Начало "Ладья отчаяния 1" http://www.proza.ru/2014/11/04/422
Предыдущая часть "Ладья отчаяния 3" http://www.proza.ru/2014/11/19/1504
Что-то тупо грохнуло о берег, а потом во мраке послышались глухие жалостливые голоса: словно чибисы кричали над ночным заливным лугом, вспугнутые шагами Неизвестного. И Выливаха догадался, что это сажают в ладью мёртвые души.
Он взял аккорд на лютне, но запеть не успел. Чьи-то руки схватили его и швырнули на дно большой ладьи, на ребристые и скользкие кокоры.
- Эй, - сказал он. - Что я вам, охапка дров?! Я, пока что, живой. Не могли, холеры, подождать забвения.
Кто-то сунул ему в руки бабайку огромного весла. Жестко охватила ноги колодка. Зажурчала вода. И сразу заплакали во тьме десяток слабых, как будто детских, голосов.
- Г... вы, - сказал Выливаха. - Рогачёвцы есть?
- Нет, - застонал кто-то.
- Сразу видно. А кто есть?
- Дубровенцы, - ответил со слезами кто-то.
- Шышшы, - сказал Гервасий. - Смотреть мне на вас противно, плотоводы. Вы что, впервые на большой воде? Успокойтесь, дорога далекая, время для любимого занятия есть.
Кто-то робко захохотал.
- Так-то лучше, - сказал Гервасий. - Плывем, хлопцы, как галерники в турецкую неволю. А попы по церквям об «извечной родине» поют и о бренности земного... Есть тут попы?
- Есть, - сказал голос с кормы.
- Наверное, и тут на кормиле сидишь?
- На кормиле.
- Вот и правь на извечную родину. Дайте ему кто, хлопцы, веслом по голове.
Во тьме прозвучал глухой удар: кто-то воспользовался советом.
- Раб, - сказал страшный глухой голос. - Оставь смешить людей, раб! Тут не земля.
- А что тебе?
- Я Перевозчик ладьи Отчаяния.
- Ну и что?
- Я дал кормило этому человеку, который сейчас лежит на дне ладьи... Теперь мне опять надо сесть и управлять.
- Ты не хочешь?
- Я устал. Я страшно устал... Я попрошу, чтобы тебя подвесили над этой водой и не дали забвения.
Выливаха крякнул:
- Сколько раз себе говорил: не связывайся с начальством, не трогай, Гервасий, дерьма.
Ладья захохотала.
- Не послушался - вякнул. Пошел в примы к госпоже Песоцкой. Да и тут одно страдание имею. А все за язык, деревня дурная.
- Хватит, - сказал Перевозчик. - Начинается море. Платите каждый по монете. Иначе вас сбросят в воду, где вы будете захлебываться до светопреставления.
Против обычая не попрешь. Каждому бросали в гроб монету на такой случай. И Выливаха полез в карман. Но тут рядом с ним кто-то испуганно вздохнул, и голос, очень певучий, совсем, видимо, юношеский, сказал:
- А у меня нет монеты. Родители были очень бедные.
Гервасий крякнул:
- Что же делать, хлопче? Вот, холера на то море!
Во тьме звенели монеты. Юноша рядом с Выливахой прерывисто дышал, возможно, сдерживая слезы.
- Хлопцы, - сказал Гервасий. - А, сказать по совести, зачем монеты? Вы что, по своей охоте плывете?
- Куда там.
- Тогда на какого лешего еще платить? В жизни за все платили, и еще тут...
- Раб! - сказал Перевозчик с угрозой.
Стало тихо.
- Скажи ему что-нибудь, веселый рогачёвец, - сказал сосед.
Выливаха погладил ему плечо:
- Ты, перевозчик наших душ, в душу - лезь, в карман - не смей.
- Ну, смотри, - сказал Перевозчик. - Сейчас я вас доста-авлю...
- Не связывайся с ним, рогачёвец, - умоляюще сказал кто-то.
