Иллюстрация Лады Вдовиной
Глава 3. Дорога из одной тюрьмы в другую.
Вечером, когда я покончила с чисткой и утюжкой, в спальне Шарлотты зазвонил колокольчик, призывавшей меня.
-Вы звали, миледи?
-Звала. Ты заперла дверь, ведущую на лестницу?
-Да, госпожа.
-А задвижка на люке в прачечную закрыта?
-Да, моя госпожа.
-Тогда можешь больше не притворяться. Нас никто не слышит. Помоги мне снять мои доспехи, и пойдём в кабинет.
Я распустила шнурки корсажа на её спине, потом, один за другим развязала гашники нижних юбок. Наконец, отстегнула от корсета ленты панье, на которых держатся фижмы, и вся конструкция мягко рухнула на ковёр. Шарлотта с наслаждением выбралась из этой кучи бархата и батиста, сняла корсет и с ненавистью швырнула его в угол. Освободившись от этого плена, она глубоко вздохнула, потёрла свои онемевшие ребра и облачилась в мягкий шёлковый халатик.
Мы прошли в кабинет. Шарлотта бухнулась на оттоманку, а я уютно устроилась на пуфике.
На маленьком столике стояла бутылка анжуйского, ваза с фруктами и бонбоньерка с засахаренными орешками. В камине догорали поленья. В канделябре ярко горели четыре свечи
-За встречу, - сказала она, наполняя бокал.
Из конспиративных соображений бокал был один. Мы передавали его из рук в руки, словно круговую чашу. Сначала половину выпила Шарлотта, потом - я.
Раньше я никогда не пробовала анжуйское вино, оно было приятным, с тонким ароматом. С первого же бокала у меня закружилась голова.
-Ну, рассказывай скорее о себе, - сказала я, - не томи, я сгораю от нетерпения узнать, как устраиваются в жизни счастливчики, вроде тебя. Я так рада за тебя! Какой дом! Какая спальня! А муж, наверное, пэр!
-Я вдова, - ответила она.
-Прости, я не знала. Но всё же не молчи. Ты уже всё обо мне знаешь, а я о тебе - ничего! Это несправедливо.
-Мой рассказ будет длинным и не очень-то весёлым, - сказала она, задумчиво разгрызая засахаренный орешек.
-Мне сказали, что ты приняла постриг!
-Да, это правда.
-Но зачем? Седло больше подойдёт мне, чем тебе белое покрывало.
-У меня не было выхода. – Лицо её стало каким-то нездешним, будто она из этого уютного тихого кабинета перенеслась в мрачный жестокий мир. Блики камина плясали на её бледном, словно высеченном из камня лице. Я не узнавала её. Такой я её никогда не видела. Да, она сильно изменилась за эти годы.
-Я знаю, что ты не станешь болтать, и всё здесь сказанное останется между нами, по крайней мере, до моей смерти.
-Я клянусь тебе, Шарлотта! Ты же меня знаешь.
И она поведала мне историю своей жизни, после которой мои собственные приключения показались мне мелкими и незначительными.
Теперь, когда её смерть освободила меня от обета молчания, я могу рассказать эту историю вам.
Не поручусь за точность каждого слова, но постараюсь передать её слова как можно достовернее.
Вот, что я узнала от неё в ту ночь.
-Как я тебе говорила, - начала она, - у меня когда-то была семья.
-Помню, помню, - сказала я, – мама, папа, конь Босан, служанка Жаклин, грушевый сад, пасека, мельница и огромная змея, которая жила в мельничном пруду.
-Ну, положим, змея была не такая уж огромная, а в остальном всё верно. Так вот, в одну, не очень прекрасную ночь, я всего этого лишилась. Мы были гугенотами, и поборники истинной веры вырезали всю нашу семью. В живых осталась только я. Я схватила свою куклу Иветту и спряталась под кровать. Один из убийц заглянул под кровать, но не заметил меня, ибо кукла была большая, она закрыла меня своим телом. Убийца решил, что под кроватью лежит только кукла.
Сутки я ревела, пытаясь разбудить то мать, то отца, то Жаклин. Но они не просыпались. Потом соседи нашли меня и отвезли в монастырский приют, где я подружилась с тобой.
Пока мы с тобой вкушали монастырскую баланду, проказничали и терпели побои, монастырь получил моё поместье в свое полное бесконтрольное управление. Мельница и пасека давали неплохой доход, а сад обеспечивал отличными грушами весь монастырь.
Пока мы издевались над сестрой Марго, матушка настоятельница издевалась над моим приданным, и не оставила от него камня на камне.
Когда мы выросли, тебя отпустили на волю, а меня заперли в подвале и предложили выбор. Либо я становлюсь монахиней, либо вечно сижу в каменном мешке.
-Этого не может быть! – воскликнула я.
-Не перебивай, - отмахнулась Шарлотта. – Конечно, все монахини думали, что я болею, и это является причиной моего затворничества. Истину знали только двое - настоятельница и её верная сторожевая собака.
-Сестра Жозефина? – воскликнула я, вспомнив толстую молчаливую монахиню, которая не била нас и не разглагольствовала о нравственности, как сестра Марго. Но мы чувствовали, что её следует опасаться. Когда она появлялась, все замолкали. Она лишь изредка шепталась с матушкой и вперевалку убегала по её порученьям. Её маленькие поросячьи глазки суетливо бегали и замечали всё. Казалось, она видит нас насквозь.
-Да, это была она, - подтвердила Шарлотта. – Она одна входила в мою темницу.
