Начало "Ладья отчаяния 1" http://www.proza.ru/2014/11/04/422
В то время объезжала свои земли милостивая королева Бонна из рода Сфорца, жена его королевской милости Цыкмуна. Припожаловала она и в свой рогачевский замок, какому столько привилегий давала и инвестором костела в котором была. И хозяева города бросились к ней как к последней надежде:
- Мать милостивая, спаси! В Боге начинаем сомневаться. Вон Гервасий даже игуменью Озерянского монастыря свел, и ничего ему по этой причине не было, кроме радости.
Королева была милостивая, но и строгая, и великий Цыкмун не зря говорил, что пока она над государством - о нравственности можно не беспокоиться.
Вызвала она к себе Выливаху, и много плакали все его друзья, а в особенности Ира Франтичек, что не вернется уже к ним такой славный друг и собутыльник, с которым так приятно было всегда проводить время.
А Выливаха пришел прямо в золотую палату, увидел большеглазую женщину со строгим ртом, монаха-писца и палача, улыбнулся и сказал:
- Солнце тебе всегда в дороге, госпожа мать.
- Солнце сжигает.
- Знаю.
- То как ты осмелился, червяк, смущать покой целой земли? И мне солнца желать.
Она была из Италии, и Выливаха знал это.
- Вот, думаю, мало тебе его у нас.
- Зато у меня их тут два.
- И оба далеко, - сказал Выливаха.
Стоял и улыбался вишневым наглым ртом. А волосы были золотые, и глаза светлые. И поняла Бонна, что он не простой курощуп.
- Что же ты вытворяешь, Гервасий?
- Ничего. Однажды я увидел в полях Вересковую Женщину. Ту, что криками пугает людей, и потом обязательно кто-то умрет.
- То-то же все говорят, что ты водишься с дьяволом.
- Это нестрашно после некоторых женщин... Так вот, у нее были распущенные волосы, и кричала она так, что у людей дрожали сердца.
Гервасий улыбался.
- А ты? - спросила Бонна.
Голова Выливахи нежно склонилась.
- А я... пожалел ее, госпожа мать. Она была, видимо, красивая женщина. И вот пространствовала весь век по вересковым пустошам, пугая всех ужасными криками. Так и не узнала, какие луга за Днепром, какое теплое сено, как пьянит вино, как не поймешь, шепот это или шелест ивы под ветром. Так и не узнала, как цветет розовый боярышник у моего замка... Мне стала жаль ее. Мне жаль всех - такое уж у меня сердце.
Бонна опустила ресницы.
- Поясняй.
- Хорошо. Только прикажи выйти... этим.
- Почему?
- Они не поймут.
Королева приказала им выйти.
- Почему не поймут?
- Они не знают, что такое жизнь. Черный потому, что он монах. Красный - поскольку он враждует с жизнью, выкручивает и выламывает то, что Бог подарил целым - на радость человеку. И потому они враги жизни, враги Бога.
- Но ты обижаешь людей.
- Я обижаю мертвых людей. Живого - не обидишь.
- А епископ?
- Никто еще не пил, не ел, не спал и не целовался в костеле. А они хотят сделать костел со всего света. Как будто Бог, пожелав такого, не сделал бы этого сам... Дал же нам для чего-то леса, и реки, и даже такую бесполезную вещь, как свет луны.
Улыбнулся.
- Интересно, какие волосы у милостивого пана короля, когда в них запутается луна?
- Не знаю, - сухо сказала она. - У меня есть опочивальня.
- Тогда суди меня, королева. Только помни - это будет суд домашнего лебедя над диким.
- Почему ты так делаешь? - с любопытством подалась к нему она.
- Жизнь короткая, как закат. Вот солнце над водой, а вот - в Днепре.
- Ты не веришь в рай?
- Так не бывает, чтобы и тут и там было хорошо. А мне хорошо тут.
- А мне - нет.
Ресницы Выливахи задрожали.
- Эта не твоя вина, госпожа. Люди не умеют жить и потому говорят про завтра, которого не будет. Сегодня мы верим и мучаем свое бедное тело, а завтра зато будем жить. Сегодня мы отказываемся от сердца во имя величия, но завтра нам дадут награду. Сегодня вырываем из сердца любимых, ведь нам надо возвеличить королевство, но завтра мы будем любить.