Но Гервасий уже не мог. Шаловливая пана, отчаянное своеволие и дерзость затопили его существо. Он почувствовал, как весело и нагло, словно перед смертельной опасностью, трясется сердце, почувствовал язвительную холодную ярость.
- Перевозчик, ты что - Бог?
- Для вас - Бог.
- Вишь, так ты вроде земного тиуна. А ну, приказчики, кто одесную этого Бога - суши весла.
И случилось дивное: весла правой стороны рванули из воды. В мертвой тишине было слышно только, как звонко подают в мертвое море капли с весел.
Потом послышался хрип. Это Перевозчик из последних сил налегал на кормило.
Журчала вода у бортов. Огромная лайба начала крутиться на месте.
- «Крути-крути колесо, наше пиво хорошо», - сказал Выливаха.
И все вспомнили гусиные лужайки, детей, которые водят хоровод, и горячее солнце, что светит на их попки, когда дети повалятся, разорвав колесо и задирая ножки... Над ладьей прокатился смех.
В чернильном предвечном мраке, над густой, как деготь, водой крутилась во взрывах несдержанного, как гроза, хохота ладья Отчаяния.
И этот смех как будто убил гонор Перевозчика.
- Рогачёвец, - умоляюще сказал он. - Не надо. Меня погонят с места.
- Так бы давно, - сказал Выливаха. - Все вы так, тиуны, чуть вам на хвост наступят. Сразу о человеческих словах вспоминаете, холуи... Двигай, хлопцы.
Положил руку на плечо соседа и сжал его.
- Так-то, мой милый мальчик, и надо. Кричал на людей - Смерть и та себе этого не позволит. Кажется, нет тебе пана большого за этого хама. А крутанули веслом - дерьмо, уважая вас. Даже гниды у него от ужаса подохли.
Перевозчик молчал. А юноша почему-то отодвинулся немного дальше от Выливахи.
- Рогачёвец, - спросил кто-то, - как ты можешь так?
- А ты откуда?
- Я - полочанин.
- То вы что, когда Иван Кровавый подошел под стены, кузикали, как свиньи под ножом?
- Нет, мы стояли достойно. Мы помнили, что было с Новгородом.
- Угу. А когда Полота была потом белая от тел, а Двина - красная от крови - вы молили о милости?
- Нет.
- Так чего спрашиваешь?
- Там были люди. Понимаешь, только люди.
- Люди бывают грязнее свиньи и чище ангела. Добрее жизни и стократ страшнее Смерти. Тебе ли бояться Смерти, хлопец?
- Там мы стояли под чистым небом, - виновато сказал полочанин. - А тут такая тьма. Такая свинячья тьма!
- Брось. Человек носит свое небо с собой.
- Богохульствуешь, - гневно закричал с кормы поп. - Отдаешь человеку - Божье.
- Пришел в чувство, - сказал Гервасий. - Видишь ли ты тут хоть где присутствие Бога?
Поп смолчал. Ладья плыла по невидимому морю, и сумрак давил на мёртвые души так, что даже Выливаха почувствовал тщетность своих шуток.
- Где мы теперь? - спросил он.
- Над нами Рогачев, - ответил Перевозчик.
И вдруг страшный неистовый вопль прозвучал над ладьей и над морем. Страшно, немо, словно цепляясь за последнюю надежду, закричал поп:
- Братья рогачёвцы, молите Господа за нас!!!
Крик отдался под низким небом и заглох, словно его придавили подушкой.
Чувствуя, что сейчас на смертельном корабле начнется паника отчаянья, нечеловеческий крик и, возможно, позорный плач, Гервасий с трудом вырвал весло из воды, поднял его так высоко, как только позволяла колодка, и грохнул им в низкое небо.
- Братья рогачёвцы, выпейте сколько кто может за нас!!!
Дьякон церкви святого Михала, что в Лучине, под Рогачевом, записал в своей летописи, что того года в ясный майский день пронёсся рогачевскими улицами страшный, как землетрясение, многоразовый грохот.
И было это так, что младенцы плакали, собаки выли, как во время затмения Божьего солнца, а коровы мычали жалостно и долго.