Я догадалась, что причиной моих бед является наследство. Оно должно было перейти в собственность монастыря в двух случаях - если я приму постриг, или если я умру, не имея наследников. Этот небогатый выбор и был мне предоставлен.
Я предложила дарственную на всё своё имущество, лишь бы меня выпустили. Но Жозефина расхохоталась мне в лицо и сказала: «Выпустить тебя, чтобы ты начала болтать? Это исключено. Мы должны заботиться о своей репутации. Ты из монастыря не выйдешь. Не торопись, подумай. Времени у тебя теперь много, гугенотское отродье».
Я держалась целый месяц. Я не видела солнца, не брала в рот ничего, кроме воды и хлеба, справляла нужду в одном углу своей грязной, зловонной норы, спала на каменном полу. Тщетно я искала возможности бежать. Но, чем больше я думала об этом, тем яснее понимала, что это невозможно. Наконец, я рассудила, что если приму постриг, то переселюсь из камеры в келью. А оттуда будет легче сбежать.
Так мудро я рассудила, но всё еще колебалась и по-детски упрямилась. Но вот однажды вместо обычного хлеба и воды мне принесли изумительный суп, с кусочками мяса и чечевицей. Прозрачный золотистый бульон был посыпан свежайшей зеленью и сильно пах чесноком. И вот тут я по-настоящему испугалась. Я поняла, что меня легко могут отравить.
Я вылила суп в угол с нечистотами и стала стучаться в дверь и кричать, что я согласна принять постриг. Я плакала и умоляла сжалиться надо мной.
Так я стала монахиней. Сёстры поздравляли меня с выздоровлением и обретением истинного пути, ибо им было объявлено, что я болела опасной болезнью и, находясь при смерти, дала Господу обет, в случае выздоровления отречься от ереси и стать монахиней. И в тот же миг я стала поправляться. Мой измождённый внешний вид подтверждал истинность этой выдумки.
Меня поселили в одной келье с Жозефиной. Это было против правил. Обычно монахинь расселяют по отдельным кельям, дабы они не впали в соблазн содомского греха. Благо ниш в крепостной стене было предостаточно. Отгороди любую из них тонкой стенкой от общего коридора, и келья готова - такая же узкая и тесная, как у сестры Марго. В башнях размещались более просторные кельи для настоятельницы, экономки и прочих. И вот мне не выделили отдельную келью, а «временно» подселили к сестре Жозефине! Так ей было удобнее шпионить за мной. Она стала моим тюремщиком. Она тенью следовала за мной, куда бы я ни шла.
Некоторое время я вела себя тихо и покорно, отъедалась, отдыхала. Но втайне я строила планы побега, ибо не собиралась до старости прозябать в монастыре, а монашеский обет, вырванный силой, считала недействительным. Если Бог и вправду всё знает, значит, ему известно так же и то, каким образом меня заставили стать монахиней, и то, как я с самого начала собиралась блюсти этот обет. Давая ложную клятву, я обманывала своих мучителей, но не Бога, которого невозможно обмануть.
В конце концов, я пришла к выводу, что не смогу бежать без помощи извне. Мне требовался союзник. Но кому доверить свою тайну? Мой выбор остановился на отце Роже. Он квартировал в пяти минутах ходьбы от монастыря, ночевал дома, а в монастырь приходил только для службы и иногда оставался на обед, если аббатиса приглашала его. Имея свободный выход из монастыря, он мог купить лошадей, мирское платье и прочее, что нужно для побега. Вторым его достоинством было то, что он мужчина, не просто мужчина, а молодой мужчина измученный длительным воздержанием. И я решила опробовать на нём свои чары.
Я хотела добиться того, чтобы он проникся ко мне любовью и жалостью. От него требовалось немного – добыть мне мирское платье и чуть-чуть денег на первое время, а так же написать рекомендацию, чтобы я могла найти себе работу.
Сначала я пробовала строить ему глазки во время проповедей. Помнишь, как раньше это его смущало? Но это привело только к тому, что он перестал смотреть на меня. Теперь он стал читать свои проповеди монотонным бесцветным голосом, уткнувшись носом в конспект.
Вскоре я заметила, что он как-то сторонится меня, ведёт себя в моём присутствии напряжённо и неестественно. Он словно бы выставил против меня какой-то невидимый щит. С другими монахинями он вел себя проще и искреннее.
Поразмыслив, я решила, что это не так уж плохо. Раз он боится меня, значит, чувствует во мне некую силу, представляющую угрозу для своего целомудрия. Значит, я ему нравлюсь. Именно поэтому он и боится меня.
Однако как бы он ни избегал меня, было одно место, где я могла беседовать с ним наедине, и откуда он не мог сбежать. Это была исповедальня. Каждое воскресенье мы исповедовались ему в грехах. И я решила воспользоваться этим.
И вот на одной исповеди, на вопрос: «Грешна ли ты, дочь моя?», я ответила:
-Грешна. Я грешила во сне!
После этого я открывала перед ним свои эротические фантазии, выдавая их за сны. А он по долгу службы должен был всё это выслушивать. Это я проделала трижды. Каждый раз фантазии становились всё смелее и изощрённее. Конечно, я тогда смутно догадывалась об отличиях мужского тела от женского. Знала только о наличии какой-то плоти, которая должна как-то восставать, понятия не имея, как она выглядит. Но я скромно опускала очи и умолкала всякий раз, когда доходила до этого места. Особенно его смущало, когда я рассказывала, как он во сне раздевал меня и целовал в родинку на животе. Каждый раз он отпускал мне грехи, но ещё больше избегал меня вне исповедальни.
