Арест царской семьи
Вначале несколько слов о терминологии. После своего ДОБРОВОЛЬНОГО отречения Николай Второй перестал быть русским царем, и де-факто и де-юре. Никто из вменяемых историков и специалистов этого не оспаривает.
Современники это тоже прекрасно понимали. В газетах того времени Николая именовали по-разному, от толерантного «бывший Император» и «гражданин Романов», до ультрареволюционного: «коронованный палач».
Даже такие убежденные монархисты как следователь Н.А. Соколов и генерал М.К. Дитерикс, при всем их благоговении к памяти Николая Второго и его семьи, в своих книгах совершенно спокойно употребляют выражения: «бывший Император», или «семья бывшего царя».
Думаю, что в этом нет ничего зазорного, или оскорбительного, юридически это звучит правильно и я с этим определением согласен.
Вместе с тем, чтобы лишний раз не злоупотреблять словом «бывший», порой буду его пропускать, говоря о судьбе самого Николая Второго и его семьи.
Итак, в прошлой главе было сказано, что 21 марта 1917 года Николай Второй отбыл из Ставки в Царское Село.
В вагоне Николая ждал очень «приятный» сюрприз.
Его начальник штаба, генерал М.В. Алексеев (многократно обласканный царем приближенный, кого царь в шутку именовал «мой косой друг») вдруг сообщил бывшему императору, что тот арестован!!!
Этого подлого «фокуса» от новой власти Николай никак не ожидал, однако это был далеко не первый «сюрприз» который ждал отрекшегося императора от новых правителей «демократической России».
Кроме свитских приближенных (о поведении которых речь впереди) арестованного царя сопровождали уполномоченные представители Государственной Думы Бубликов, Вершинин, Грибунин и Калинин.
Фигуры, прямо скажем, третьестепенные и ничем (кроме Бубликова, который своей телеграммой напугал несостоявшегося горе - «диктатора» Петрограда Н. И. Иванова) не примечательные.
Надо сказать, что гарнизон Царской Ставки состоял из отборных и надежных частей.
В него входили:
«1. Георгиевский батальон, составленный из раненых георгиевских кавалеров. Командовал им боевой командир, тоже георгиевский кавалер, генерал-майор Пожарский. Солдаты и офицеры батальона были одеты в красивую форму с георгиевскими цветами.
2. Очередная сотня Собственного Его Величества конвоя. Казаки-конвойцы стояли на внутренних постах в резиденции Государя. В Ставке постоянно находился командир конвоя граф А. Н. Граббе, граф Никитин и очередные дежурные офицеры дежурной сотни. Всех, кто их видел, в особенности иностранцев, кавказские казаки поражали и нарядной формой, и своей красивой внешностью.
3. Одна дежурная рота Сводного Его Величества полка. Эта часть отличалась превосходной выправкой и очень добросовестно несла службу. Командир полка генерал-майор Ресин постоянно находился в Царском Селе, командовали же ротой очередной откомандированный из Царского старший полковой штаб-офицер и офицеры дежурной роты.
4. Несколько команд Собственного Его Величества железнодорожного полка, обслуживавших Императорские поезда как во время движения, так и в Ставке.
5. Противоаэропланная батарея.
6. Автомобильная рота, обслуживавшая огромный гараж Ставки. Ротой умело командовал капитан Вреден.
Все части и команды были удобно размещены в казармах, и их личный состав гордился тем, что они служат при Государе Императоре».
Можно было бы ожидать, что уж эти-то части сохранят верность своему государю и проявят к нему должное почтение и уважение…
Важно отметить, что арест царицы и всей царской семьи был произведен еще ДО прибытия Николая Второго в Царское Село, тоже 21 марта, в один день с арестом самого бывшего царя, который в это время еще ехал в своем поезде.
Вот что гласит об этом аресте запись в камер-фурьерском журнале:
«8 марта 1917 г. По решению Временного Правительства Главнокомандующий войсками Петроградского военного округа в 8 часов 45 минут отбыл в Царское Село для приведения в исполнение указа об аресте бывшей императрицы Александры Феодоровны.
