Глава 34
О том, что главное – это величие замысла.
В Вене, в связи со своим эпохальным проектом, Манук-бей решил встретиться с русским императором Александром I и предложить ему свой дерзкий и грандиозный проект. Отношение к себе Манук предполагал наилучшее, ему были известны все высказывания Императора о нём лично и о его группе, русский царь дал высокую оценку его роли в установлении «Богодарованного мира». Орден Владимира III степени, присужденный на днях, лишь подтверждал это. Зная, что граф Нессельроде также уважительно относится нему, Манук-бей надеялся, что сумеет добиться монаршей аудиенции. Для любого предпринимателя уже сам факт встречи с правителем является венцом его деятельности, поэтому для Манук-бея было необычайно важно получить аудиенцию у русского Императора.
С помощью тех же денег и золота Манук-бей сумел-таки подкупить некоторых высокопоставленных людей из окружения русского императора, и 3 октября 1814 года Александр назначил ему аудиенцию, которой он ждал с нетерпением.
Жеманный Александр, как все правители, был влюблён в себя, и чем дальше, тем более безграничная власть усугубляла это состояние. А ответственность Богоизбранного усугубляла эту влюбленность, а также все печальные последствия самолюбования, усиливаясь созерцанием благолепия подданных. Он предпочитал вокруг себя иностранцев, а не русских, и со спокойной снисходительностью относился к подданным-инородцам. По многочисленным письмам своих генералов и донесениям посланников он прекрасно был осведомлен о существовании на Балканах целого бюро армян-христиан, работающих на благо и в пользу России, и высоко оценивал усилия боярина-армянина.
Но такого зрелища Государь не ожидал и не сразу понял, что ему предлагает этот восточного типа, то ли турок, то ли армянин – высокий, благородный мужчина с утончёнными манерами, в богатых восточных одеяниях. Спокойно, ничуть не смущаясь присутствием венценосной особы, он представил царю проект преобразования только что присоединенной Бессарабии, опустошенной и обнищавшей после долгой, разорительной войны. Проект предполагал строительство нового морского порта близ Рени, который через несколько лет обогатил бы весь край, а следовательно, и Россию. По-видимому, Александр, хоть и считал турков варварами, однако плохо представлял себе, во что превратились области, по которым прошли его собственные войска с боями или без боёв. Но даже Александра поразила экономическая выгода проекта и его масштаб. Порт в устье Дуная! Александр, безусловно, не мог примириться даже с «Богодарованным миром», он в глубине души жаждал-таки реванша далко вниз по Дунаю. Турки могли быть уверены – и этот мирный договор русские перевоюют, и тогда весь Дунай (а может, и земли по обе стороны) ляжет под крыла орлов Романовых!
А Манук-бей предлагал яркий и захватывающий план заселения почти обезлюдевшей области христианами, которые бежали от невыносимого угнетения турецких пашей и грабителей-господарей.
К концу приёма «армянский принц», протянув описание своего проекта царю, кратко добавил:
– А город, с вашего высочайшего повеления, я назову Александрополем!
«Вынужденный покинуть Рушчук, где я родился и откуда мне пришлось уехать со своими родственниками и друзьями, я решил с вашего благоволения основать и построить город с большим коммерческим будущим в Бессарабии, на месте соединения Прута и Дуная.
Я разрешил два препятствия: купил все Буковинские монастырские имения, 88 имений, принадлежащих им1. Общая площадь моих владений около 45 тысяч десятин земли вокруг и Хынчештское имение для обеспечения строительного леса.
У вашего высокопревосходительства осмелюсь испросить повеление выделить 35 десятин земли под строительство города. На этой территории после войны живут беженцы и переселенцы из Турции и близлежащих неблагополучных мест. Они могут работать и платить дань.
Ниже привожу для вашего рассмотрения некоторые условия, которые могут обеспечить развитие этих поселений. В Нахичевани, Григориополе и Мариуполе такие привилегии благотворно сказались на экономике этих городов.
1. Порт будет обладать привилегиями, как Одесский, и должен быть открытым портом.
Население следует:
2. Освободить от подушных налогов на длительное время.
3. На десять лет освободить от всех остальных налогов.
4. Обязать содержать лишь армию, находящуюся в округе.
5. Сделать купцов свободными в империи и за её пределами.
6. Взимать таможенные взносы 15% от рубля в пользу администрации города и нужд общества.
7. Предоставить жителям свободу заселения.
8. Свободное вероисповедание.
9. Всех служащих считать на государственной службе.
От своего имени я беру следующие обязательства:
1. 5 лет платить жалованье служащим, затем содержать их на таможенные взносы.
2. На карантин и таможню выдать 20 тысяч золотых.
3. Построить по одной церкви: православную, католическую и армянскую, а также для каждого вероисповедания, если количество семей превысит 50.
4. Построить две школы, из них одну армянскую, содержать в течение 5 лет, выдавая по 200 золотых на их нужды.
5. Содержать также всех служащих округа, всем колонистам выдать земли бесплатно.
6. Построить дома вокруг центрального рынка и на двух улицах в сторону порта и Карантинный дом.
7. Поддержать материально колонистов.
8. Построить церкви в округе.
9. Построить мечеть для турок, которые, увидев благосклонность правительства к их религии, оставят свои религиозные предрассудки против христиан. Турки нужны для обработки кожи и сафьяна.
Все эти меры приведут к созданию условий для производства пшеницы, дешевого и главного бессарабского продукта, на экспорт.
А город, ваше сиятельное высокопревосходительство, я назову
Александрополем».
Александра I заинтересовала идея открытия нового порта и заселение края за счёт его подданного, немало польстило и название будущего города. Для царя Александрополь перекликался Константинополем с, а для Манука – с Григориополем2. Император, как и все его высококровные предшественники, ни на минуту не забывал о том, что город на Босфоре целых полтора тысячелетия был православной столицей… Вообще, Александр I давно считал, что «…Человеколюбие требует, чтоб в наш век просвещения и цивилизации не было в Европе этих варваров»3.
Манук рассказал, что благодарен подданным Императора, так как с помощью и под покровительством адмирала Чичагова и Луки Кирико он предпринял длительную поездку по Бессарабии, Трансильвании и Галиции, прежде чем остановился на левом берегу у местечка Тамарово (Рени), как наиболее удобного с точки зрения транспортных путей.
Заселение пустующих земель Южной Бессарабии переселением около полумиллиона армян и христиан из европейской части Османской империи с правами автономного управления, как в Нахичевани и Григориополе, позволяло укрепить позиции России на Черном море и Дунае, расширить торговлю и экспорт зерна из юго-западных районов страны.
Для сравнения приведем следующие цифры и соображения. Строительство одесского порта началось в 1794 году. Тогда на строительство порта было израсходовано 38 тысяч 900 рублей, в 1795 году – 87 тысяч рублей. В январе 1800 года император Павел I выделил в распоряжение магистрата города для строительства порта 250 тысяч рублей. В апреле 1817 года новый градоначальник граф Ланжерон выбил у правительства первую зону свободной торговли на территории России – порто-франко (Вольную гавань). Когда в 1814 году католик «дюк» Арман Эмманюэль де Ришелье оставил город (после 12 лет градоначальничества), при населении Одессы 35 тысяч человек оборот порта составлял уже 25 миллионов рублей. В 1816 году экспорт из Одессы – 37 миллионов 700 тысяч рублей, доля пшеницы – 33 миллиона. Подробные цифры красноречиво объясняют, какое значение могло иметь строительство порта у Тамарова (Рени), какие суммы вращались в механизме его освоения, и тогда становится ясно, почему вопрос, поднятый Манук-беем, царские чиновники искусственно затягивали. Вкладывая свои, такие огромные деньги, Манук уж последил бы за ними …
Эйфория венских празднеств ещё не прошла, а неуступчивые великие державы всё делили европейский пирог. Напряжение русского императора никак не проявлялось внешне, но он считал, что по праву победителя должен быть первым среди равных – европейских монархов. Но так не считали бывшие союзники и со старыми своими претензиями вновь становились недоброжелателями. Беспокоил польский вопрос. Сербия опять осталась на растерзание туркам. Множество нерешенных политических вопросов сковывало царя, поэтому император рассмотрение проекта отложил и распорядился своим помощникам внимательно их изучить, обещая самолично участвовать, рассмотреть и дополнить.