Я поняла, что допустила ошибку. Попытка проломить щит силой, приводила к тому, что он сильнее желал меня и сильнее боялся. Тогда я сменила тактику. На следующей исповеди я призналась ему в новом грехе. Я сказала, что влюблена в него греховной плотской страстью. Он торопливо отпустил мне этот грех, но не тут-то было. Так просто он не мог от меня отделаться. Я сказала ему:
-Вы, святой отец, отпустили мне грех, но грех не отпускает меня. Я по-прежнему люблю и желаю вас. Я по-прежнему грешна. Что же мне делать? Помогите, святой отец!
Он смутился и начал плести какую-то ахинею о чудодейственной силе молитв, поста, всяческого воздержания и духовной работы над собой.
Я сделала вид, что приняла всё это за чистую монету, горячо поблагодарила его, обещала воспользоваться его мудрыми советами. И уж конечно, я не упустила возможности польстить ему, выказав своё восхищение его умом, целомудрием, твёрдостью в вере.
На следующей исповеди я сообщила ему, что молитвы помогают, что я почти разлюбила его.
А ещё через неделю я уже снова каялась, что люблю его, плакала, просила совета.
Так неделю за неделей я то каялась, то выражала полное равнодушие к нему, то льстила, восхищаясь величием его души, то проклинала его. В общем, мучила его как могла.
И, о чудо, как только я убедила его в своей внутренней борьбе, так его непробиваемый щит куда-то исчез. Увидев, что я сама его боюсь, он перестал видеть во мне опасность. Он любил меня даже больше чем прежде, но уже не боялся. Он перестал прятаться. Напротив, он стал жалеть и утешать меня. Теперь я могла поздравить себя с первой маленькой победой. Но всё же я не могла ещё открыться ему, ибо не чувствовала в нём рыцаря, готового служить мне. Как я ни пыталась представить отца Роже в роли королевича из сказок, что в детстве рассказывала мне мама, или героя из наших девичьих фантазий, у меня ничего не получалось.
Подумай сама. Тридцатилетний мужчина, лишённый женской ласки, каждый божий день посещает монастырь, где живут полсотни, столь же изголодавшихся баб. Он читает им постные проповеди о смирении. А они и рады смотреть ему в рот, только бы послушать мужской голос. В этом было что-то противоестественное.
В сказках герой рисковал, или даже жертвовал жизнью ради дамы. А дама, в свою очередь, была ему беззаветно верна, ждала годами его возвращения из похода, жертвовала своей молодостью ради него.
А здесь все молились только Богу. Друг на друга всем было наплевать. Каждый был озабочен только спасением своей собственной мелкой душонки, вернее даже не душонки, а задницы. Каким местом, по-твоему, черти сажают на сковородку грешников в аду? Конечно же, задницей! И вот, сбережение её от ожогов становилось целью их жизни. Даже Бог им был не нужен. Вернее, они нуждались в нём, как в средстве, чтоб попасть в царство небесное. Но любви к Богу здесь не было. Они бессовестно использовали Бога, лживо уверяя его в своей любви, чтобы избежать ада. То же самое я проделывала с отцом Роже. Я лживо уверяла его в своей любви, чтобы вырваться из своего маленького ада, которым представлялся мне монастырь.
Любовь виделась отцу Роже не радостью служения даме, не упоением чувством, что ты любим и обожаем. Скорее, она представлялась ему запретным плодом, который очень соблазнительно пахнет, который так хочется украсть, но нельзя, ибо тогда заднице не миновать сковородки.
Раб божий! Вот самое подходящее название для него. Не рыцарь, но раб. Он прислуживает хозяину за столом, он голоден, и ему так хочется украсть с блюда кусочек курицы, но он боится плетей!
Ну что же? Раб, так раб. Я должна стать его хозяйкой. Я должна предложить ему такое блаженство, что он позабудет о сковородке. Ты будешь служить мне, как служат все рабы - за кнут и пряник! Пряником будет моя улыбка, а кнутом - моя холодность. И мне не оставалось ничего другого, кроме как дальше затягивать его в свою паутину. Я ждала того момента, когда он потеряет голову и падёт предо мной на колени.
Я была послушницей. Это самая низкая градация в монастырской иерархии. Нас использовали как слуг. Однажды, когда я мыла пол в келье сестры экономки, сестра Жозефина, как обычно, была рядом. Она протирала окно, делая это медленно и бестолково. Её целью была не чистота, а только оправдание своего присутствия. Отец Роже проходил мимо. Я окликнула его. Когда он подошёл, я потупила взор и попросила помочь передвинуть тяжёлый сундук, чтобы помыть пол под ним. Он, конечно, не отказал мне в этой любезности. Когда пол был помыт, и сундук возвращён на своё место, я воскликнула:
-Спасибо, святой отец, какой вы сильный!
И, как бы забывшись, чмокнула его в щёку. Поцелуй выглядел вполне невинно. Так сестрёнка может поцеловать братика за то, что он достал из крапивы улетевший мяч. Но я вдруг замерла, прижала ладони к губам и запоздало вскрикнула:
-Ой! Простите, святой отец!
После этого я стремительно убежала в свою келью, упала на колени перед распятием и начала неистово молиться. Дверь, разумеется, я «забыла» закрыть, чтобы он мог видеть, как я раскаиваюсь.
