За одного битого... - на новый лад

Михаил Каган-Пономарев
Нассим Николас Талеб «Антихрупкость: Как извлечь выгоду из хаоса», М., «КоЛибри», «Азбука-Аттикус», 2014. - 768 с.


В этом кирпиче есть внутреннее противоречие (противоречат друг другу и разные труды автора).

В «Чёрном лебеде» он выступал против любых связных систем. А здесь вдруг представил не только собственную цельную мировоззренческую систему, но и практические рекомендации к ней.

И при этом не устаёт повторять: «теория - это очень опасная штука. …Меня огорчает даже применение понятия «теория». В социальных науках такие конструкции следует называть не теориями, а химерами»  (с. 185-186).

Трактат Талеба довольно сумбурно написан. Возможно, специально - для иллюстрации его идеологии эмпирика-практика, пользователя метода проб и ошибок.

Мне было трудно читать из-за постоянного введения всё новых понятий и выдуманных Талебом терминов, которые не удерживались в моей оперативной памяти и быстро начинали путаться друг с другом.

Грешит Талеб и авторским (личным) пониманием значений старых слов. Например, очень широко он трактует медицинское понятие «ятрогения»: «школа может причинить ощутимый вред, своего рода ятрогению» (с. 366).

Параллельно с талмудом Талеба я читал двухтомник Сэлинджера и в первом томе ([http://www.proza.ru/2014/10/05/908]) встретил подходящую цитату: «Вы не знали этого учителя, этого Винсона. Он вас тоже довёл бы до бешенства… Понимаете, он всё долбил - надо обобщать, надо упрощать. А разве можно всё упростить, всё обобщить?» (с. 370). Талеб долбит как раз обратное - не надо обобщать.

Он объясняет: «Упрощение терпит неудачу и причиняет наибольший вред там, где что-то нелинейное упрощается до линейного и замещается им. Этот вариант прокрустова ложа встречается чаще всего» (с. 135). Звучит резонно.

Не берусь анализировать (и тем самым упрощать!) всю систему взглядов скептика-самоучки, но могу отметить немало дельных деталей.

Применительно к литературе: «Во Франции и других европейских странах у писателей есть традиция искать синекуру - скажем, спокойную должность чиновника…, от которого не требуется особых интеллектуальных усилий; занятие без особых рисков, которое забывается, как только ты покидаешь контору, так что можно посвящать свободное время сочинительству и писать что твоей душе угодно, следуя лишь собственным правилам и стандартам. …сочетание синекуры и сочинительства - модель приятная, почти такая же хорошая, как финансовая независимость, а то и лучше её. Великие французские поэты Поль Клодель и Сен-Жон Перс и романист Стендаль были дипломатами, множество английских писателей - чиновниками (Троллоп служил на почте)…» (с. 252-253).

Стратегия, рекомендуемая Талебом, не только приятная, но и вознаграждаемая: в 20-м веке среди Нобелевских лауреатов было очень много дипломатов - не только названный Талебом Сен Жон-Перс.

Талеб даёт советы не только писателям, но и читателям: «Книги, изданные год назад, обычно не стоят того, чтобы их читать (вероятность их «выживания» очень мала), и не важно, как их рекламируют и насколько «сногсшибательными» они могут казаться. …книги, которые переиздаются десять лет, мы будем читать ещё столько же; книги, пережившие два тысячелетия, явно будут с нами ещё долго…» (с. 494).

И дальше: «Один из моих студентов (он специализировался, увы, на экономике) спросил меня, как выбирать книги для чтения. «То, что вышло за последние двадцать лет, читайте по возможности меньше, за исключением книг по истории, которые не касаются последних пятидесяти лет»… Мой совет казался непрактичным, но студент в итоге пристрастился к трудам Адама Смита, Карла Маркса и Хайека, и эти тексты он рассчитывает цитировать, когда доживёт до восьмидесяти. После культурного отрезвления он сказал мне, что неожиданно понял: все его ровесники читают современные материалы, а те моментально устаревают» (с. 497-498).

Эта цитата попутно даёт представление об отношении Талеба к высшему образованию, экономистам, прославленным вузам и маститым школам. Одно из главных ругательств - «советско-гарвардская иллюзия».  Это, согласно Талебу, «чтение птицам лекций о полёте и вера в то, что благодаря этим лекциям у птиц и возникают чудесные умения» (с. 299).

Постоянный рефрен - издёвка по адресу финансистов-теоретиков: «…честь семьи запятнана, когда дочь беременеет вне брака, или ваш родственник участвует в масштабном мошенничестве и финансовых пирамидах или, хуже всего, читает в колледже столь шарлатанский предмет, как «Финансы» (с. 128).

«Во время последней встречи с Элисон Вульф мы обсудили ужасную проблему иллюзии вклада учёного сообщества в науку… Элисон Вульф попросила меня написать о будущем образования; я сказал, что смотрю в завтрашний день с оптимизмом. Мой ответ таков: чушь по определению хрупка. Всякой афере в истории приходил конец. Я всецело верю в то, что Время и История разоблачат жуликов и сокрушат всё, что хрупко. Образование - это институция, которая разрослась без внешних стрессоров; в конце концов этот пузырь лопнет» (с. 395).

Закончить мою рецензию будет уместно правилом «меньше - значит больше», рекомендуемым Талебом для принятия решений вообще и для оценки рецензий в частности. «Если некто нападает на книгу или концепцию, используя более одного довода, вы знаете, что эти доводы можно игнорировать. Никто не говорит: «Он уголовник, убивший много людей, а ещё он отвратительно ведёт себя за столом, у него пахнет изо рта и он скверно водит машину» (с. 462).

К сожалению, Талеб не объяснил, надо ли это правило применять и для оценки похвал. Так что, как относиться к моей рецензии, вам придётся решить самим.

P.S. Я назвал эту рецензию «За одного битого…», но затем сообразил, что понятие «антихрупкости» по Талебу ещё лучше выражает другой куст пословиц: «И скрипит да едет» или «Скрипучее дерево два века простоит».