Александр I приветливо и любезно провёл весь разговор и напоследок пригласил Манук-бея с супругой в Петербург, как только тому это будет удобно.
Определенно, именно неизгладимое впечатление от этой встречи и текста, который он успел пробежать, позволило ему начертать тот самый рескрипт, по которому теперь Манук-бей удостаивался высокого чина действительного статского советника. А граф Нессельроде любезно позаботился о том, чтобы через русского посла в Австрии Густава Штугенберга императорский рескрипт немедленно дошёл до Манук-бея в Трансильвании.
Оба рескрипта императора – касательно ордена святого Владимира III степени и титула действительного статского советника – давали бывшему драгоману Порты, удостоенного действующим султаном Махмудом должности князя Молдовы, возведение в «дворянство по заслугам». Потомственного дворянства с его правами эти награды не давали 4, так как еще не были составлены дворянские шнуровые книги для вновь образованной Бессарабской области. Но буквально через месяц-два после смерти Манук-бея в 1817 году в Бессарабии начали приводить в порядок дворянские звания и организовали Бессарабское дворянское общество. Нет сомнений, что Манук-бей с его заслугами и общественным положением, его любовью к званиям, а также дружбой с бессарабским наместником Бахметевым обязательно стал бы предводителем бессарабских дворян5.
Наконец, 22 февраля 1815 года приходит долгожданный ответ Государя, врученный Мануку с курьером:
«Мне чрезвычайно приятно видеть ваше воодушевление и энергию в пользу общества. Желаю взять под покровительство любое начинание к такой пользе. Для создания оных возможностей мне надлежит снова изучить ваш проект и окончательно его одобрить. За сим вновь свидетельствую о своей благосклонности в отношении вас. Александр»6.
На этот раз деятельного Манука письмо русского царя отнюдь не воодушевило. Он знал от своих соотечественников Лазаревых, съевших не один пуд соли в России, что бюрократическая машина здесь очень долго раскручивается, и предполагал все трудности, кроме отказа. Поэтому, вздохнув, он постарался закончить свои дела в австрийской столице и, получив, наконец, возможность перевезти семью из Бухареста в Брашов, выехал туда. Манук-бей давно дружил с Егиазарянами, которые в России получили дворянский титул, именуясь на русский манер Лазаревыми. Один из них, Еаким (Оваким, Еким, Яким, Аким) Лазарев, подыскал по просьбе Манука недалеко от Москвы, в шестидесяти верстах, имение с 800 душ крепостных и теперь уговаривал купить его и переехать туда. Но приобретение имения пока отложили, и Манук через Лазарева сейчас покупал в огромных количествах строительное железо, объездил всю Бессарабию и прикидывал, считал, обмерял… Для порта самое подходящее место определила природа – там, где соединяются Прут и Дунай. Правда, мешал Тамаровский рынок, находившийся среди монастырских владений. Манук-бей скупил все монастырские земли с поселениями и стал искать место для своего имения.
Остановился на Люпушанах, недалеко от Кишинёва, купив в Хынчештах огромное имение, покрытое столетними лесами. Бывший хозяин уступил его за 300 000 лей, кажется, в обмен на имение Манук-бея в Молдове. С осени 1815 года Манук живёт в Кишинёве и строит усадьбу в Хынчештах. Отсюда он распорядился Аведову продолжать продавать имения в Валахии.
Не получив никаких новых сведений от Александра I, Манук написал Овакиму Лазареву, что собирается в Петербург. Для Манука это была первая поездка в российскую столицу, которая очень понравилась ему даже после помпезной и роскошной Вены. И встречался он в доме Лазаревых с очень достойными людьми, преданными Отечеству и Государю. Оваким Лазарев не скрывал от друга никаких подробностей жизни в Российской империи, о которых спрашивал вникающий во всё Манук и в которых умный, многоопытный Оваким был весьма сведущ. Разбирая тонкости европейских головоломок, Оваким Лазарев высказывался убежденно: «Всё, что хорошо для России, хорошо для армян! Россия – хорошая для армян родина!». Его замечательный правнук, С.С.Абамелек-Лазарев, последний мужчина стариннейшего рода, успел уйти из жизни через 100 лет после смерти своего другого прадеда – Манук-бея и всего за год до великой смуты. Год был 1916-й, самый канун большевистской анархии, которая присвоила все огромные богатства и заводы, построенные Лазаревыми на «хорошей родине», в России, и подарила «плохую для армян» родину своим недавним врагам – туркам.
А вот в вопросе крепостных Оваким никак не мог убедить Манука, что это правильно7. У себя на родине Манук-бей привык к свободным людям, но подчиняющимся власти и золоту.
В Петербург он приехал не с пустыми руками, кроме смелого проекта «новой Америки» привёз много дорогих подарков. Судя по расходным книгам за 1815–1818 гг.8 из Константинополя было выписано огромное количество товаров-презентов: шали9, шелка, шерстяные ткани, одежда, кофе, табак, трубки, ликёры.
В период пребывания в Петербурге Манук-бей был принят Императором и императрицей. Для Александра Манук-бей несомненно представлял определённый интерес и в качестве умного, компетентного эксперта по тем вопросам, которые касались ситуации в Балканских княжествах. Ведь Александр I не отступился от своей затеи «по Дунай», и Манук-бей мог быть ему очень полезен.
Однако кроме вежливых заверений в поддержке царь с ангельски кротким лицом так ничего конкретного и не смог предложить Мануку, ибо над проектом работали его министры. Неизвестно, как действовала тогда система нынешних «откатов». Возможно, бывалый взяткодатель Манук-бей поверил в силу монарха в России больше, чем следовало.
Манук-бей подружился с семьей Лазаревых. Оваким Лазарев заразил Манук-бея благородной идеей основания учебного заведения для бедных армян: он давно выписал учителей, и уже скоро начинались первые занятия. Сейчас он закупал книги для библиотеки своего детища. Одна из них лежала у него на столе. Манук повертел книгу в руках.
– Хорошо издано. В Константинополе только-только учатся печатать книги… А на картинках всё турки… – сказал он, разглядывая иллюстрации.
– Манук, у турок ведь книги без названий? А посмотри, какое здесь длинное название. Послушай!
Лазарев взял книгу, раскрыл её на самой последней странице и с чувством медленно прочитал: «Наконец, остаётся мне торжественно сказать, что русское царство есть единственное, где всяк пришелец, сын чуждой земли, может найти себе блаженное пристанище и жить безопасно» 10 Лазаревы честно и преданно служили не только Российской империи, они делали всё возможное, чтобы заложить основу для армянского просвещенного общества в России.
Манук-бей и сам активно выделял училищу необходимые средства, а впоследствии зал, богато и с роскошью отделанный сыном Манука, получил почетное название «зал Манук-бея», и там висел его портрет. Оваким Лазарев много рассказывал о своих делах в России, о построенных церквах, о планах, вынашиваемых вместе с Иосифом Аргутинским и некоторыми другими влиятельными армянами в России. Высокопросвещенные Лазаревы, великие патриоты родного народа, все свои неисчислимые богатства желали обратить на пользу армянства под крылом единоверной христианской России. Манук-бей внимательно слушал и впервые пожалел, что раньше не приезжал в столицу. Действительно, совершенно другая жизнь с единоверцами. Правда, ему категорически не нравилось хозяйство с крепостными крестьянами, но Лазарев уверял, что это ничуть не хуже турецких пленных-рабов.
– И у тебя они работают на заводе? Или рабочие не крепостные? – допытывался Манук, не совсем понимая, как может человек быть собственностью, если он не раб. А Оваким отвечал:
– Армянам в России льготы дают, армяне свободный люд. Но и в Турции и в Персии им хуже, чем здешним крепостным в имениях. В Азии армяне между курдами и турками как между двух жерновов. Пока своего государства не заимеют, тяжело армянам придётся, только государство и просвещение нас спасут!
Манук-бей иногда разгуливал по прямым, красивым улицам Петербурга, но было холодно и постоянно дул ветер, однако, не разгонявший тяжелые свинцовые тучи.