Сестра Жозефина лениво тёрла окно. По её поросячьим глазкам невозможно было угадать ход её мыслей.
На ближайшей исповеди я слёзно просила у него прощения и уверяла, что подобное больше не повторится, что я чувствую в себе достаточно сил, чтобы побороть себя.
На следующей неделе я снова исповедовалась ему и несла очередной горячечный бред о своей греховной страсти, которую я, несомненно, скоро забуду.
Сестра Жозефина зашла в исповедальню после меня. Я воспользовалась этим, чтобы удрать от неё. Убедившись, что за мной никто не следит, я шмыгнула в приоткрытую дверь ризницы и затаилась, прижавшись к стене. Глядя в щель между косяком и краем двери, я видела, как сестра Жозефина вышла из исповедальни, огляделась вокруг. Она искала меня. И, не найдя, вышла из церкви. Видимо, она решила, что я ушла в келью.
Монахини, одна за другой, входили в исповедальню и выходили из неё. Когда в храме никого не осталось, отец Роже вышел из исповедальни, потянулся и пошёл в сторону ризницы, почёсываясь и стаскивая на ходу облачение. Наступил решительный момент. Я собиралась повторить то же самое, что и в келье сестры экономки, но продвинуться чуть дальше, а потом снова плакать и каяться, томить его, мучить ожиданием следующего поцелуя.
«На этот раз, влеплю ему поцелуй прямо в губы, с долгой затяжкой» - думала я. – «Теоретически он готов хранить целомудрие. Посмотрим, сможет ли он хранить его после того, как ощутит моё тело, прижатое к своему телу! Поцелую и снова сбегу».
Дверь ризницы скрипнула, отворяясь пошире. Он вошёл, повернулся, чтобы запереть дверь, и увидел меня.
-Сестра! – воскликнул он. – Что вы здесь делаете? Вам нельзя здесь находиться.
-Знаю, знаю! – воскликнула я, отвернувшись и закрывшись руками, словно ожидая удара. – Вы правы, святой отец. Я не ведаю, что творю. Только ради Бога не трогайте меня. Просто подождите. Дайте мне минуту, и я справлюсь с собой. Сейчас я уйду. Вы же меня знаете!
Он остановился в нерешительности. Он ждал. Я закрыла лицо руками и зарыдала. Ты же знаешь, как я умею пускать слезу.
-Ну, успокойтесь, сестра, - сказал он и погладил меня по голове.
-Я упала на колени и обхватила его ноги. Я прижалась грудью к его ногам, выше колен, а лицом к такому месту, что глаза его вылезли из орбит, а плоть зашевелилась под моей щекой. Он не гонит меня! Отлично! Сейчас он обмякнет, почувствует прилив блаженства, захочет продолжения. И в этот момент я оттолкну его и убегу!
Я поняла, что победила. Тело отца Роже уже не слушалось своего хозяина. Оно слушалось только меня. Я чувствовала свою власть. Теперь я могу сделать с ним всё, что угодно!
Я хотела отстраниться, но не смогла. Он прижал меня ещё крепче и стал отвечать на мои ласки, сначала робко, потом всё сильнее.
-Пустите, святой отец, это грех! - вырвался мой жалобный писк. Но он не слушал меня. Я снова попыталась вырваться. Но, почувствовав, что я могу улизнуть, он совсем потерял голову, опустился рядом со мной на колени и крепко обхватил меня за талию. Потом, он жадно впился в мои губы. Чем больше я отбивалась, тем крепче он сжимал меня дрожащими руками, тем грубее обращался со мной. Моё сопротивление только больше заводило его. Я ошиблась. У меня не было власти над ним. Его тело не подчинялось никому, ни ему, ни мне, ни самому Господу Богу. Что делать? Вырваться я не могла. Кричать – самоубийство.
Он повалил меня на пол ризницы и грубо овладел мною.
Я плохо помню, как шла по коридору монастыря, словно оглушённая взрывом. Я слишком самоуверенно играла с бомбой, то зажигая, то гася фитиль. И вот, я не сумела погасить фитиль вовремя. И бомба взорвалась у меня в руках. Кто виноват? Доигралась, дура! Ожидала куртуазной, бескорыстной любви. А вышла торопливая случка на пыльном полу, церковной ризницы.
Неожиданно я обнаружила, что сестра Жозефина трясёт меня за плечи и о чём-то спрашивает. Смысл вопросов дошёл с опозданием, после нескольких повторений.
-Да, что с тобой, - говорила она, - где ты была? Я всюду искала тебя. Вот и покрывало всё серое от пыли. Ты, что пьяная? А-ну дыхни.
-Кажется, я больна, - ответила я. – У меня был обморок. Ничего не помню. Оставь меня. Я должна прилечь.
Больше от меня она ничего не смогла добиться.
Пришла сестра Тереза. Она потрогала мой лоб, раздвинула веки, посмотрела в глаза.
-Бледная немочь! – сказала она. – Всё, что ей нужно, это несколько дней покоя и хорошее питание. Я попрошу мать настоятельницу, чтоб её освободили от послушаний и посещения церкви, хотя бы на три дня. Приём пищи в келье и бокал вина. Жозефина, зайдешь ко мне, я дам отвар.
-Я буду ухаживать за ней, как за родной дочерью, - слащаво ответила Жозефина. – Глаз не сомкну.
Так я впервые познала мужчину. Это великое таинство предстало передо мной в самом отвратительном, тошнотворном виде.