В 11 часов утра Главнокомандующий генерал-лейтенант Корнилов, в сопровождении начальника Царскосельского гарнизона полковника Кобылинского, Царскосельского коменданта подполковника Мацнева и некоторых чинов штаба прибыл в Александровский Царско-Сельский дворец и прочел бывшей государыне Александре Феодоровне, которая приняла его в присутствии графа Бенкендорфа и графа Апраксина, постановление Временного Правительства об ее аресте».
А вот как, со слов присутствовавшего при этом полковника Кобылинского, описывает процедуру ареста следователь Н.А. Соколов:
Арест царской семьи « …был выполнен генералом Л. Корниловым, бывшим тогда в должности командующего войсками петроградского военного округа.
При этом аресте присутствовало только одно лицо: новый начальник царскосельского караула полковник Кобылинский, назначенный к этой должности Корниловым.
Государыня приняла их в одной из комнат детской половины. Корнилов сказал ей: “Ваше Величество, на меня выпала тяжелая задача объявить Вам постановление Совета Министров, что Вы с этого часа считаетесь арестованной”.
После этих кратких слов Корнилов представил Государыне Кобылинского. Затем он приказал ему удалиться и оставался наедине с ней около 5 минут.
Указанные выше свидетели, осведомленные об этом от Государыни и детей, показали, что, оставшись с Императрицей наедине, Корнилов старался успокоить ее и убеждал, что семье не грозит ничего худого.
Затем Корнилов собрал находившихся во дворце лиц и объявил им, что все, кто хочет остаться при царской семье, должны впредь подчиняться режиму арестованных.
В тот же день произошла смена караула. Сводный полк, охранявший дворец, ушел. Его заменил Лейб-Гвардии Стрелковый полк».
Судя по записи в камер-фурьерском журнале (см. выше), полковник Кобылинский, давая показания следователю Соколову, запамятовал число участников процедуры ареста царской семьи и слегка приукрасил ее детали.
Вероятнее всего, это объясняется тем, что допрос Кобылинского происходил 6-10 апреля 1919 года в Екатеринбурге, уже после расстрела семьи и Кобылинскому, разумеется, хотелось «смягчить» обстоятельства ареста семьи отрекшегося царя.
Подчеркнем, что откровенно «жандармскую» миссию ареста царской семьи взял на себя, к тому времени распиаренный выше всякой меры, генерал Л.Г. Корнилов, хотя он вполне мог бы от этой позорной задачи уклониться, под любым благовидным предлогом.
Видимо, ему тогда очень хотелось понравиться новым властителям России. И это был не первый его «реверанс» в адрес захвативших власть деятелей Временного правительства.
Как известно, в ходе «великой и бескровной» Февральской революции Л. Г. Корнилов стал главнокомандующим Петроградским военным округом.
И тут бывший царский генерал собственноручно (!!!) приколол Георгиевский крест к груди унтер-офицера Волынского полка Кирпичникова за его знаменитый «подвиг»: 27 февраля 1917 года этот унтер-офицер предательски, в спину выстрелил и убил начальника учебной команды Волынского полка штабс-капитана Лашкевича.
Считается, что этот выстрел и смерть Лашкевича стали «спусковым крючком» для широкого распространения солдатского бунта в Волынском полку. Этим убийством все «мосты к примирению» были сожжены. Революционные солдаты прекрасно понимали, что «старый режим» не простит им убийство офицера, и пути назад у них уже не было.
Вот этого-то «героя», убившего собственного командира, Л.Г. Корнилов и наградил Георгиевским крестом...
Помимо этого, генерал Корнилов прославился тогда еще одной «звонкой революционной фразой» (вполне в духе последующих митинговых речей Троцкого). После отречения царя он заявил, находясь в Ставке: «Русскому солдату нужно все простить, поняв его восторг по случаю падения царизма и самодержавия».