– Оваким, разве в России нет райи? Этих ваших, крепостных, так и быть, я не считаю! Для османов мы – гяуры. А кто у русских чужой?
– Инородцы. Да, но если служить преданно Государю и отечеству, всем одинаковые права дадены. Особливо ежели богатством отличаются. А бунтовщиков, само собой, усмирять положено.
– Османский закон тоже говорит, что нация Иисуса только верой отличается… Да вот лишь богатство нам и помогает…
– Нет, Манук, даже не сравнивай с османами! Государи российские от султанов отличны и разумением, и поведением царским… Государыня Екатерина, царствие ей небесное, армян привечала, обширные земли на Дону им выделила, а сиятельный князь Потёмкин – великий был князь – всё это и заселял. Суворов, Александр Васильевич, лично вёз армян в Россию. Мы-то сами добирались, наши родители ушли из Джуги: персов отвергли, к русским берегам приплыли… Много из джугинского богатства перевезли… Да, нам тоже богатство наше помогло, – удовлетворенно продолжил Оваким Лазарев, вспоминая славную историю своего рода, получившего дворянство от Императрицы не токмо за усердие, но за один из великолепных алмазов придворного ювелира Ованеса Егиазаряна…
Манук-бей внимательно слушал Овакима: его восхищенные рассказы о лучших российских дворянах своего времени, истории родовых богатств и дарений, про Потёмкина, и про Екатерину, которую все называли матушкой. А про Суворова он часто слышал от Михайлу-эфенди – царствие ему небесное, какого друга потерял… Как раз Кутузов и рассказал Мануку о том великом переселении, исходе армян из Крыма. Армяне оставили там в построенных городах церкви, дома, свои сады и выгрузились с подвод на пустынную землю близ Дона…
Манук-бей спросил тогда:
– Михайлу-эфенди, почему же нельзя было в Крыму их оставить, ведь там они испокон веку жили? Пусть бы татар на Волгу повезли! Тоже польза!
– Да что за польза! Татарам не обрусеть, уж сколько веков живут с православными! А христианский народ – он и есть христианский… Вот матушка-то и пригласила край поднимать, говорила: народ у вас торговый, жизненный… А татар с ихним ханом светлейший князь с носом оставил, они ведь даже копать не умеют…
Манук-бей просил Овакима подробней рассказать о Суворове, с которым Лазаревы были дружны, долго разглядывал реликвии семьи, в его голове проносился привычный ураган мыслей и планов. Он был уверен, что выбрал превосходную идею. Однако Оваким почему-то советовал сначала купить поместье в России, даже присмотрел хорошее именьице, но Манук в России пока не хотел обосноваться – у него была своя родина, у Овакима – своя. Главным было помочь своим соотечественникам вырваться из той дикой страны, а путь лишений, выпавший на долю суворовских переселенцев, Манука особо не привлекал.
Однако Манук заметил не без горечи, что в семье Лазарева в России растут почти русские дети. Просвещенные, образованные, но почти русские. Жена Якима была обрусевшей астраханской армянкой, как и все жены Лазаревых. Это его очень обеспокоило. На Балканах, среди валахов, турок и греков, армяне обособлялись и сохраняли свой язык и обычаи. Как только он вернулся домой, тут же составил своё знаменитое завещание, которым передавал имущество вместе с именем «Манук-бей» своим детям, но всем, а особенно дочерям, поставил условие – создание семьи только с армянами апостольской веры…
Здесь, в Бессарабии, Манук сблизился с Иоанном Каподистрией, будущим министром иностранных дел России, которому высочайшим повелением поручалось выработать проект устройства Бессарабии, только что присоединённой к России11. С Каподистрией они долго и с трепетом обсуждали судьбу национально-освободительного движения среди греков. Манук примерял всё это к собственному народу, который пока спал. Разбросанный повсюду, куда пригнала жестокая его история, армянский народ только-только осознавал и нащупывал пути освобождения сначала себя, а затем и земли своих предков. Но греки оставались жить на своих территориях, так что Каподистрия знал, что достаточно заединения с европейскими странами, и греки смогут отвоевать свою независимость… Манук-бей начинал понимать, как трудно будет армянам оказаться только между Россией и Османской империей и быть постоянно предметом торга. Греков же поддерживала вся Европа, и, вспомнив Крикоровских оборванных добровольцев, он с горечью подумал, что богатые греки все до единого встанут за свою независимость…
А сейчас Мануку надо было срочно добиваться выдачи 35 тысяч десятин земли в устье Дуная. Проект стал известен в околоцарских кругах, разумеется, многие чиновники неоднозначно относились к нему. Перед ними встал совершенно новый, незнакомый доселе тип дворянина со своими вложениями в крупное государственное дело. У него оказалось много недоброжелателей, ибо речь шла не только о земле, но и вообще об инородце, да ещё с непонятным и стремительно растущим статусом… Выскочек не любят везде, даже если живут и благоденствуют за их счёт. Зависть и недоверие подогревали многих шовинистически настроенных придворных. Да и сам Александр не мог взять в толк, почему Манук, будучи российским подданным, не переезжает в Россию, почему отказывается от крупных вознаграждений, на которые так падки все остальные придворные. Александр не мог понять, почему Манук, будучи столь богатым, испрашивает у него не исконную российскую землю, а бессарабскую. Опасались его советники и того, что Манук теперь стал известен и обласкан австрийским двором. А уж недавно испеченное дворянство снобам из столицы и вовсе не нравилось.
И машина застопорилась, даже противу государевых пожеланий.
После отъезда Манук-бея Каподистрия пишет генерал-губернатору Бессарабской области Алексею Бахметеву отношение, в котором просит способствовать осуществлению проекта, ибо его поддержал сам Государь. Кроме того Каподистрия просил Бахметева ускорить процесс снятия ареста на имущество с отменой налогов, сообщив, что Манук-бей отныне имеет право прямой связи – переписки с послом в Турции Италинским.
Посла России в Константинополе интересовали (равно как и МИД) подробности деятельности господарей Йоанна Караджи и Скарлата Каллимаки.
Теперь, уже совершенно неприкрыто, Манук-бей стоял во главе информационной группы на Балканах, работающей в пользу России, и внесён в список ее сотрудников в качестве эксперта с высоким титулом действительного статского советника. Об этом сообщил Манук-бею ещё в Петербурге Апостолаке Стимо.
Македонец Стимо, всесторонне развитый дипломат, слыл знатоком своего дела, карьеру начинал, будучи помощником Димитраке Морузи, после казни которого бежал в Россию. Через два года получил русское подданство и работу в МИД. Говорят, его заметил сам Наполеон и предложил ему работу у себя.
Апостолаке при встрече с удовольствием передал Манук-бею благодарственное письмо Александра, который, по его словам, отдав письмо, добавил:
– Скажите ему от имени Императора, что если у него будет дело, которое от меня зависит, пусть сам напишет, я немедленно и с удовольствием исполню.
Информативность Мануковых сообщений была тем более ценна, что он прекрасно разбирался в их значении. Сведения сходились к нему не только из княжеств и Турции. Даже на юге Дуная у Манука была сеть информаторов, которую возглавлял тоже армянин, некто Татос.
Почти весь 1816 год прошел в хлопотах по тщательному картографическому изучению Бессарабии, особенно устья Дуная и Прута. Ко всем послевоенным бедам, лето 1816 года12 выдалось необычайно холодным, урожай зерновых на всей европейской части почти пропал, и цены на зерно взлетели. Но Манук сумел через русских друзей и турецких армян наладить поставки зерна в Константинополь, получив беспрецедентные прибыли.
Семья жила в Брашове (тогда Кронштадт), где все усиленно изучали иностранные языки с частными учителями. В одном из писем Манук спрашивает у жены Мариам, получили ли они рояль, который он прислал из Вены для дочери. Европа и Россия полностью вытесняли стамбульские приоритеты – готовить дочерей только к замужеству и не давать им возможности получать светское образование.
К исходу мая Лука Кирико вручил визы и паспорта для Мариам с сестрой и для детей. Наконец они смогли въехать на территорию Российской империи.