-Бедная Шарлотта, - невольно вырвалось у меня, – если бы со мной поступили так же, я бы, наверное, возненавидела весь мужской пол! Да я бы смотреть на них не смогла!
-А мне и не приходилось на них смотреть, - ответила Шарлотта, наполняя бокал анжуйским.- Отец Роже прятался от меня, а других мужчин не было. Давай-ка выпьем, Катрин. А-то у меня в горле пересохло.
Мы выпили. Она взяла персик, а я налегла на орешки.
-Разумеется, киснуть в постели три дня я не смогла, - продолжила свой рассказ Шарлотта. – Уже утром следующего дня я была на ногах. Я сказала сестре Жозефине, что мне лучше, и я готова вновь выполнять послушания. Заутреню я пропустила, но обедню уже слушала в церкви.
После обеда, за прополкой монастырского сада, я трезво обдумала создавшееся положение.
Итак, затея с превращением отца Роже в преданного рыцаря, с треском провалилась. Переманить у Господа его раба тоже не удалось. Но теперь он грешен. Пожалуй, я смогу шантажировать его. Да, нужно будет выждать один месяц, а потом сказать ему, что я беременна. Поскольку это грозит крупными неприятностями не только мне, он вынужден будет помочь мне бежать, дабы скрыть следы своего грехопадения. Так я, наконец, вырвусь из этого слишком гостеприимного монастыря.
В поведении отца Роже произошли крупные перемены. Теперь он не только бегал от меня, как чёрт от ладана, но даже избегал встретиться взглядом. Вёл себя суетливо и вечно торопился, изображая непрестанную занятость.
Через неделю вновь была исповедь. Я вошла в исповедальню.
-Грешна ли ты, дочь моя? – донеслось до меня из-за решётки. Видимо, он ещё не понял, что это была я.
-Грешна, святой отец, и вы отлично знаете, в чём заключается мой грех! – ответила я.
За решёткой раздалось напряженное сопение.
-Прости, Шарлотта, - донеслось, наконец, из-за решётки. – Прости, сам не знаю, что на меня нашло! Лукавый попутал! Я причинил тебе боль? Мне очень жаль. А грех лежит только на мне. Ты ведь сопротивлялась. Прости! Спасибо, что никому не сказала… Ты ведь никому не скажешь?
-Я постараюсь вас простить. Но вину нужно будет искупить. Когда я придумаю для вас епитимью, я вам сообщу.
С этими словами я вышла из исповедальни.
Месяц я водила его за нос, не прощая, но и не угрожая, то обнадёживая, то отчуждаясь.
Теперь он уже не прятался от меня, а смотрел при встрече с заискиванием и надеждой.
Я выжидала срок, необходимый для того, чтобы можно было объявить ему о моей мнимой беременности. Однако вскоре я с ужасом обнаружила, что и вправду беременна. Месячные никак не начинались. Грудь отвердела и отяжелела, а соски стали мокнуть. С ужасом я представляла себе, как меня сошлют в тот же монастырь, что и сестру Марго. То-то будет встреча! Действовать следовало незамедлительно.
Я еле дождалась очередной исповеди. Войдя в исповедальню, я быстро зашептала:
-Поль, мы пропали!
-Шарлотта, это ты?
-Это я, и я беременна.
-Что ты сказала?
-Мне что орать на всю церковь? Я беременна! Ты понял?
-Как беременна? Этого не может быть!
-К сожалению, это может быть и это есть.
-Но, может быть, ты ошибаешься?
-Я ошибалась, когда думала, что в твоей голове есть мозги! Заткнись и слушай! Пока о моей беременности знаем только мы двое, но пройдет два месяца, а может быть и меньше, и это станет заметно не только мне! Ты понял?
-Боже! Что делать?
-Как, что делать? Бежать!
-Но это всё так неожиданно. Я не могу.
-Поль, милый Поль, если кто-нибудь пронюхает о нашей тайне, то ты тоже пропал. Понимаешь?
Я не хочу тебя выдавать! Но даже если я промолчу, тебе всё равно конец. Ведь не надо иметь много ума, чтобы догадаться, с кем я грешила. Никто кроме тебя в нашем монастыре не бывает. Нам нужно бежать.
Но я священник! Никакому другому ремеслу я не обучен. На что мы будем жить?
-Если меня замуруют живьём в стену, а тебя отправят на каторгу, перед нами не будет стоять вопрос на что жить! Если ты боишься, тогда оставайся, но хотя бы помоги мне сбежать! Это спасло бы нас обоих.
Не торопись, подумай. Время ещё есть. Я верю в тебя.
С этими словами я вышла из исповедальни.
В общем-то, ему некуда деваться. Единственный выход – побег. Но я боялась, что он сможет удрать без меня. Тогда, я одна буду отвечать за всё! Специально, чтобы предотвратить такое развитие событий, я и подкинула ему идею устроить побег только мне, а самому остаться. Если он струсит, то ему выгоднее будет избавиться от меня, чем бежать самому.
Однако он не удрал и не избавился от меня. Видимо, я всё же зацепила его, и он не мог со мной расстаться, или не пожелал меня бросить из чувства долга. Хотя, последнее менее вероятно. На следующей исповеди он сказал:
-Ты права, Шарлотта. Нам надо бежать. Но я до сих пор не понимаю, на что мы будем жить, и как вывести тебя из этих стен. Ведь не могу же я тебя вынести под рясой!