(Это к сведению тех нынешних «ученых», которые рассказывают о «монархизме» Л.Г. Корнилова).
Не менее драматические события произошли в Царском Селе 22 марта, когда прибыл на вокзал прибыл поезд с арестованным царем.
Вот как это описывает следователь Н.А. Соколов:
«Государя встречал на платформе вокзала полковник Кобылинский.
Он показывает: “Государь вышел из вагона и очень быстро, не глядя ни на кого, прошел по перрону и сел в автомобиль. С ним был гофмаршал князь Василий Александрович Долгоруков. Ко мне же на перроне подошли двое штатских, из которых один был член Государственной Думы Вершинин, и сказали мне, что их миссия окончена: Государя они передали мне.
В поезде с Государем ехало много лиц.
Когда Государь вышел из вагона, эти лица посыпались на перрон и стали быстро-быстро разбегаться в разные стороны, озираясь по сторонам, видимо, проникнутые чувством страха, что их узнают.
Прекрасно помню, что так удирал тогда генерал-майор Нарышкин и, кажется, командир железнодорожного батальона генерал-майор Цабель. Сцена эта была весьма некрасивая”.
Вот такая «картина маслом»…
Господа офицеры, генералы (!!!) и лица царской Свиты разбегались, от потерявшего власть Николая Второго, на его глазах, во все стороны, как тараканы, начисто забыв все его милости, свой долг, офицерскую честь и человеческое достоинство.
Но и это еще не вся чаша унижений, испить которую выпало Николаю Второму в этот день:
«Ворота дворца были заперты, когда подошел автомобиль Государя. Солдат, стоявший здесь, не открывал их и ждал дежурного офицера.
Тот крикнул издали: “Открыть ворота бывшему Царю”. Многие наблюдали эту сцену прибытия Государя.
Свидетельница Занотти показывает:
“Я прекрасно помню позу офицера (дежурного). Он хотел обидеть Государя: он стоял, когда Государь шел мимо него, имея во рту папиросу и держа руку в кармане”.
На крыльцо вышли другие офицеры. Они все были в красных бантах. Ни один из них, когда проходил Государь, не отдал ему чести. Государь отдал им честь».
Ну и как вам ТАКАЯ сцена?!
И ведь это всё были ПРИБЛИЖЕННЫЕ, осыпанные милостями Николая офицеры и свитские дворяне!!!
«Господа офицеры» ДЕМОНСТРАТИВНО не отдававшие отрекшемуся монарху честь, и нацепившие к его приезду красные банты, служили в «элитном» (как сейчас принято выражаться) Лейб-Гвардии Стрелковом полку, в столице, в ОЧЕНЬ хороших условиях (как материальных, так и бытовых) и, вместо того, чтобы продемонстрировать царю-благодетелю свое благородство, показали всем собственную низость и трусость.
Чего стОял только тот дежурный офицер с папироской во рту и руками в кармане, крикнувший: “Открыть ворота бывшему Царю”!!!
Вот бы о чем кино снять нашему «кинематографическому барину», вместо его «красивостей» с путешествиями прелестных дам и благородных господ на белых пароходах, где им наперебой готовы услужить сноровистые холуи…
Очень точную характеристику этому позорному поведению многих высокопоставленных «господ» дал генерал М.К. Дитерикс в своей книге «Убийство Царской Семьи и членов Дома Романовых на Урале»:
«Участие высшего генералитета армии, руководителей и авторитетов офицерства почти в первых рядах Февральской революции, в отречении Царя от престола, в политическом развале армии и страны керенщиной сильно расшатало единство мыслей, чувств и мировоззрений этой сильной и относительно единодушной в былое время организованной корпорации. Революция нарушила, смяла и осмеяла ее прежние основные принципы дисциплины, иерархии, взаимоотношения и законов сплоченности, ее национальные и духовные лозунги, и взамен прежнего ничего нового - морально и нравственно здорового - офицерство не получило.