Нелёгкое и непростое дело – переезд такой большой и богатой семьи с огромным количеством слуг, близких людей, телохранителей.…Тысячи потраченных пиастров, 90 лошадей, десятки карет, подвод и фургонов… Сопровождали колонну два врача, священник, армия нянек, гувернанток и воспитателей для детей, неотлучный повар – тот самый Аракел в огромном тюрбане, который восхитил венских гостей своими изысканным искусством. Без сомнения, венцы думали, что вкушали истинно турецкие блюда… Сопровождали колонну также 2 офицера и 20 наёмных телохранителей, подводы с продовольствием на 40 дней пути плюс 15 дней в карантине… Столько длился переход из Брашова в Хынчешт, где Манук-бей успел построить усадьбу. Впоследствии сын Мурат, пригласив архитектора итальянца Бернардацци, возвёл в отцовском имении великолепный дворец, охотничий домик и армянскую церковь13. Все эти здания сохранились, но в каком виде!
Наконец семья собралась вместе и стала жить в доме, где больше ничего им не угрожало… Российская держава действительно стала убежищем для своих единоверцев, измученных преследованиями кровожадных турок и их приспешников.
По просьбе Каподистрии Манук-бей составил большой трактат о деятельности валашского господаря Йоанна Караджи и молдавского господаря Каллимаки.
Совершенно не мстительный Манук никак не мог забыть и простить коварство Караджи, из-за которого его семья жила целый год почти взаперти, а сам он бежал в Трансильванию и столько времени не имел возможности встретиться с близкими. Видя огромное влияние Манук-бея в Балканском регионе, Караджа боялся того же в русских кругах и возможной конкуренции, поэтому с великим визирем Алетом-пашой они хотели заменить султанский фирман своей собственной расправой.
Скрупулёзно собрав и обосновав все данные по сборам налогов и расходам в аккуратных столбцах цифр, Манук доказал, что Караджа и Каллимаки ограбили Валашское и Молдавское княжества, со всеми взысканными, но неуплаченными налогами за 1812–1814 и 1814–1815 годы. И отослал все бумаги теперь уже новому послу в Константинополе, барону Строганову.
Но так как взятки были известны фанариотам не первый век (даже может быть, турки от византийцев и переняли этот способ улаживать почти все дела в государстве), то подкупленный Караджей Строганов обрушил весь свой гнев на Каллимаки, который, по правде говоря, совершенно не интересовал Манук-бея. Вместо Кирико теперь был назначен Ал. Пинии, который привычно (для русских наместников и чиновников) расположился на втором этаже хана Манука, с «прикреплённым» к нему Аствацатуром Аведовым.
Йоанн Караджа был препоручен боярскому дивану, запуганному судьбой старого Константина Филипеску.
Совсем недавно Караджа придумал умный и хитрый ход: чтобы держать в постоянном в страхе всех бояр и не допустить огласки своих преступлений, он устроил травлю старому и больному Филипеску, вернувшемуся из Одессы в Бухарест. И на этот раз он обманул всех, что у него якобы есть фирман, где от него требуют казни Филипеску и его головы, но он, Караджа, жалея старца, просто сослал его в Буково. А в Букове больному Филипеску не давали даже выйти прогуляться во двор, так что он недолго выдержал такую позорную и жестокую ссылку и вскоре умер. Там он и был похоронен, унеся с собой в могилу много тайн.
Бояре были так запуганы господарскими возможностями и полномочиями, что никто из них не взроптал, а Караджа на всякий случай пошел на некоторые лёгкие налоговые послабления.
Караджа рвал и метал, желая найти и расправиться со своим недругом. Но руки стали коротки – никакой Строганов, даже трижды перекупленный, не смог бы на этот раз его отмазать: фирманы на русских подданных не распространялись. Тем не менее нельзя сбрасывать со счётов подлую и мстительную сущность фанариота Караджи, а потому последующая внезапная смерть Манук-бея многим показалась не случайной, а подстроенной отравителями…
Жизнь Манука сейчас была заполнена новыми, доселе невиданными свершениями. Из-за медленного хода русской бюрократической машины строительство порта откладывалось. Но то, что зависело от него, исполнялось быстро и вовремя. Район заселялся невероятными темпами. Пока Александрополь дожидался своего часа, Манук-бей основал в Хынчештах около 20 деревень, построил много зданий, помог новосёлам с обустройством, подвёл новые дороги к основному тракту и по всем деревням.
Для своих помощников, Аствацатура Аведова и Папика Якубича (Бабик Ягубян), самозабвенно включившихся в новое для них дело, Манук попросил выдать русское подданство, добавив, что Аведов был турецким офицером у Мустафа-паши, был назначен гражданским начальником в Сиштове, затем служил командиром в русской армии в качестве секретного агента, да и Папик также был военным.
Каподистрия в письме ответил:
«Государь, уважая ваше ходатайство и учитывая столь важный вклад на службе Государю и отечеству, присвоил им также должности дворцового (надворного. – Г.Р.) советника и коллежского асессора. Пользуюсь случаем довести до вашего сведения моё личное расположение к вам, ваш покорный слуга виконт Капо д’Истрия».
Манук-бей пустил в ход даже Кёсе Ахмеда, тот стал руководить дорожными работами. Постепенно Хынчешт становился центром, где вокруг Манук-бея собирались его друзья, родственники, единоверцы. Много богатых армян и христиан, прослышавших о «Хынчештском чуде», стали переселяться в Бессарабию. Семья известного в Ереване с XVII века сардара Оханова, сын которого стал знаменитым молдавским лидером; Меремкуловых, имевших дворянское происхождение, Балиозы, Богдасаровы, Муратовы, Поповичи, Шалкары, Аллачи, Зазуковы, Киркоровы, Мирзеановы, Алмазовы и Гойлавы, Черкес из Ботошан, Поповичи, Назаровы, Шушенянцы, Христофоровы, Панегянцы… и многие другие армянские семьи стали покупать имения вокруг и обогащать край.
Особенно поддерживал армян-эмигрантов столь же энергичный пастырь – Григорий Захарьян, тот самый Крикор, начальник армянского волонтёрского отряда, вставший во главе Бессарбской епархии14.
Как-то Григорий привёз с собой русские книги, одна из которых очень заинтересовала Манука.
– Грикор, ты посмотри, откуда он родом! Это же родина моего отца, да будет благословенна его память!
В книжке неизвестного ему Богданова некий Артемий Араратский15 рассказывал о селе Карпи, о церкви, которая там находилась. Манук часто слышал от отца, что в строительстве той церкви принимал участие дед отца, Гоб Мирзаян, что даже надпись сохранилась…
Григорий тут же раскрыл место, которое Манук увидел сразу, и взволнованно прочитал:
«Наслышавшись прежде о находящемся за сим монастырем разоренном старинном городе Карпи, названном так по названию речки Карпи, поехал я однажды посмотреть сие место, чтоб увидеть своими глазами одну тамошнюю церковь, обагренную кровию сих жителей, коих, как говорят, до 500 душ мужей и жён изжарили то ли лезгинцы, то ли другие разбойники на кровле сей церкви. Прибыв, нашёл все стены церкви, бывшей архангела Гавриила, окровавленными. Многие забрались на кровлю церкви со всем своим имуществом. Разбойники разбежались, но не хотели оставить их живыми, набрали дров и хворосту, обложили и сожгли, несчастные сгорели заживо. Дома и крепость Карпи были в развалинах, но помянутая церковь архангела Гавриила и еще другая, во имя Павла и Петра, сохранились».
Все молча слушали скорбный текст… Манук попросил Грикора узнать в Эчмиадзине о состоянии церкви и передал ему деньги на её ремонт и восстановление.
– В следующий раз поедем вместе, святой отец! Как русский царь пришлёт высокое письмо, так сразу и поедем! Мне надо увидеть родину отца, он до конца жизни тосковал о ней…
Так как во время войны Григорий собрал отряд добровольцев, даже был ранен в русско-турецкой войне (получил лёгкую контузию) и теперь посвятил жизнь строительству новой жизни для своей паствы, то он сумел добиться выделения огромных пространств для себя и епархии – свыше 12 тысяч десятин и дополнительно 12 тысяч десятин в Кишиневе для постройки новой церкви. Григор очень рассчитывал на своего друга Манука и в строительстве церквей, и в содержании приходских школ, на которые Манук-бей выделял немалые суммы.