-Об этом не переживай, - ответила я. - Как отсюда выйти – моя забота. Твоё дело – достать мне мирское платье, найти лошадей и собрать немного денег на первое время.
-Господи! Да сидела ли ты когда-нибудь в седле?
-В детстве папа катал меня на лошади. И ещё, подумай, куда мы поедем. Я нигде не бывала, у меня нет живых родственников. Маршрут бегства – твоя забота.
-А если нас поймают?
-Значит, нужно сделать так, чтоб не поймали. Другого выхода всё равно нет. Но если ты боишься, я убегу одна, добудь мне только платье и деньги. Я умею шить, стирать, готовить. Как-нибудь проживу.
-Нет, что ты, я не могу бросить тебя и нашего ребёнка!
-Тогда в среду, после тушения огней, жди меня в лозняке у речки. При тебе должны быть лошади, платье для меня и деньги - сколько найдёшь. Обещаешь?
-Обещаю.
На этом мы расстались.
У меня оставалось три дня на подготовку побега. Для этого следовало решить две задачи - как нейтрализовать сестру Жозефину и как выбраться я за монастырскую ограду.
Свою тюремщицу я решила усыпить. Для этого я пришла к сестре Терезе и пожаловалась на бессонницу. Она как-то странно посмотрела на мою грудь, потом на живот. Потом, внимательно посмотрела мне в глаза. Очень трудно было выдержать её взгляд. Казалось, она видит меня насквозь.
-Сейчас у меня нет подходящего снадобья, - задумчиво сказала она. – Зайди вечером, я сварю.
Я пулей вылетела из её кельи и сильно ушибла дверью сестру Жозефину. «Так тебе и надо» - злорадно подумала я, - «не будешь подслушивать».
Днем я заметила, как сестра Тереза срезает в саду маковые головки и складывает их в свою корзину.
Вечером я получила требуемое снадобье.
-Пей по одному глотку перед сном, - сказала она.- На неделю должно хватить, а там сон наладится.
-Спасибо, сестра, - сказала я, благодаря её не столько за снадобье, сколько за сохранение моей тайны, которую она без сомнения разгадала, и громко чмокнула её в щеку.
-Слишком ты прыткая и торопливая, - сказала она. – Из-за этого и не спишь.
Перед сном, я отхлебнула из флакона и, не таясь, поставила его на самое видное место.
Сестра Жозефина видела всё, но по своему обыкновению молчала. Лекарство не имело ни вкуса, ни запаха, только слабое послевкусие.
«Отлично»! – подумала я, - «Пожалуй, это снадобье не обязательно смешивать с вином. Никто не почувствует его даже в воде. Посмотрим, как оно действует».
Снадобье действовало превосходно. Я почувствовала лёгкую сонливость. Мне стало так уютно и хорошо, будто я весь день шла по ледяной пустыне и только теперь легла отдохнуть в тепле и уюте.
Я не заметила, как уснула. Ночью мне снились цветные яркие сны. Каждая мелочь приводила меня в восторг. Я увидела себя маленькой девочкой, сидящей на берегу мельничного пруда. Я плела венок из маковых головок точно таких, какие собирала сестра Тереза. Солнечные блики от воды играли на моих руках. Дул теплый нежный ветерок.
Пришла Жаклин.
-Ах, вот вы где, сударыня! – сердито, но ласково сказала она. – Маменька с ног сбилась, искала вас, а вы тут! Скорее бегите домой.
И вот я оказалась дома. Мама даёт мне в руки лютню и требует, чтобы я сыграла ей вчерашнюю гамму. Но гамма никак не вспоминается. Я беспомощно дёргаю струны. Получается ерунда. Папа с важным видом говорит:
-Ну, сударыня, так вы распугаете всех кошек в округе!
И вдруг я понимаю, что они давно уже мертвы. Но я вижу их. Вот они стоят передо мной, настоящие живые, журят меня за невыученный урок. Я не знаю чему верить. Какая действительность настоящая, та страшная с монастырём и розгами, с грязным полом в ризнице, или эта, которая всё ещё со мной?
-Папа, вот ты ругаешь меня,- говорю я. - Но я не могу помнить эту гамму потому, что никогда её не учила. Вчерашнего дня не было, а есть только сегодняшний. Но и он не настоящий потому, что вы мертвы, и Жаклин мертва. И я уже восемь лет живу в монастыре, а сестра Марго меня всё время лупит и называет еретичкой!
-Да? – Удивляется папа. – Странно.
Подходит мама, гладит его по щеке.
-А у нас на обед бараний бок! – говорит Жаклин.
Из столовой так вкусно пахнет. Я глотаю слюнки, но тяжелое предчувствие охватывает меня. Я начинаю догадываться, что бараний бок тоже не настоящий, и попробовать его не удастся, и что этот мир вот-вот рассыплется.
-Подожди, - обрывает её папа.
А между тем, его лицо делается каким-то неотчётливым мутным. Я изо всех сил мысленно умоляю этот иллюзорный мир не рассыпаться, не исчезать. Пусть хоть ещё мгновение он будет существовать.
-Шарлотта утверждает, что мы мертвы!
-Она права, – грустно говорит мама и гладит папу по щеке, - мы уже не существуем.
Раздаётся колокольный звон, это звонят к заутрене. Я просыпаюсь. В горле словно застряло тяжёлое пушечное ядро. По щекам текут слёзы. Сестра Жозефина торопливо заправляет свою постель. Она видит мои слёзы. Но, что она об этом думает, и думает ли вообще, непонятно.
