Солнце поднялось уже довольно высоко, когда Алька проснулась. Его ласковые лучи проникали в каждую щелочку сеновала и щекотали лицо, они настойчиво и требовательно тормошили девушку – просыпайся.
Она сладко потянулась и приятная волна разлилась по всему телу, ощущение безмерного счастья пульсировало в каждой ее клеточке.
– Пора вставать, сонюшка! Проспишь все самое интересное, – прокричала ей снизу мама. – Я уже и блинов напекла, а ты все нежишься. Беги умывайся, да завтракать с папанькой будем.
Алька спустилась с сеновала, взяла из рук матери полотенце и побежала на озеро. Миновав огород, дальше по скошенной тропинке, Алевтина, на ходу снимая платье, подошла к берегу. Вода, не успевшая остыть за ночь, была теплая и прозрачная.
– Пусть сегодня день будет хорошим и удачным, – глядя на солнышко загадала девушка, и поплыла спокойно и размеренно.
Доплыв до середины озера, она полежала немного на спине, подставляя солнцу лицо, и повернула назад к берегу.
Раз в неделю Дарья Ивановна вставала очень рано, чтобы испечь хлеб. Два года назад они построили этот дом и печник Тимофей Санкин сложил им в пристрое славную русскую печь. Дарья Ивановна, пока подходила опара, ставила в раскрасневшееся нутро печи чугунок с пшенной кашей на молоке, потом затевала дрожжевые блины. К тому моменту, когда просыпалась семья, вкусно пахло свежеиспеченным хлебом, каша соблазнительно манила своим ароматом, а ажурные, золотистые блины большой стопой возвышались на столе.
Дарья любила свою единственную дочку и баловала ее. «Успеет еще наработается, пусть пока при мне отдыхает, замуж выйдет всему научится, и все само собой будет получаться».
Отец умытый и гладко выбритый вышел к столу. Он с любовью и одобрением смотрел на свою жену.
– Добрая каша, Дарьюшка. Люблю такую, с зарумяненной золотистой пенкой, из печи, да в чугунке! Сударыня, – обратился он к дочери, – налейте-ка мне молочка из крынки.
Степан Кузьмич любил такие минуты по утрам. Неспешно текла беседа, обсуждали новости и делились планами на день. Вот об этом он мечтал будучи солдатом, сидя в окопах. Он радовался каждому новому дню, радовался, что остался жив на войне и сбылись его мечты.
Просмотрев свежие газеты, которые вчера привезла почтальонка, он пошел на работу.
Дарья Ивановна, вытирая полотенцем тарелку, внимательно посмотрела на дочь.
– Аля, ты уже который день мне что-то не нравишься, бледная и ничего почти не ешь. Тебе не здоровится?
Под проницательным взглядом матери у Алевтины, что-то екнуло внутри. Скрывать было уже бесполезно, она подняла глаза на мать и тихо сказала:
– Хорошо, что ты сама начала разговор, мама. Я не могу таиться перед тобой. Прости пожалуйста, я беременная.
Мать выронила полотенце из рук и села на стул.
Новость, несмотря на предчувствия ошеломила ее, растеряно глядя на дочь, она с трудом проговорила:
– Я так и подумала. Как отцу-то говорить будем?..
Дарья Ивановна, вытерла кончиком платка навернувшиеся слезы, и закрыла ладонями лицо.
– Мамочка, родненькая, не плачь. Мы с Ваней очень любим друг друга. Поверь мне, все будет хорошо.
– Поживем – увидим, дочка, – сказала шепотом Дарья Ивановна, поднимаясь со стула.
День прошел в томительном ожидании. Алевтина и мать с замиранием сердца ждали прихода отца. За ужином женщины больше молчали и односложно отвечали на вопросы Степана Кузьмича. Он с удивлением посмотрел на них и, сняв очки, спросил:
– Я что-то не пойму вас сегодня. Что-нибудь случилось?
Дарья Ивановна промолчала, отошла к буфету и стала перебирать ложки.
– Папа, я беременная, – как-то удивительно легко и быстро произнесла Алька. Видимо, повторяя это уже в третий раз за сутки, она свыклась с этим фактом.
Отец оторопело взглянул на дочь, потом на мать, словно ища у нее подтверждения, встревоженно спросил:
– Дочка, это что, шутка такая? О чем ты говоришь?
– Я не шучу, папа. Мы с Ваней решили...
Степан Кузьмич выскочил из-за стола словно ужаленный.
– Они решили! Нет, ты послушай, мать, они решили! Без ножа зарезала! Как людям в глаза глядеть? Дочь бухгалтера, уважаемого на селе человека в подоле принесет! А?
Степан Кузьмич метался по кухне расшвыривая стулья.
– Как я Петру Ефимычу в глаза теперь посмотрю? Ведь только вчера с ним толковали про вас. Выучим, мол, а потом поженим. Дом, говорит, им построим на месте старого матушкиного. А теперь что? Какая теперь учеба? Я тебя спрашиваю, какая учеба?!
Он схватился за щеку, и поморщился, как от сильной зубной боли.
– А ты, мать, что молчишь? Говорил я тебе, приглядывай за дочерью. Твое воспитание, все ей позволяла. Опозорила! Опозорила на всю округу!
Степан Кузьмич швырнул на стол ложку, которой все это время потрясал в воздухе и выскочил из дома.
Продолжение: http://www.proza.ru/2015/01/29/1331