В Хынчештах забурлила жизнь, кареты и высокие чины из российского командования почти каждый день заворачивали в гостеприимный дом богатейшего армянина в Бессарабии, друга русских военных и дворян.
Генерал-губернатор Бессарабии Бахметев, с мая 1816 г. полномочный наместник Бессарабской области, частый гость в этом доме, полюбил и очень уважал Манук-бея. Министр Каподистрия передал губернатору записку, где значилось: «Бей получил особую благосклонность со стороны Государя, и он доверен вам, генерал, для особой заботы. Вам посылают и проекты города, пока не подтверждённые, но нуждающиеся в расследовании покупки Буковинских имений специальной комиссией».
Генерала Бахметева, участника дунайской русско-турецкой войны, во время штурма Рушчука тяжело ранило, а в битве Бородинской ему оторвало ногу… Образованный Бахметев отличался сердечностью, добротой, простотой обращения, сочувствием и состраданием к бедным и несчастным. Он и умер-то от простуды, отдав по дороге в Москву свое пальто дрожавшей от холода женщине.
Покровительствуя иноземной колонизации обширных пустынных пространств в Бессарабии, Бахметев способствовал образованию целого ряда новых колоний.
Манук-бей и все его близкие очень трогательно относились к доброму и честному генералу, с большим уважением и почётом принимая его у себя в имении. Иногда в доме у Манука, когда не было чужих, генерал пел родные татарские песни, слышанные в далёком детстве, грустные и мелодичные, которые Манук-бей любил слушать, так как они были чем-то созвучны турецким, слышанным им всю жизнь. И с тоской вспоминал песни Погоса…
Глава 35
О том, что шахматные партии с империями (особенно в режиме одновременной игры) не всегда полезны для сохранения здоровья или имущества.
Поведение и деятельность Манука менялись в зависимости от создавшейся политической ситуации. И каждый раз он вкладывал в свои решения определённые риски – как имущественные, так и жизненные.
Рушчук, Яссы, Бухарест являлись довольно автономными регионами Османской империи. Несмотря на то, что в течение XVIII века и Румелия, и Валахия немало пострадали от межфеодальных войск, торговля оказалась единственной областью, которая развивалась более или менее цивилизованно. То есть если имелся более или менее могущественный покровитель со своей армией и наводил порядок (то есть сам грабил в определённых оговоренных пределах), то можно было торговать и торговать. Манук-бей создавал благоприятные обстоятельства и наращивал, как сейчас говорят, матресурсы.
После того, как Погос Себастьян и господарь Константин Ипсиланти постепенно стали вводить Манука в курс выбранных ими приоритетов, он стал относиться к своей турецкой «идентичности» более критично. Его соотечественники, которые генетически приспособились к подчас невыносимым законам верховенства правоверных, тем не менее, упорно учили детей армянскому языку, так же тщательно, как правоверные дистанцировались от райятов, старались оградить своё армянство, терпели страдания и унижения, но передавали знание языка младшему поколению.
Россия, единоверная держава, воевала за свои беспокойные просторные границы, помогая при этом славянским и неславянским народам, каждый квадратный сантиметр земли которых был обильно полит русской кровью. Много армян стремилось обосноваться в России: одних по царским задумкам насильно переселяли десятками тысяч с насиженных мест, других гнала нужда. Притеснения магометанских разбойников и правителей, разорение родных мест, пастбищ и полей опустошающими войнами стали уже судьбой. Но, обретая возможность жить в более сносных условиях, именно здесь, в России, большая часть постепенно теряла язык. А значит, неизбежно теряла свою принадлежность к армянству.
Манук-бей ещё при жизни отца знал многих армян, которые торговали с русскими, побывали в их городах и рассказывали, что в России относятся к иноверцам, тем же мусульманам, довольно уважительно, а армянам всякие льготы предоставляют. Погос, обладающий обширными юридическими знаниями, уверял: в России, к примеру, что татарин, что русский, одинаковой силой владеют. Мардирос же, скорей всего с чужих слов, рассказывал, что в России все крестьяне – рабы, но не из Эфиопии или других африканских приморских стран, а чистокровные русские, и будто бы наказывают их очень жестоко. Но голову здесь не отрубают. Евреев вот не жалуют, зовут их жидами, и евреи там, что греки-фанары да армяне в Стамбуле, только торговыми делами ведают.
Манук-бей постепенно втягивался не только в межайяновские распри. По мере развития отношений с русскими на территории Османской империи для Манука началась нескончаемая шахматная партия, где первый ход всегда оставался за противником, и он должен был изыскивать возможности спасения семьи и огромной армии друзей, близких или просто соотечественников, думая не только о сегодняшнем дне. И, как в шахматах, которым в детстве его обучил отец, он предусматривал и отрабатывал все свои ходы и ходы противника.
Угадывать приходилось за много ходов вперёд, совершенно непредсказуемых ходов, хотя бы потому, что противник, коварный и жестокий, подчас мог быть просто тупым либо ненадёжным и некомпетентным. Чего стоила одна только история взятия Журжева!
Войны русских с турками не кончались после заключения мира с ними. Казалось, каждый из противников, заключив мир, сразу же начинал искать какую-нибудь причину, чтобы снова начать воевать. Турки объясняли это тем, что по ту сторону вынужденных границ оставались жить правоверные. А где они не жили? Где могли грабить райятов, там и жили, плодились, а потом сгоняли неверных с когда-то их же собственной земли. Русские так же рьяно время от времени вспоминали своих единоверцев, особенно по границам, которые следовало или охранять, или расширить, из-за чего разъяренные турки, бдящие преданность султану, начинали очищать контролируемую ими территорию от неверных самым верным способом.
Русские налетали, сметая дома залпами из своих пушек, уходя, разрушали города и сёла, вытаптывая поля и сады. Турки делали то же самое, поджигая и деревни, и поля, чтобы не достались врагу, силой сгоняя оттуда население.
А границы были не только на Балканах. Далеко к югу России, за Кавказом, раскинулось огромное Армянское нагорье, разодранное на клочки многовековыми войнами. Персы, турки, русские то завоёвывали, то в процессе торга и давления европейских держав, бдительно следящих за российскими телодвижениями, отдавали назад когда-то плодородные, мирные сёла и цветущие города, и население оттуда переселялось то на эту сторону границы, то на другую… Казалось, лишь под сенью русского военного успеха возможно было спасение целых народов. Невероятно, но потом, спустя столетие, «вывелся» даже определенный сорт царских генералов, откровенно провозглашающих, что Армения им нужна, но без армян. Такая вот зачистка, невзирая на веру. По-видимому, с военной точки зрения уничтожение сёл и деревень, выселение людей в никуда было настолько оправданно, что сохранило свою актуальность спустя не одно столетие1.
У Манука были поля и земли, усадьбы, магазины и дома по всей Валахии, и война его не устраивала. Чтобы установить мир с турками, надо было их победить, и Манук-бей помогал в этом деле русским. В беседе с командующим Дунайской армией Прозоровским он так и говорит: «Мир может наступить только после вашей крупной победы!»
Посредническая его деятельность была ограничена с одной стороны, его дружбой с Терсеником-оглу, доверие которого много значило, затем – активным членством в «рушчук-ярани» и дружбой с Байрактаром, успех и поражение которого оказались для Манук-бея судьбоносными. Тем не менее, уже в это время русское командование считало его своим конфидентом не только потому, что было уверено в его русофильстве. И не потому, что Погос Себастьян через Ипсиланти (или Ипсиланти через Себастьяна) информировал русских о ситуации в Стамбуле и Дунайских княжествах. Русские потому и доверяли ему, что тоже сознавали, что мир Манук-бею необходим, может быть, даже более, чем для них, для России, которая обустраивала себе безопасные границы и выходы к судоходным водным артериям исключительно военными методами.
Манук-бей со своим Банком, землями и магазинами владел огромными богатствами, считался одним из самых богатых людей на Балканах, с влиятельными связями по всей Турции и России через видных армян, живущих в этих империях. А весь этот механизм был нацелен на мирное использование и мог существовать только в мирных условиях. Поначалу ему было не так уж важно, станут ли Румелия или Валахия российскими. Княжества и так были автономными, а русские протекции заметно облагораживали жизнь в этих областях. Всё, что могло помочь установлению мира, Манук-бей использовал без страха и какой-либо ущербности.