А потом из преисподней прозвучал, словно в бочку, загробный голос:
- Братья рогачёвцы, выпейте сколько кто может за нас!!!
Магистрат кинулся в панику. По этой причине католики устроили погром православных, а православные подожгли замковый костел. Все, что случилось, отнесли за счет подкопов Сатаны.
И, однако, преимущественное большинство жителей воспользовалось этим советом, не смотря на то, что она происходило из уст дьявола. А «могли» они немало.
Летописец, созерцая общую пьянку, много горевал о моральном несовершенстве людей и заполнил целые три страницы летописи самой надоедливой дидактикой.
- Выше нос, хлопцы! - крикнул Выливаха. - Они выпьют. Я их знаю.
- Темно, - сказал кто-то. - Где она, та земля?
И тогда Гервасий запел. Сам не зная почему. Может, потому, что его земля всегда была с ним.
Дробненькі дожджык
Скача ля тына,
Дзе чырванее
Дзеўка-шыпшына.
Кто-то ойкнул. И не потому, что его удивила песня... Выливаха вдруг увидел слабый красный отсвет на тусклых лицах. Отсвет на тусклых лицах. Отсвет наливался багрянцем, густел, освещал уже почти всю ладью.
Расправляя увядшие лепестки, красной каплей разгорался на груди Гервасия цветок шиповника. Единственный во всем мире, он не боялся тьмы преисподней и скрежета зубовного.
Сонца-шыпшына,
Дай абдыму я,
Лапкі-пялёсткі
Табе пацалую.
Полочанин робко подхватил:
Лапкі-пялёсткі
Табе пацалую.
Теперь уже не только настороженные лица гребцов, но и все вокруг было залито светом. Под низким - рукой подать - небом ходили бурые, тускло-ржавые и словно освещенные черным солнцем волны безграничного моря. И это было так не похоже на то, о чем говорила песня, что гребцы опустили головы на весла.
Калі памру я,
Згіну са свету,
Дай на тым свеце,
Што і на гэтым.
Выливаха взглянул на Перевозчика и увидел, что тот слушает его напряженно, а глаза...
...Глаз не было. На их месте пушисто росла белая цвель. Перевозчику были не нужны глаза.
- Неужели это еще живут и земля и песни? - беспокойно зашевелился кормчий. - Неужели?
- А что, думаешь, умерла? - спросил Гервасий.
- Мне было бы легче, если бы умерла.
- Кто ты, чтобы желать такое страшное?
Слепой потупился.
- Я Шолах, - сказал он. - Я продал Полоцк киевскому Владимиру... Он был страшный человек, это красное солнышко, этот святой волк. И не апостолам он был равный, а самому Сатаниилу. Полоцкий Рогволод был моим хозяином, два его сына росли вместе со мной, дочь, Рогнеда, была мне, как сестра. Владимир обвинил их, что они хотят устроить сговор с князем Ярополком, и подступил под стены... Они не взяли бы Полоцка, если бы не я... Я предал. И Владимир убил Рогволода с сыновьями, сжег город, а Рогнеду заставил разуть себя. И она было сначала поверила ему. А потом у него было сто наложниц, а потом он, не сказав ей, привез женой продажную грекиню... И принял христианство. Христианству не хватало только его... Рогнеда пошла в монастырь и умерла... Я всегда желал ее... А теперь на моей голове пепел родного города.
И вдруг он закричал:
- Это должно было умереть! Почему оно не умерло! Оно законно шло к смерти, и я раньше других понял это! Почему оно не умерло, ты, который шутит?! Почему?!
- Потому, что я шучу, - сказал Выливаха. - Только потому. Я люблю жизнь и шучу. И потому - сколько бы ты ни предавал - оно живет.
Ладья резала тугую, как кипяток, воду. А над ладьей, как парус, летела песня:
Не алілую,
Не ладан Божы:
А каля тына
Дзікую рожу.
Теперь вторили Гервасию все голоса на ладье:
Край наш пакутны,
Край наш дзівосны,
Дожджык, азёры,
Гордыя сосны.
