, с глубокой грустью расставалась со своим Царем, которому они служили верой и правдой. Послышались всхлипывания, рыдания, причитания; я сам лично слышал, как громадного роста вахмистр, кажется, кирасирского Его Величества полка, весь украшенный Георгиями и медалями, сквозь рыдания сказал: «Не покидай нас, батюшка». Все смешалось, Государь уходил из залы и спускался с лестницы, окруженный толпой офицеров и солдат. Я не видел сам, но мне рассказывали, что какой-то казак-конвоец бросился в ноги Царю и просил не покидать России. Государь смутился и сказал: «Встань, не надо, не надо этого». Настроение у всех было такое, что, казалось, выйди какой-либо человек из этой взволнованной, потрясенной толпы, скажи слова призыва, и все стали бы за Царя, за его власть. Находившиеся здесь иностранцы поражены были состоянием офицеров царской Ставки; они говорили, что не понимают, как такой подъем, такое сочувствие к Императору не выразились во что-либо реальное и не имели последствий. Как это случилось так, но это случилось, и мы все только слезами проводили нашего искренне любимого Царя» (Царственные Мученики во воспоминаниях верноподданных, с. 447-448.)
Если верить этому описанию генерала Дубенского, то чуть ли не все вокруг готовы были там «встать горой» за батюшку-царя…
Судя по тому, КАК встретили отрекшегося царя в Могилеве лучшие части русской армии: Батальон георгиевских кавалеров и Конвой Его Величества, то думается, что придворный историограф тут сильно приукрасил реальную картину.
Даже в Ставке тогда доминировали совершенно другие настроения.
Совсем иначе эта сцена описана у обычного очевидца церемонии, преданного монархиста Н.А. Павлова:
«…Прощание со ставкой и армией. Государь видимо сдерживает волнение. У иных офицеров на глазах слезы. Наступила еще и последняя минута. Где-то тут должны нахлынуть тени Сусанина, Бульбы, Минина, Гермогена, Кутузова, Суворова и тысяч былых верных. Здесь и гвардия, военное дворянство, народ. Слезы офицеров — не сила. Здесь тысячи вооруженных. И не одна рука не вцепилась в эфес, ни одного крика «не позволим», ни одна шашка не обнажилась, никто не кинулся вперед, и в армии не нашлось никого: ни одной части, полка, корпуса, который в этот час ринулся бы, сломя голову, на выручку Царя, России.
Было мертвое молчание» (Павлов НА. Его Величество Государь Николай II. Париж, 1927, с. 302)
Вот это описание прощания значительно более правдоподобно, на мой взгляд.
Вечером 20 марта Николай Второй написал свой последний, прощальный приказ по армии. Приказ этот генерал Алексеев по прямому проводу протелеграфировал в Петроград, поэтому документ приобрел следующий вид:
«Приказ Начальника Штаба Верховного Главнокомандующего
8-го Марта 1917 года, № 371.
Отрекшийся от Престола Император Николай II, перед своим отъездом из района действующей армии, обратился к войскам со следующим прощальным словом:
«В последний раз обращаюсь к Вам, горячо любимые мною войска. После отречения мною за себя и за сына моего от Престола Российского власть передана Временному Правительству, по почину Государственной Думы возникшему. Да поможет ему Бог вести Россию по пути славы и благоденствия. Да поможет Бог и Вам, доблестные войска, отстоять нашу родину от злого врага. В продолжение двух с половиной лет Вы несли ежечасно тяжелую боевую службу, много пролито крови, много сделано усилий, и уже близок час, когда Россия, связанная со своими доблестными союзниками одним общим стремлением к победе, сломит последнее усилие противника. Эта небывалая война должна быть доведена до полной победы.
Кто думает теперь о мире, кто желает его — тот изменник Отечества, его предатель. Знаю, что каждый честный воин так мыслит. Исполняйте же Ваш долг, защищайте доблестно нашу Великую Родину, повинуйтесь Временному Правительству, слушайтесь Ваших начальников, помните, что всякое ослабление порядка службы только на руку врагу.
Твердо верю, что не угасла в Ваших сердцах беспредельная любовь к нашей Великой Родине. Да благословит Вас Господь Бог и да ведет Вас к победе Святой Великомученик и Победоносец Георгий.
«НИКОЛАЙ»
8-го Марта 1917 года.
Ставка.
Подписал: Начальник Штаба,
Генерал Алексеев».
Но Временное правительство, которое, с одной стороны, хотело бы убедить войска, что их недавний Верховный Главнокомандующий призывает к послушанию новым властям, с другой стороны, опасалось своих подлинных хозяев — совдепы, воспрепятствовало опубликованию последнего приказа отрекшегося императора.
Самый неожиданный удар Николай Второй получил в день своего отъезда в Царское Село.
Следователь Н.А. Соколов отмечает:
«21 марта в Могилев прибыли члены Государственной Думы Бубликов, Вершинин, Грибунин и Калинин. В ставке ждали их, думая, что они командированы Временным Правительством “сопровождать” Императора в Царское. Но когда Государь сел в поезд, эти лица объявили ему через генерала Алексеева, что он арестован.
Отъезд Императора из ставки состоялся 21 марта. Свидетель Дубенский показывает: “Государь вышел из вагона Императрицы матери и прошел в свой вагон. Он стоял у окна и смотрел на всех, провожавших его. Почти против его вагона был вагон Императрицы матери. Она стояла у окна и крестила сына. Поезд пошел. Генерал Алексеев отдал честь Императору, а когда мимо него проходил вагон с депутатами, он снял шапку и низко им поклонился”.
О деталях ареста Николая Второго и членов его семьи речь и пойдет в следующей главе.
На фото: Николай Второй и в.к. Николай Николаевич (младший) 1913 год.
Продолжение: http://www.proza.ru/2015/04/01/616