Гибель великого визиря, а следовательно, крах всех надежд, связанных с обустройством и обновлением Османской империи, ненадолго отсрочили его шахматную партию, но теперь его противником стала не только война, а вся Турция. Попытка встать на путь цивилизации, как всегда, обернулась для неё кровью.
После ноябрьских событий 1808 года все его ходы были направлены на установление мира и сохранение своего имущества – залога свободы и влияния. Все усилия были брошены на фронт.
Теперь, потеряв всё, что находилось в Турции, он порвал с ней и полностью перешёл на сторону России. Порта же не только отреклась от бывшего своего Драгомана, она объявила ему тайную войну, а её приспешники угодливо поспешили объявить о лишении Манук-бея всех званий и титулов.
Манук сумел заслужить и новые титулы, и новые звания.
Проект Рени для него был уже строительным проектом. Манук-бей стал вкладывать и в образовательные проекты, активно участвуя в создании армянских приходских школ. Полным ходом шло заселение и обустройство сёл, каждый день приносил новые замыслы и препятствия. В Бессарабии, где он до этого никогда не проживал, авторитет Манук-бея настолько возрос, что бояре со всеми своими распрями и проблемами шли сначала к нему. Совсем как в Рушчуке, во времена Терсеникли-оглу. Манук-бей решал все вопросы стремительно, распутывая сложные клубки и предугадывая события.
Но столь ранний и неравный бой со смертью он, конечно, не предусмотрел.
Его сердце, измученное постоянной тревогой за судьбу семьи, за свою жизнь, перестало биться тогда, когда он, наконец, встал во главе огромной армянской колонии и начал созидать для своего собственного народа, стал строить церкви, основывать приходские школы, осознав значение просвещения для своих соотечественников, а проблему угнетённых армян и других народов, согнанных со своих земель, решил таким старым и проверенным образом – переселением их в плодородные долины Бессарабии, в основанный им город Александрополь. Народы тогда только так и спасались – переселяясь подальше от ненавистного ига.
В начале июня 1817 года в Хынчешт нагрянули гости и военные инспектора. Приехали генерал-губернатор Бахметев и граф Бенингсен – генерал из главного штаба, старый знакомый Манук-бея ещё с русско-турецкой войны.
Манук-бей, который замечательно владел искусством встречать своих друзей, пригласил в гости к себе в имение весь генштаб. Вокруг усадьбы разбили палатки, а генералы и офицеры устроились в доме. Оживление, смех, отменное угощение… Весёлые гости заполнили двор и палаточный городок.
Слуги сбивались с ног, дивное молдавское вино лилось рекой… Русские гости привыкли к изобилию в этом доме, но родственники Манука, приученные к шумным застольям, всегда были за него спокойны: Манук-бей никогда не пил ни с турками, ни с русскими, казалось, он всегда был начеку.
Однако случилось непоправимое. На выездку подвели необъезженного арабского скакуна, которых Манук-бей, сам прекрасный наездник, стал показывать гостям. Манук-бей вскочил на коня, но, объехав круг, вдруг остановился и медленно, схватившись за сердце, сполз с жеребца.
Поднялась невообразимая суматоха, все бросились к хозяину, бережно перенесли его в дом. Послали за врачом, но было уже поздно. Врач, безуспешно пытавшийся вернуть дыхание, понял, что ничего не поможет: кровь пошла горлом…
Много слухов об этой смерти ходит до сих пор, ведь у него было много друзей и немало врагов, не менее могущественных… Многое говорит за то, что его отравили, подослав лиходея в шумный лагерь, и на нём завершился список наказанных участников того Бухарестского договора. И в этом случае мы имеем еще одно нераскрытое преступление…
Если тщательно изучить подробное описание смерти Манука, которое приводит Гевонд Овнанян со слов Папика и Аведова, можно предположить и естественную причину его преждевременной кончины. Особенно учитывая ранний уход из жизни и отца Мардироса, и брата Иоанна Мирзы: все они скончались внезапно примерно в том же возрасте.
Что бы там ни было, лимит везения закончился… Полёт великого преобразователя бессарабской земли был прерван в тот миг, когда он наконец-то нашёл свой путь. Начал… но не успел продолжить.
Как и отец Мардирос, он не успел вырастить своих детей2. Может быть, поэтому никому из них не удалось повторить его яркую и замечательную жизнь, знавшую великие свершения и великую дружбу, крушения и надежды, преданность и предательство…
Младший из его сыновей, Григорие-Фейрат, которого он даже не успел увидеть, служил в императорской гвардии. Переехал в Париж, где и умер, не оставив наследников, впрочем, так и не создав семьи. Старший, Иоанн-Мурат Мирзайян, которому в год смерти Манука едва исполнилось семь лет, унаследовал от отца более десятка деревень, огромные территории в Молдове, Бессарабии и Валахии. Во время русско-турецкой войны 1828 года он, восемнадцатилетний, выполнял переводы и особые поручения в генеральном штабе русского командования. Однако после войны остался в имении в Хынчеште. Имеются воспоминания русских барышень из знатных фамилий, где упоминаются его богатые подарки при ухаживании. Иоанн-Мурат женился на дочери богатых и знатных армян Деляновых – Елене Давидовне (1820–1861), исполнив завет отца, который хотел, чтобы дети продолжили свой род с армянами.
Из воспоминаний современницы, урожденной Кантакузен: «…Мадемуазель Делянова вышла за князя Манук-Бея. Он молдавский князь, лет тридцати, приятной наружности, хорошо воспитан и владелец огромного состояния. Говорят, он преподнес невесте великолепные подарки и среди прочего подарил ей ларчик в сто пятьдесят тысяч рублей. В настоящий момент они уехали, зиму проведут в Одессе, а оттуда отправятся в свое княжество».
Сын Манук-бея основал винокурни и развёл обширные виноградники, которые продолжал расширять его сын, заложил основу для производства молдавских вин по французской технологии. Его потомки построили в имении винный завод и перевели местное виноделие на промышленную основу. Этот завод существует до сих пор. Специалисты из Французского института виноделия (г.Бордо) классифицировали некоторые участки хозяйства «Витис Хынчешть» как апелласьоны, а один из виноградников – даже как шато.
Кстати, имя князя Манук-бея всплывет еще раз, когда начнется героиада красного командира Григория Котовского. Отец Котовского работал на винокурне у Манук-бея, который, став крестным его сына, оплатил все расходы на образование Гриши Котовского, помог парню выучиться, собирался оплатить учёбу во Франции. Что не помешало благодарному будущему красному командиру разграбить и пустить красного петуха в имении Манук-бея, проданном после смерти хозяина.
Иоанн-Мурат, пригласив архитектора Бернадацци, построил в Хынчештах роскошный дворец. Князь Манук-бей, к удовольствию местных барышень, часто позволял им использовать домашний театр в его дворце, где они могли ставить русские и французские пьесы. В спектаклях принимали участие и три дочери князя. А в 1872 году князь построил в имении и армянскую церковь.
Внук Манук-бея Григорий тоже не создал семьи, жил в Одессе, где было у них несколько домов на Военном спуске, но, узнав о своей неизлечимой болезни, покончил с собой, и род Мирзайянов на нём прервался.
Особенный интерес представляет потомство дочери Манук-бея, ветвь Абамелек-Лазаревых, с которыми породнилась его семья (уже после его смерти). Оваким Лазарев женил своего сына Хачатура (Христофора) Лазарева на дочери безвременно ушедшего друга, приняв, таким образом, и покровительство над его семьей и детьми. Красавица Елизавета стала любимой невесткой в доме Лазаревых. Христофор Иоакимович (Овакимович) Лазарев был самым энергичным и способный из сыновей Лазарева, служил в министерстве иностранных дел, был тайным советником (1864), бессменным главным Попечителем Лазаревского института восточных языков в течение почти полувека.
У них были дети. Дочь Мария была замужем за генерал-лейтенантом графом Михаилом Евстафьевичем Ниродом. Анна Лазарева стала женой своего кузена, выпускника Лазаревского института, действительного тайного советника, сенатора, члена Государственного совета, министра народного просвещения в 1882–1888 годах, графа Ивана Давыдовича Делянова.