Война влила в ряды офицерства много постороннего элемента - элемента, зачастую совершенно негодного в нравственном отношении, а демократические приемы Гучковых, Керенских и компании по углублению революции и реорганизации армии на революционных началах, с выдвижением в верхи офицеров, начальников, по натуре каторжного, ссыльного и тюремного стажей способствовали еще более развалу офицерства».
Не были образцами преданности своему монарху и высшие морские начальники — ныне расхваленный Командующий флотом Черного моря адмирал Колчак и Командующий флотом Балтийского моря вице-адмирал А. И. Непенин, о котором мы уже вспоминали.
По словам историка Мельгунова, «Непенин имел какое-то отношение к намечавшемуся перевороту». Ренгартен, капитан 1-го ранга, которого цитирует Мельгунов, сказал «Непенину, что он принадлежит к числу тех..., которые могли бы указать монарху на опасность положения.
Адмирал..., подумав, ответил, что прямой, открытый путь невозможен.
Известно, что не было, чтобы монарх, проигравший большую национальную войну (!!!), оставался на троне.
В заключение адмирал сказал: «Думано об этом, много думано...».
Тут можно подчеркнуть, что, в отличие от нынешних мифотворцев, адмирал Непенин, который неплохо знал ситуацию на флоте и фронтах ПМВ, был убежден, что монарх к Февралю 1917 г. уже «проиграл большую национальную войну».
«О намерениях Непенина предать своего Государя можно судить и по словам его биографа, контр-адмирала Б. П. Дудорова:
«Предстоящее оперативное вскрытие этого нарыва (т. е. революция) принесет с собой благоприятный переворот к оздоровлению страны, а с этим и подчиненного ему (Балтийского) флота», полагал А. И. Непенин.
Но одними из первых жертв «оперативного вскрытия» пали cами его вдохновители. В тот же день, когда Непенин отдал приказ № 260, в котором приветствовал предательское Временное правительство, он был убит. Не монархистами, а его же идейными сообщниками».
О поведении других царских приближенных (все как на подбор – дворяне, «графья» и офицеры Свиты) после отречения царя, рассказывает следователь Н.А. Соколов:
«Прибыв во дворец 22 марта, Государь ждал, что к нему не замедлят явиться Мордвинов и герцог Лейхтенбергскии. Они не ехали. Он справился о них у камердинера Волкова. Тот пошел к обер-гофмаршалу графу Бенкендорфу. “Доложи, — сказал Бенкендорф, — не приехали и не приедут”.
В показании Волкова значится: “Государь не подал никакого вида и только сказал: “Хорошо”. А Мордвинов был одним из самых любимых флигель-адъютантов. Таким же любимым флигель-адъютантом был Саблин. Когда в дни переворота к дворцу стали стягивать войска и пришел гвардейский экипаж, в составе которого находился Саблин, я видел почти всех офицеров экипажа. Но Саблин не явился и больше не показался царской семье”.
Граф Апраксин был во дворце, когда генерал Корнилов арестовал Государыню. Он остался в числе добровольно арестованных, но через несколько дней ушел.
Граф Граббе тайно скрылся, бежал не только от семьи, но и от своей службы.
Свидетели показали:
Кобылинский: “Самоотвержения графа Апраксина хватило всего-навсего дня на три, не больше. Он очень скоро подал заявление и просил его выпустить, так как-де все дела здесь, во дворце, он кончил”.
Теглева: “Многие изменили им... Граф Апраксин ушел от них, убежал начальник конвоя граф Граббе. Забыл их близкий Государю человек, свитский генерал Нарышкин, ни разу их не навестивший в Царском”.
Эрсберг: “Ни разу к ним не явился свитский генерал Нарышкин. Убежал от них начальник конвоя граф Граббе. Ушел Апраксин. Ни разу к ним не пришел и ушел от них старший офицер гвардейского экипажа флигель-адъютант Николай Павлович Саблин”…
Как говорится, «друзья познаются в беде». СРАЗУ же после отречения Николая бОльшая часть его приближенных, годами певших ему осанну и заверявших в своей преданности, попросту предало его и его семью.