И Выливаха увидел, что из-под плесени на глазницах Перевозчика покатились вдруг слезы. Они, видимо, были очень жгучие, поскольку сожгли и уничтожили плесень. И из-под нее появились вдруг глаза, испуганные ужасным величием этого ржавого моря.
Синие.
Крик пролетел над головами мёртвых.
- ...Даже теперь! - поп тряс сжатыми пальцами, вознесенными над головой. - Даже в день гнева! Что вы поете, вонючие человечки? Кто же вы такие?! Грешники?! Еретики?!
- Мы святые, поп, - сказал Выливаха. - Раз мы терпим тебя и толстозадый сброд, раз платим жизнью и землей своей - мы святые, поп.
Он грубо выругался, и тут взгляд его упал на соседа по каторжной скамейке. И Гервасий почувствовал, как упало от неожиданности сердце.
Рядом с ним не был прикован юноша, как он думал. Рядом с ним сидела девушка лет семнадцати.
- Фу ты, черт, - растерялся Гервасий. - А мы тут бранимся, словно в Божьей церкви.
- Ничего, - опустила она ресницы. - Сейчас, может, и надо.
Выливаха смотрел на нее широкими глазами. Была она очень похожа на ту женщину, за какой он некогда больше всего припадал. На единственную, которая не отнеслась снисходительно к его мольбам.
Возможно, Выливахе потом и удавалось все так легко. Возможно, именно потому.
Он никогда не думал, что судьба вернет ему ее. Более красивую, более молодую, лучшую, чем та, коварная, скромную...
...Осужденную. Данную и возвращенную только на один день.
И Выливаха понял, какую страшную шутку сыграла над ним Смерть, на что она намекала, как невозвратно унизила.
Теперь уже ничего нельзя - и не надо - было начинать.
И у Гервасия хватила ума с самого начала отказаться от участия в игре, в какой Смерть была котом, а он - глупым мышонком.
- Бранитесь, если надо, - сказала девушка. - Вы такой живой. Без вас было так одиноко. Я ждала ладьи целых три дня.
- Ничего не поделаешь, - улыбнулся Выливаха. - Смерть ходила за мной.
Она смотрела на яркий цветок.
- Неужели так успел расцвести шиповник?
- Там всегда цветет шиповник.
- Меня зовут Березка, - доверчиво сказала она.
- Язычница?
- Да. Церковь не успела добраться в наши болота.
- Все равно, - сказал он. - Вон на корме сидит с шишкой на лбе сущий христианин. Ты - язычница. Стоило ли лишний раз мочиться в воду, если всем одинаковая милость... А меня зовут Гервасий.
- Ты слишком смелый, Гервасий, - крикнул поп. - Слабо заботилась святая инквизиция, если ты так распустил язык.
- На земле я, конечно, помалкивал, - сказал Выливаха. - И то не очень. Но теперь даже сам папа не сделает из меня того жаркого, которое привязывают к ловцу, а не пекут на нем.
Поп хотел было сказать что-то, но его слова заглушил крик отчаянного ужаса.
Над ржавым, как запёкшаяся кровь, морем появилось первое за весь длинный путь живое существо. Оно летело, тяжело махая перепончатыми крыльями, как огромная летучая мышь, и то взлетало ввысь, то опускалось в воду под неимоверной тяжестью, подвешенной к ее ногам. Издали эта тяжесть казалась низкой серебристых рыб.
Когда существо подлетело ближе - крылья оказались рукавами черной монашьей рясой, а рыбы - девятью голыми женщинами, которые цеплялись за старческие ноги монстра.
И со страшной ненавистью к коллеге Перевозчик сказал:
- Один из тех, кому не дали забвения.
Теперь монстр летел совсем близко от ладьи. Старик с безумными глазами, клинообразной бородой и головой, похожей на огурец.