Особо стоит рассказать про третью дочь Х.И. Лазарева. Елизавета Христофоровна Лазарева в 1852 г. вышла замуж за своего кузена по отцовской линии – полковника лейб-гвардии Гусарского полка князя Семена Давыдовича Абамелека, представителя славного старинного армянского рода из Грузии. Сын Семена Давыдовича, Семен Семенович Абамелек-Лазарев стал ученым, получив высшее образование в Петербургском университете, пройдя полный курс историко-филологического факультета и успешно защитив диссертацию. В обществе профессора искусств Петербургского университета Прахова и художника Поленова предпринял путешествие в страны Средиземноморья. Второе путешествие он совершил в 1895 году по странам Востока. Это путешествие увенчалось крупным археологическим открытием: во время раскопок им был обнаружен Пальмирский двуязычный камень3. Перевез Семен Семенович этот камень на Родину только через 20 лет, и сейчас он находится в Эрмитаже.
Семен Семенович Абамелек-Лазарев был лично знаком со Львом Николаевичем Толстым и бывал в Ясной Поляне, поскольку его владения, доставшиеся по наследству от семьи Лазаревых, соседствовали с имением Толстых (станция Лазарево)4.
Брат жены Манук-бея оставил после себя единственную дочь Екатерину, передав ей сказочное наследство. Мать Екатерины – одна из дочерей Иоанна Мирзы-бея, брата Манук-бея. Вырастила её бабушка, то есть вдова Иоанна-Мирзы-бея. Именно эта вдова была в двенадцатилетнем возрасте выкрадена в султанский гарем и спасена Манук-беем.
Из потомков Иоанна-Мирзы некоторые пытались спасти Хынчештский княжеский дом. В конце XIX века Тигран Прункул – армянин с такой вот фамилией, которая и означает по-румынски «младенец», «манук», стал дипломатом, нотариусом, основал журнал нотариусов «Justicia». Он сохранил весь семейный архив Манук-бея и, спустя годы, передал много неизвестных сведений краеведу и генеалогу Георгие Безвикони5, который впервые (до Второй мировой войны) нашел всех здравствующих потомков семьи Манук-бея и его брата, составив довольно подробное описание рода Манук-бея.
Так что Прункулы оказались вовсе не румыны, они армяне… Как и Балиозы, Богдасаровы, Муратовы, Поповичи, Шалкары, Аллачи, Зазуковы, Киркоровы, Мирзеановы, Алмазовы…
Послесловие
Итак, перевернуты последние страницы нашего повествования о необычайно яркой судьбе, о последнем дне Манук-бея и о его смерти, столь же загадочной, как и вся его жизнь с ее взлётами, травлей и гонениями, поступками, для многих непонятными, и загадочно-невероятным везением…
Кто же был этот человек? Что двигало им, когда он стал посредником, конфидентом, прямо или косвенно поставляющим информацию стране, воюющей против Османской империи, затем и окончательно перешедшим на сторону русских? Можно ли утверждать, что Османская империя ; его родина и он изменял своему отечеству? Несомненно, страх быть казненным (ведь измена султану считалась превыше всех преступлений) сидел во всех подданных империи. Но вряд ли Манук-бей или братья Себастьяны рассматривали Турцию как своё отечество. Если армянин знает, откуда он родом или откуда родом его дед, значит, он хорошо знает историю своего рода. И Манук не был исключением. Скорее всего, он не считал Турцию своей родиной, своим отечеством. Ещё Гарегин Нжде очень точно подметил, что империя не может стать Родиной.
Родившись в Рушчуке, затем перебравшись в Валахию, Манук-бей, сын армянина, бежавшего от персидских завоевателей, прекрасно понимал, что всё, что имел, он может потерять в мгновение ока благодаря законам османского государства и его правителей. Тем не менее, свой разум и имущество Манук-бей посвятил реформам в Османской империи, вместе с «рушчукскими друзьями», которые мечтали видеть Турцию в ряду сильнейших держав того времени. Живя в княжествах, оказавшихся под протекторатом российского государства ещё после Кючук-Кайнарджийского договора, то есть попавших в поле влияния России, он чувствовал себя, вместе с Терсеникли-оглу, тем же виддинским пашой Пазвандом, вполне автономным субъектом. После шестилетней оккупации Россией ощущение принадлежности к той империи ослабло до исчезновения, а тяготение к России усилилось и окрепло с новыми связями, новыми планами и, естественно, с успехами российской дипломатии.
Неоспоримо сильным было влияние Манук-бея в турецких кругах, ещё со времён Байрактара ему доверяли, нуждались в нём и часто сами просили его замолвить доброе слово перед русским командованием.
Уважением и доверием пользовался Манук-бей также и в российской армии, из-за чего можно сделать вывод, что был он всё-таки не заштатным шпионом, как это принято преподносить с лёгкой руки несведущих писак, а именно посредником, руководителем целого аппарата, занятого сбором и обработкой не только информации, но и государственных деятелей. Огромное влияние его среди турок раздражало французов, и неслучайно за ним велось наблюдение, неслучайно во французской печати появились статьи о нём как предателе османов. Наполеон придавал первостепенное значение тому, что сейчас именуется «информационными войнами». Информационные войны не заменяют солдат и генералов. Но, умело развязанные, они формируют общественное мнение, создают настроения и даже определённый дух. Как говорится, гипноз отдыхает…
Что и говорить, весьма затруднительно оценивать его деятельность с позиций событий, последовавших через сто или двести лет. Сложная и взрывоопасная ситуация на Балканах завершилась в начале следующего столетия потерей двух третей Османской империи. Когда шли переговоры, Манук-бей неоднократно выдвигал перед русскими свою концепцию, повторяя: «Не сейчас, потом всё будет по-вашему», то есть, можно сказать, почти предугадал такой ход событий. Почему «почти»? Да хотя бы потому, что он не мог предположить, что после вхождения Бессарабии – всего лишь малой части княжеств – в состав Российской империи, следующий царь рассудит иначе и потому Валахия так и останется за турками. Никак не мог предположить, что над Россией разразится такое бедствие, как большевистский переворот. И что отколотая силой русского оружия треть Молдавской земли надолго останется одинокой и чуждой для единокровной другой ее части, не говоря уже о Валахии с народом одного языка и культуры. А в Бессарабии часть, перенаселенная русскими, станет яблоком раздора в XXI веке. Ну, не Нострадамус… Бессарабия досталась России очень дорогой ценой, и молдаване, похоже, платят до сих пор.
Но Император со своими неповоротливыми чиновниками потерял со смертью этого легендарного человека целый порт, спроектированный и готовый стать бессарабской Одессой. Все награды и поощрения, которыми русский царь осыпал бывшего подданного Османской империи, преданного своей вере и «предрассудкам» единоверца, остались лишь на пожелтевшей бумаге. А Бессарабия могла стать действительно цветущим краем, имей она на Дунае всё, что предлагал истинно государственный муж, настоящий хозяин земли…
И всё же, что двигало им, когда он стал поворачиваться в сторону России?
В год Венского конгресса Манук-бей довольно долго оставался в Вене, изучал вопрос своего переезда в Австрию и, при благоприятном расположении к нему высших лиц королевства, мог получить вид и подданство, но почему-то не захотел.
Александр I не мог ему понравиться так, чтобы он забыл про все свои имущественные достижения в Османской империи и все потери, которые последуют за его переходом в русский лагерь. Русская действительность не могла ошеломить его ни устройством, ни богатством, ни послаблениями для делового человека. Всё это и в Константинополе, и в княжествах он имел. Жесткая конструкция дворянской табели о рангах с течением столетий выковала в России особую элиту, со своими собственными канонами и снобизмом. Разве всё остальное, что составляло не-элиту, было лучше, чем райя в мусульманской стране? Крепостное право поразило Манука своей алогичностью и жестокостью, рушчукский переворот готовился им не в последнюю очередь для того, чтобы уравнять права христианской райи и правоверных.
В истории человечества сколько угодно примеров, когда богатейшие люди планеты теряли состояние и снова набирали «высоту». Видимо, риск, постоянно присутствующий при совершении сделок, выковывает особое отношение как к приобретениям, так и к потерям. Манук-бей, как мы видим, на протяжении довольно длительного времени спасал только жизнь. Вернее, благодаря своей изобретательности и невероятной удачливости ему удавалось уходить от преследования.