Голос у него был, как скрипка:
- И ты... не думаешь, что о том же величии, наверняка, думал и Константин Великий, а сейчас его Византия, наделав кровавых мерзостей, лежит во тле и прахе. И ничего не осталось. Ни величия, ни даже любви первого кесаря. Ведь её не было. Так кому от этого легче? Я не хочу этого, госпожа.
- Церковь требует для тебя костер.
Выливаха пожал плечами:
- Что ж. В последнюю ночь у меня будет больше воспоминаний, чем у Константина Великого. И я не оставлю после себя другой Византии, кроме любви. А она неподвластна туркам... А тебе совет - живи. Опочивальня - это как убийство.
- Поздно.
- Поздно бывает, как говорят, только в гробу. Но я не верю. Я так люблю жизнь - поскольку просто живу! - что не могу верить даже этому.
- Утром я кликну стражу. Чего бы ты хотел в эту последнюю ночь?
- Любви.
- Это невозможно, - почти враждебно и жестоко сказала она.
- Тогда - сделать тебе последнюю услугу. Показать этот свет... Только не надо других.
И, говорят, она согласилась. А он повез ее откосами на берег Днепра к своему замку. Замок было стар, с обваленными зубцами и без ворот. Но зато вокруг белыми во тьме облаками цвел боярышник, светлел бересклет, и угадывались по запаху шиповник и жимолость.
Луна взошла над рекой. И родилось два мира. Один распростерся вокруг, а второй переполнил Днепр. Глубоко-глубоко, вплоть до последней звезды.
Бонна посмотрела на мужчину и впервые увидела лунный свет в его волосах.
...Она говорила с ним о Боге и его заветах, говорят, целых шесть недель, до дня святого и апостолам равного князя Владимира.
Все видели, как старается она вернуть эту заблудшую душу на верный путь, и даже король был бы доволен, увидев ее усилия в долгих диспутах. Она знала, что один возвращенный стоит сотни верных, и потому была изобретательна и неутомима, не жалея для дела веры ни дня, ни ночи.
А потом поехала, так и не поколебав Выливаху в его надоедливой и закоренелой ереси и, главное, не покорив его. Удивительно, на устах ее не было горькой улыбки, которая сопутствует поражению, а глаза были просветленные, словно она удостоилась созерцать святой Грааль, который, как конечно, есть высшая истина.
Никто не знал, что она даже наградила пана Выливаху: за стойкость, с которой держался ереси. Подарила ему золотой с портретом великого Цыкмуна, чтобы всегда помнил разницу между собой и им. Гервасий просверлил в нем дырку и стал носить на шее вместо святого креста. И как другие успокаиваются, посматривая на Божьего агнца, так Выливаха, когда у него было плохое настроение, вытягивал золотую цепочку, созерцал знакомые черты, читал надпись «Sigis-rex-polo» (6) - и ему становилось легче.
Бонна не была бы женщиной, если бы не придумала еще и такого.
...Все надежды начальных людей пошли впустую. Советники рвали на себе волосы. Никто на свете больше не мог освободить их от нечестивого Гервасия. Никто, ведь выше королевы никого не было.
Они, однако, ошибались. В то время, когда Гервасий с друзьями охотился на зверя и птицу, играл с Ирой в шахматы, когда за окнами лил осенний дождь, и зимой лежал на шкурах с любимой (а у голов их скакал в камине теплый огонь) - другая женщина готовилась прийти к Выливахе, чтобы избавить его - наслаждений, а город - избавить от него.
И выше, чем эта женщина, не было никого на земле. Даже Бонна была ниже за нее.
(1) Выливаха - белая цапля.
(2) Сом.
(3) Карась.
(4) Рыбец.
(5) Архивист, нотариус.
(6) «Сігіз. - кар. - польск.» - Сигизмунд король польский.
(7) Доска для счёта. Прообраз современных счетчиков.
Продолжение "Ладья отчаяния 3" http://www.proza.ru/2014/11/19/1504