Как алчный стервятник, который иногда схватит слишком большую для себя добычу, как ястреб, схваченный сомом, старик взлетал и падал, касаясь когтями воды, взлетал и падал. А по его спине полз, подбираясь к глотке и сжимая ее, юноша с окровавленным виском.
- Я знаю этого человека, - сказал Полочанин. - Он вырезал чуть ли не весь мой город...
- Спасите меня, спасите! Я несчастный царь Иван! - долетело с высоты.
- Докуда он будет летать? - спросил кто-то.
- Пока такие, как ты, не перестанет его хвалить, - сказал Перевозчик.
- А кто эти женщины? - спросил Полочанин.
- Это его жены... А тот - его сын.
Выливаха только руками развел:
- Жены?
- Да.
- Тогда мне будет еще хуже. Счастливый, у него было только девять.
Перевозчик взглянул на него с жалостью:
- Ты их травил?
- Не дай бог. Я их любил.
Ладья захохотала.
Все дальше и дальше от нее чиркал ногами воду, и поднималась, и опять падала черная тень.
- Ну-ну, - сказал Выливаха. – То-то же , я смотрю, у него от такой работы задница шилом. Пойте осанну, хлопцы. Нас ждет только забвение.
- Страшно, - сказала Березка.
- Нич-чего страшного, - сказал Гервасий. - Мне так уже было. Приснился мне сон. Как будто забыл я свое имя. И неудобно мне так. Не помню имя - и все. И думаю: вот черт! У всех есть имя, а у меня одного нет. Как же так? А как спросят? Хорошо, если не спросят. А как спросят. А как, скажут, хлопец, твое имя?
Ладья хохотала. Выливаха смотрел на всех наглыми синими глазами, и неуловимая улыбка блуждала на его хитрых, хорошо вырезанных самой матерью-природой, губах.
- Святые злодеи, - сказал Выливаха, - набожные бабники. Эй, братцы, вам говорю. Разве Бог дал белорусу клюв, чтобы он пищал?
- А для чего?
- Лущить орехи и целоваться... А ну, святые, давай Большую Молитву!
Ржавое море дрожало острыми зыбкими волнами. Черное солнце подземной страны вставало над ним. А по волнам летела к недалекому уже берегу смерти ладья Отчаяния, и Перевозчик смотрел на Гервасия опять обретёнными глазами с ненавистью и страшной завистью.
А над ладьей Отчаяния взлетал голос Выливахи, и гремели, словно подпирая его, грубые веселые голоса.
Досыць ляжаць нам каменнаю крушняй!
Што мы, урэшце, як Марка, бядуем?
З тлустага панства збудуем свінюшні,
З дзевак старых - касцёлы збудуем.
Турмы для катаў - збудуем з суддзяў,
З уладароў - выбаровыя ямы...
Покуль жывём мы - датуль мы людзі,
А ў смерці будзем... людзьмі таксама.
Упершись подбородком на сплетенные руки, с грустной надеждой смотрела на Выливаху Березка. Глаза ясные – будто бы кто-то плеснул родниковой водою на тёрн, - большие и красивые, словно у коровки, и такие же добрые. И носик кто-то слегка дернул вверх, и ротик приоткрыт.
«А ну тебе, чертовой Смерти, холера в живот», - думал Гервасий и пел, чтобы не завопить от обиды. Потому что было это так, как утром вспомнить то, что вчера в гостях недоел и недопил.
Любяць нас неба, віно і кабеты.
Сонцам чырвоным, сонцам прарочым
Люд наш упарта ўстае над светам
Нават пасля найцямнейшай начы.
Гэта наш гонар, шчасце і сіла:
Жыць насупор уварванням і ранам
Там, дзе даўно бы другім пакасілі
Радасць і сонца, песню й каханне.
(1) Выливаха - белая цапля.
(2) Сом.
(3) Карась.
(4) Рыбец.
(5) Архивист, нотариус.
(6) «Сігіз. - кар. - польск.» - Сигизмунд король польский.
(7) Доска для счёта. Прообраз современных счетчиков.
Продолжени "Ладья отчаяния 5" http://www.proza.ru/2014/11/19/1495