Итак, свою жизнь он положил на плаху, но ради чего, за что? Вот одна из загадок Манук-бея.
В литературе советского периода (нескольких статьях и книгах) активно утверждалась мысль о том, что Манук-бей был «представителем угнетаемого народа, и христианское начало привело его в лагерь русских, потому что Россия защищала единоверцев и несла свободу угнетаемым народам» (обычные советские штампы, которые годились и на послевоенный передел Европы в сорок пятом году).
Но царская Россия больше воевала за своё влияние и свои интересы, нередко предавая своих единоверцев, часто прикрываясь заботой о них, а иногда и вовсе их кидая на произвол судьбы. А Манук-бей хоть и был армянином, но угнетаемым назвать его никак не получается. По причине своего невероятного ума и богатства он особой разницы в отношении турок к себе не видел. Более того, османские турки считали его своим, чего нельзя было сказать о русских, живущих в России. Возможно, именно поэтому он не решался и не спешил следовать совету Лазарева переселиться на территории вглубь России. Законы Османской империи действовали со времён их султана Сулеймана (Великолепного), османский мир делился лишь по религиозному признаку.
Часто подчеркивается авантюрное начало в его деятельности, слово «русский шпион» с удовольствием употребляется, чтобы подогреть интерес к его личности. Исследователи не скупятся на эпитеты «самый богатый», «самый влиятельный», забывая, что как раз люди такого масштаба, как правило, особенно осторожны и в политических интригах особо не замечены.
Политическая ситуация в Османской империи и в России если и отличалась, то ненамного. Большинство населения было нищим, угнетаемым и тёмным. Бунты, усмирения, захватнические войны… При ближайшем рассмотрении в разнице остаётся, пожалуй, только культура. Культура элиты. Через несколько лет взойдёт звезда Пушкина, за ним – великолепная плеяда, весь XIX век… Там даже сравнивать не с чем.
Благодаря знакомству и дружбе с уникальными армянами Лазаревыми Манук-бей уже видел плоды просвещения. Романтика перемен и патриотический прагматизм «рушчукских друзей» бросили их в самую гущу, клоаку османских законов, привычек и обычаев, переплетенных с господствующей религией, а в восточной стране политика и религия неразрывны. Если для банкира нет границ, то есть ли у него родина? Может ли он считать родиной далеко сидящую власть, обирающую его соотечественников, как, впрочем, и его самого, считая их при этом за людей второго сорта, и не сводящую глаз с его головы и кармана? Наверное, не может.
Но он может финансировать идею. Сначала это была идея изменить законы, унижающие и унизительные. Это была первая попытка изменить строй – под флагом султана. Манук-бей очень быстро понял, что с мусульманским народом до перемен идти слишком долго и далеко. Действительно, жестокое кровопролитие было не первым, не последним, каждая резня собственного народа приводила турок к осмыслению необходимости этих самых перемен. К сожалению, так и привыкли турки приобщаться к цивилизации через кровь и насилие.
В Вене Манук выбирал уже между Россией и Австрией. Возможно, причиной выбора могло быть его апостольское вероисповедание. Известно, что был Манук набожным человеком. В его доме в одном углу стояли большая икона с Иисусом Христом и массивный крест. А в другом (щедрая душа!) – михраб, молитвенная ниша для омовения и намаза. В доме постоянно гостили мусульмане, михраб был необходим, но Манук, терпимо относясь к магометанской вере, почему-то неодобрительно относился к католикам-армянам, особенно не понимал их постоянных распрей и ссор с Апостольской церковью. Погос Себастьян, будучи в Риме в начале двадцатых годов, в своих заметках и статьях тоже довольно резко осуждал эти распри. Православие если и насаждалось среди армян, то не столь стремительно и безоглядно, тогда как католичество сумело привлечь в своё лоно немало его соотечественников, благополучно растворившихся в католической среде. Возможно, он видел в Европе результаты, которые ещё не проявились в России…
И, наконец, под влиянием находящихся на русской службе, как сейчас принято выражаться, глубоко «интегрированных» Лазаревых, Деляновых, Сумбатовых, Шеримановых, активно и энергично участвующих в деле просвещения армянской нации, строящих церкви, благотворительные, просветительские заведения, Манук-бей окончательно поверил, что он, как армянин, должен жить и существовать под покровительством России.
Таким образом, загадка была в неистребимой вере в Россию. Разве он был единственный, кто верил и тяготел к России? Почему он должен был идти другим путём?
«К северу и к Богу мы, внимая,
Проклинаем вечную печать…»
Разве мог он, после дружбы с Багратионом, Каменским, Кутузовым, предугадать что русские станут видеть в армянах опасные семена крамолы? Начнут закрывать армянские школы на исконной армянской земле, отошедшей России, делившей Закавказье с Персией и Турцией благодаря постоянным завоевательным войнам и поддержке местного христианского населения? Нет, не мог, и поэтому пока он выбрал Россию.
Новой идеей, которую финансировал Манук-бей, оказалось создание условий для проживания и процветания свободной и независимой христианской общности на территории, которую он купил и стал застраивать. Его масштабный проект Ренни настолько поражает воображение, что очередные рассказчики именуют эти планы авантюрой, а Манук-бея, который в кратчайшие сроки осуществил многое из задуманного, называют почему-то авантюристом. История не знает сослагательного наклонения. Но… представим, что он прожил бы ещё 20, 30 лет. Край бы окреп, разбогател, Болгары, греки, сербы завоевали свою независимость. А что отвоевали бы армяне, стараниями которых расцветали земли, ниспосланные им великими переселениями? Те, кого, по словам ученых, изучающих историю возникновения Дунайских княжеств, называют «народоообразующей нацией» (Николае Йорга)?
Стали бы чужими и для тех, и для других…
Вместо этого армяне стали постепенно уходить и оттуда. Или растворяться, забывая свой язык, свою культуру, переняв для удобства как можно больше от титульной нации. Но, перенимая язык, культуру, даже обычаи и кухню, свои корни они оставили себе. Ведь, по правде говоря, твои корни другому не подходят, да они и не нужны. Корни уже не перенимаются, это как порода – её не подделаешь.
Конечно, нелегко через толщу веков разгадать все движущие силы тех или иных поступков нашего героя, тем более, окутанных аурой легенды. Но даже его щедрость и бескорыстие ставили в тупик почти всех, кто его знал или был просто знаком. В письме главнокомандующего, фельдмаршала Прозоровского, который отчитывался за все денежные затраты на нужды армии, так и написано: от вознаграждения отказался. Тогда пошли слухи о том, что Манук то ли получил огромное наследство, то ли прихватил с собой сокровища Байрактара. Этим легче объяснить, и этому легче поверить.
Да, он был крупнейшим банкиром своего времени в своём регионе. И всё же, в силу монархической структуры своего государства, для банкира он был слишком зависим от власти. Манук-бей стал бы непревзойдённым дипломатом, но для этого он был слишком богат. А для политика ему не хватало вероломства.
Находясь в центре внимания французской, русской и султан-визирской властей, Манук-бей непостижимым образом оставался при своих интересах, выигранных благодаря его умению, а проигранных – по воле рока. Увидев абсолютную бесперспективность перемен в Турции после поражения «рушчукских друзей», Манук-бей окончательно поверил в русских. Поверил в силу и мощь русской военной машины. Он прошёл свой путь к России, как и большинство его соотечественников, и видел будущее армянской государственности под крылом русской. И тем не менее, даже в границах семьи он пытался сохранить своё армянство, составив завещание с условием входить в родство только с армянами.
Кто знает, как сложилась бы его судьба и судьбы его детей, останься он жить еще лет на тридцать–тридцать пять. Или судьба остальных армян в Молдавии и Румынии. Неутомимая энергия и государственное мышление этого человека, обаяние и харизматичность могли бы изменить судьбу целого народа в тесном содействии с остальными армянами в России и православными народами Дунайских княжеств. Все последующие события показали, как необходимы для освобождения и благоденствия любого народа именно такие личности…
Двенадцатая и последняя: http://www.proza.ru/2015/02/23/1605