Я даю себе клятву, что ребёнок, которого я ношу, будет иметь всё то, чего лишилась я. И он никогда не скажет мне: «Мама, ты мертва».
Я до боли стискиваю зубы, надеваю ненавистную власяницу, отвратительное покрывало. С презрением смотрю на распятие и изрыгаю своё первое богохульство: «Наивный блаженный плотник! Сам себя не сумел защитить. У тебя ли мне просить помощи»?
Шарлотта прервала свой рассказ. Снова наполнила бокал.
-Давай выпьем.
-Нет, нет! Я и так пьяная.
-А я выпью. А-то я слишком трезвая для своих воспоминаний.
-Бедняжка, что ты перенесла!
-Молчи, Катрин! Если это было наказанием, то я его заслужила. Если это было испытанием, то я его не выдержала. А впрочем, это всё присказка. Сказка впереди.
И она залпом опрокинула бокал.
-Вечером во вторник я снова приняла снадобье сестры Терезы, - продолжила она свой рассказ. - Как и в первый раз, мне снились яркие приятные сны, но проснулась я опять в слезах. Я снова ощущала себя несчастной, обокраденной. «Ничего, сегодня я изменю свою пресную убогую жизнь! Я больше не стану ждать отца, который заберёт меня домой, или принца из сказки, который отвезёт меня в хрустальный замок. Я всё, что нужно сделаю сама. И плевать, если это будет непристойно. Даже если все бросят и предадут меня, даже если Поль не придет в назначенное место, буду выкручиваться сама. Либо сдохну, либо вырвусь. Терпеть и выжидать больше не могу».
Днём я зашла в библиотеку, взяла бумагу и перо. Там я написала длинную и подробную кляузу на сестру привратницу, вспомнив все мелкие обиды и присочинив много нового. Моя тюремщица смотрела мне через плечо, но не могла усмотреть в жалобе ничего кроме стервозности, столь характерной для старых дев, которыми кишел наш монастырь.
Перед ужином я краем глаза отметила, что сестра экономка беседует с сестрой привратницей. Слов я не слышала, но, судя по мимике, разговор был неприятный. Экономка словно отчитывала привратницу, а та как будто оправдывалась. Всё, что касалось сестры привратницы, имело перед побегом особую ценность. И я взяла увиденное на вооружение.
На ужин, как я и ожидала, подали солёную рыбу. Её всегда подавали по средам и пятницам. Рыба была вкусная, но посолена очень крепко, дабы не портилась. После неё всегда хотелось пить.
За ужином я не притронулась к еде, сказалась больной и пошла в келью. Я не сомневалась, что сестра Жозефина, будучи большой лакомкой, не устоит и обязательно съест мою порцию. Я чувствовала вдохновение. Словно все события были известны мне заранее. Ни тени волнения, которое обычно бывает в таких случаях.
Помнишь, как мы с тобой тряслись и боялись в предвкушении операции с подштанниками? Так вот, в тот день я была спокойна и могущественна, словно Бог уступил на время мне свои полномочия.
Придя в келью, я налила себе стакан воды, потом выплеснула содержимое флакона в графин с водой. Я поболтала графин. Потом, я снова наполнила флакон чистой водой из стакана. Всё это заняло несколько мгновений ока. Внешне ничего не изменилось - флакон и графин полны прозрачной жидкости. Но в графине была уже не вода, а сонное зелье. Во флаконе же была вода. Остатки воды из стакана я выпила.
Сестра Жозефина вошла следом за мной. Вода в графине ещё качалась. Я в это время пила воду из стакана. Потом мы пошли в храм на вечернюю молитву. Вернувшись в келью, я медленно разделась, легла. Вспомнила, что надо принять снадобье. Отпила из флакона и снова легла. Глоток чистой воды не мог мне повредить. А вот полный стакан воды со снотворным, который предстояло выпить сестре Жозефине, должен был надёжно её усыпить. Кроме того, будучи толстухой, она всегда обильно потела, а это тоже увеличивает жажду.
Мне не нужно было смотреть, выпьет ли сестра Жозефина водички. Выпьет, куда ей деться?
Я притворилась спящей. С удовлетворением услышала, как она ворочалась в постели, вставала, пила один стакан за другим. Наконец, богатырский храп наполнил нашу келью. Она спала. Я не торопилась, слушала, как затихают шаги и разговоры в коридоре. Наконец, весь монастырь погрузился в сон. Только у ног сестры привратницы во дворе горел фонарь.
Монастырь затих. Пора. Я встала и неторопливо оделась. Посмотрела на сестру Жозефину. Она сладко похрапывала в своей постели. Жаль было уходить не попрощавшись. Я запалила свечу, обожгла на ней кусок пробки и нарисовала на верхней губе сестры Жозефины жирные чёрные усы, слегка закрученные вверх.
-Вот так! – сказала я. – Спи, набирайся сил, моя красавица. Завтра тебе предстоит трудный день!
Она зачмокала во сне своими толстыми губами. Усы забавно зашевелились.
Я вышла в коридор, прошла к келье настоятельницы. Подсунула под дверь заранее заготовленную записку и постучалась.
-Кто там? – донеслось из-за двери.
-Под дверью письмо, матушка! Очень срочное! Вопрос жизни и смерти! - сказала я и спустилась на первый этаж.
Открыто, не таясь, я пересекла монастырский двор. Сестра привратница удивлённо уставилась на наглую нарушительницу устава.
-Чего это ты не спишь? - с подозрением спросила она.