Ни о какой «дворянской чести», «порядочности» и прочих благоглупостях эти «графья», генералы и князья, разумеется, не вспоминали.
Как видим, подлые поступки и жизнь по принципу: «своя рубашка ближе к телу» были тогда характерны далеко не только для «неграмотного простонародья», но и для вполне образованных и высокопоставленных господ из «высшего общества».
Не лучшим образом показали себя и либеральные деятели из стана победившей «революционной демократии».
Один из главных могильщиков русской армии, первый революционный военный министр А.И. Гучков был в Царском Селе один раз, еще до возвращения туда из Ставки отрекшегося царя.
«Князь Львов: “Он (Гучков) ездил туда как военный министр. Делал ли он тогда доклад по поводу своей поездки, я не помню; с кем он там имел общение, я не знаю”.
Камер-юнгфер Занотти: “После, должно быть, приезда Корнилова приезжали к нам во дворец еще какие-то люди. Насколько я могу помнить, среди них был тогда Гучков. Я хорошо помню, что Государыня тогда очень волновалась по поводу их приезда и выражала свое негодование по этому поводу: ей было неприятно их видеть. Но она видела тогда Гучкова (я теперь хорошо помню: да, это был Гучков). Она после говорила, что приезд его был бесцелен, что ему не для чего было приезжать”.
Камердинер Волков: “Зачем он (Гучков) тогда приезжал к Императрице, я не знаю. Его никто не звал.
Приезжал он тогда сам и без предупреждения.
Когда он шел назад, один из офицеров, приезжавших с ним, как заметно было, основательно пьяный, обратился ко мне, гардеробщику Ивану Мартышкину и лакеям Труппу и Предовскому (мы все стояли вместе) и злобно крикнул нам: “Вы — наши враги. Мы — ваши враги. Вы здесь все продажные”.
Он это кричал громко, с неприличными жестами, как пьяный.
Я сказал ему: “Вы, милостивый государь, в нашем благородстве ошибаетесь”. Больше я ничего не стал ему говорить.
Гучков шел впереди в расстоянии всего нескольких шагов от этого пьяного офицера и даже головы не повернул на эти слова. Он не мог не слышать этих слов”, - записывал следователь Н.А. Соколов.
Как видим, простые люди, гардеробщик и лакей, оказались НАМНОГО более благородными и порядочными людьми, чем многие «сиятельства», «светлости» и «высокоблагородия» из «высшего общества» царской России …
Надо сказать несколько слов о мотивах ареста и режиме содержания арестованной семьи Николая Второго в Царском Селе.
Как известно, арест его самого и, тем более его семьи, оказались большим «сюрпризом» для Николая Второго.
Разумеется, во время, предшествовавшее его отречению, НИКТО ему об этом даже не заикался. Впрочем, старинное правило: «горе побежденным!» в данном случае продемонстрировало свою универсальность.
В качестве мотива для решения об аресте царской семьи А.Ф. Керенский (спустя 3 года, уже на допросе у следователя Н.А. Соколова, в Париже, в августе 1920 года) показал следующие соображения:
“Николай II и Александра Федоровна были лишены свободы по постановлению Временного Правительства, состоявшемуся 20 марта. Было две категории причин, которые действовали в этом направлении. Крайне возбужденное настроение солдатских тыловых масс и рабочих петроградского и московского районов было крайне враждебно Николаю. Вспомните мое выступление 20 марта в пленуме московского совета. Там раздались требования казни его, прямо ко мне обращенные. Протестуя от имени Правительства против таких требований, я сказал лично про себя, что я никогда не приму на себя роли Марата. Я говорил, что вину Николая перед Россией рассмотрит беспристрастный суд. Самая сила злобы рабочих масс лежала глубоко в их настроениях. Я понимал, что дело здесь гораздо больше не в самой личности Николая II, а в идее “царизма”, пробуждавшей злобу и чувство мести... Вот первая причина, побудившая Временное Правительство лишить свободы Царя и Александру Федоровну. Правительство, лишая их свободы, создавало этим охрану их личности.