-Меня прислала матушка настоятельница, - смерено поклонилась я.
Она недоверчиво глянула на окно аббатисы. Но там горела свеча, ибо матушка настоятельница в этот момент читала мою записку и, наверное, была вне себя от моей наглости. Какая-то послушница смеет будить настоятельницу среди ночи по такому пустяку!
-Что ей нужно? – спросила она.
-Не могу знать, сестра, ведь я всего лишь послушница. Но матушка сердится. У неё сейчас находится сестра экономка. Они обе требуют вас к себе.
Привратница забеспокоилась. Мои стрелы явно задели её уязвимые места.
-Но как же я оставлю пост? – спросила она вставая.
-Меня на то и прислали, чтобы временно вас подменить.
Тяжко вздохнув, она засеменила прочь. Как только она скрылась, я отодвинула засов и вышла на свободу. В лицо дохнул свежий ветер. Ноздри наполнились забытыми ароматами. Перед лицом порхнула ночная бабочка. Новая жизнь началась.
Поль Роже ждал меня, как мы и условились, в зарослях черёмухи около речки. При нём было два коня, один - под женским седлом, другой - под мужским.
Я обняла священника, чмокнула в щёку. По тому, как участилось его дыхание, я поняла, что он, по-прежнему, без ума от меня.
-Мой сладкий, ты приготовил мне одежду? – спросила я.
Вместо ответа он вынул из седельной сумки свёрток и протянул его мне. При этом в сумке что-то брякнуло. Но я не придала этому значения.
Я переоделась. Платье было скромное закрытое, но приталенное с плотной шнуровкой впереди. Как раз то, что нужно - и не привлекает лишнего внимания, и не уродует.
В монастырскую одежду я завернула тяжелый камень и с наслаждением зашвырнула её в реку. Тяжёлый свёрток сразу ушёл на дно.
Без особых приключений мы добрались до города Лилль. Там жил старший брат Поля – Жакоб Роже. Он служил палачом при городском муниципалитете. Эта должность традиционно передавалась по наследству, ибо немного было желающих занять её. Покойный отец завещал старшему сыну своё ремесло, а младшего, в компенсацию, отдал в духовное училище.
Жакоб Роже был высокий, молчаливый, мрачный и спокойный - словно бы отмеченный своим ремеслом. Его дом помещался в проулке сбоку от ратуши. Мэр мог быстро вызвать его, если это было необходимо.
Его жена низенькая и толстенькая оказалась болтушкой и хохотушкой. Видимо, противоположности притягиваются.
Чтобы не быть хозяевам в тягость, я принялась всеми силами помогать госпоже Роже в домашних хлопотах. Я старалась быть весёлой, доброй, трудолюбивой. Это несколько улучшило их впечатление обо мне, которое поначалу было ужасным, ибо, увидев своего брата-священника в компании любовницы, Жакоб был шокирован. Он сразу и навечно невзлюбил меня. Он увидел во мне коварную обольстительницу, задумавшую погубить его милого младшего братика. Хотя этому братику было уже тридцать лет, и в вытирании соплей он не нуждался.
Поль сказал, что решил оставить карьеру священника, ибо понял, что не создан для неё.
-Лучше быть хорошим горожанином, чем плохим священником! – говорил он - В конце концов, даже сам Спаситель был плотником, а вовсе не священником! Кто я такой, чтобы брать на себя ношу, которую не могу нести?
Жакоб вынужденно кивал, но явно не одобрял поступок Поля.
На следующее утро после завтрака, Поль перекинул через плечо свою седельную сумку и куда-то ушёл. В сумке, при этом, снова что-то глухо брякнуло, словно бы там лежал походный котелок и оловянные кружки. Помню, я ещё подумала: «Зачем таскать с собой котелок, если мы находимся в городе?». О, если бы я тогда знала, что там лежит на самом деле, возможно, моя, да и его жизнь сложилась бы иначе!
Вскоре и Жакоб ушёл на работу. Супруга чмокнула его на прощание и попросила на обратном пути забрать из починки туфли. Я содрогнулась, подумав о том, что палачи не только убивают и истязают, но и покупают хлеб, забирают из починки туфли. Возможно, он будет кого-то пытать калёным железом и думать при этом не о боли и муках, а о том, как бы не забыть забрать туфли у сапожника!
Поль обещал вернуться к обеду, но не сдержал своего слова. Напрасно прождав его два лишних часа, мы с мадам Роже уселись обедать вдвоём. В пятом часу раздался стук в дверь, но вместо Поля в дом вошёл лейтенант городской стражи и двое солдат. Следом за ними вошёл Жакоб. Лицо его излучало неутолимую ненависть.
-Вот эта женщина, – сказал он, указывая на меня стражникам.
-Как вас зовут, сударыня? - спросил лейтенант.
-Шарлотта Баксон, - недоумённо пролепетала я.
-Вы арестованы, следуйте за мной.
И я, как все арестанты, задала традиционный глупый вопрос:
-За что?
Лейтенант не удостоил меня ответом, видимо привык к дурацким вопросам, а палач злобно выкрикнул:
-За то, что толкнула моего брата на кражу, тварь!
-Какую кражу? Я ничего не знаю!
-Не надо изображать невинность! Побереги своё притворство для судей. Ради тебя он украл священные сосуды из монастырской церкви!
-Но я ничего не знала!
-О, да, разумеется! Другого ответа от тебя никто и не ждал!
Следующая глава http://www.proza.ru/2014/10/26/1097