Вторая группа причин лежала в настроениях иных общественных масс.
Если рабоче-крестьянские массы были равнодушны к направлению внешней политики Царя и его правительства, то интеллигентско-буржуазные массы и, в частности, высшее офицерство определенно усматривали во всей внутренней и внешней политике Царя и в особенности в действиях Александры Федоровны и ее кружка ярко выраженную тенденцию развала страны, имевшего в конце концов целью сепаратный мир и содружество с Германией. Временное Правительство было обязано обследовать действия Царя, Александры Федоровны и ее кружка в этом направлении.
Постановлением Временного Правительства от 17 марта 1917 года была учреждена Верховная Чрезвычайная Следственная Комиссия, которая должна была обследовать деятельность носителей высшей власти старого строя и всех вообще лиц, приковывавших к себе внимание общества своими действиями во вред интересам страны.
Эта Комиссия и должна была обследовать также роль Николая, Александры Федоровны и ее кружка».
Первое свидание Керенского с царской семьей произошло 3 апреля 1917 года.
Бывший наставник цесаревича Алексея Пьер Жильяр в своих воспоминаниях «Император Николай II и его семья» отмечает:
«С гордо поднятой головой вошел в жилище Царя Керенский. Он нес в себе уверенность в виновности Царя перед Россией. Ею проникнута та инструкция, которую он сам лично составил для царственных узников. Керенский вдавался в ней в большие и совершенно излишние подробности. Указывая, какие блюда может кушать семья, он требовал, чтобы заключенный Царь был скромен, чтобы семья впредь “воздерживалась употреблять горячие закуски”.
П. Жильяр рассказывает в своей книге, со слов наследника цесаревича, что Керенский во время этого первого свидания, уединившись с Государем, сказал ему: “Вы знаете, что я добился отмены смертной казни как наказания... Я это сделал, хотя множество моих товарищей пало жертвой своих убеждений”.
Относительно режима содержания царской семьи под стражей, А.Ф. Керенский показал следователю Соколову следующее:
“Установление известного режима в отношении Николая II, его жены и всех вообще лиц, которые пожелали остаться с ними, было возложено Временным Правительством на меня. Мне же принадлежало и наблюдение за выполнением режима... Согласно воле Временного Правительства я выработал инструкцию, которая устанавливала самый режим в Царском, и передал ее для руководства Коровиченко” (коменданту дворца).
Инструкция вводила следующие ограничения:
1. Царская семья и все, кто остался с ней, были изолированы от внешнего мира.
2. Заключенные пользовались правом передвижения только в пределах дворца.
3. Для прогулок были отведены особые места в парке, специально для этого огороженные. Во время прогулок узники окружались караулом.
4. Богослужения совершались в дворцовой церкви.
5. Всякие свидания с заключенными были абсолютно запрещены и могли быть допущены только с согласия Керенского.
6. Вся переписка подвергалась цензуре коменданта дворца.
7. Дворец и парк были оцеплены караулами солдат.
8. Существовало двойное наблюдение за жизнью заключенных: наружное, принадлежавшее начальнику караула, и внутреннее, принадлежавшее коменданту дворца.
Кроме этих общих мер были приняты еще две, направленные, главным образом, на особу Императора.
Первая состояла в отобрании у Императора его различных документов по требованию Чрезвычайной Следственной Комиссии, что имело место в мае—июне.
Вторая мера состояла в ограничении свободы Императора и внутри дворца. Он был отделен на некоторое время от Государыни и виделся с нею под наблюдением дежурного офицера, в присутствии всей семьи и приближенных только за столом. Позволялось в это время вести беседы лишь на общие темы.
По этому поводу Керенский показал на следствии: “Эта мера была принята лично мною, по моей инициативе, после одного из докладов, сделанных мне по их делу Следственной Комиссией. Имелся в виду возможный допрос их Комиссией. В целях беспристрастного расследования я признал необходимым произвести это отделение. Николаю II об этом я объявил сам лично. Александре Федоровне было объявлено об этой мере Коровиченко по моему приказанию... Такой порядок был установлен мною, кажется, в первых числах июня и существовал приблизительно с месяц. Затем надобность в нем исчезла, и он был отменен”.
Однако и эти ограничения показались революционному офицерству (!!!) охранявшему семью Николая недостаточными, и они потребовали ужесточить режим содержания арестованных.
Вот что рассказывает об этом следовательН.А. Соколов:
«Строгость режима, установленного Керенским, показалась некоторым из господ революционных офицеров недостаточной. Они потребовали от полковника Кобылинского, чтобы вся царская семья ежедневно предъявлялась им.
Упадок дисциплины, моральная распущенность и мещанское любопытство прикрывались здесь соображениями, что семья может бежать. Кобылинский долго боролся с такими домогательствами, но в конце концов он должен был сделать доклад генералу П. А. Половцеву, сменившему Корнилова.
Требование офицеров было удовлетворено в несколько смягченной форме: ежедневно, когда царская семья выходила к завтраку, в столовую являлись два офицера: кончавший дежурство и вступавший в него.
Однажды, когда оба офицера явились к царской семье, Государь простился с офицером, уходившим с дежурства, и, по своему обыкновению, протянул руку его заместителю.
Тот отступил назад и не принял ее.
Государь подошел к нему, взял его за плечи и, заметно волнуясь, сказал: “Голубчик, за что?”
Офицер ответил:
“Я — из народа. Когда народ протягивал Вам руку. Вы не приняли ее. Теперь я не подам Вам руки”.
Этот офицер гордился впоследствии своим поступком. Его фамилия Ярынич.
При полном безвластии того времени царскосельский совдеп также вмешивался в жизнь семьи и “делегировал” в помощь Кобылинскому своего человека: армянина Домодзянца в чине прапорщика.
“Глупый, грубый и нахальный”, по свидетельству Кобылинского, он упорно стремился проникнуть во дворец в роли начальствующего лица. Когда это не удалось, он начал подкарауливать царскую семью в парке и, как мог, отравлял ее жизнь. О нем упоминает в своем дневнике Наследник Цесаревич и бранит его метким русским словом. Как и Ярынич, он также не принял однажды руки Государя...
Один из офицеров, студент университета, не известный мне по фамилии, особенно старался проявить свою бдительность по охране и обыкновенно ни на шаг не отходил от семьи во время прогулок в парке. Идя однажды сзади Государя, он буквально стал наступать ему на пятки. Взмахом трости назад Государь был вынужден охладить пыл революционера-охранника.
Подобное поведение некоторых из офицеров, а иногда и прямая агитация таких, как Домодзянц, развращали солдат. Они также старались проявить собственную инициативу в деле охраны и переходили границы всякой пристойности. Во время прогулок они не отходили от семьи, подсаживались к Императрице, разваливались в непринужденных позах, курили и вели неприятные для нее речи…
Солдаты входили во внутренние покои дворца, где не было никаких постов, рассматривали обиход семьи, высказывая невежественные, лживые и грубые суждения…
Склонность революционных солдат к воровству была немалая. Часовые взламывали хранилища с царскими вещами, находившиеся вне комнат дворца, забирались в кладовые, похищали провизию.
Были в составе охраны и иные люди, как среди офицеров, так и среди солдат. Они совсем иначе относились к царской семье, но делали они это тайно, боясь обнаружить свои чувства».
В следующей главе речь пойдет о высылке Временным правительством царской семьи в Тобольск.
Продолжение:http://www.proza.ru/2015/04/03/827