Бедность народа является преступлением его вождей.
Пьер Буаст.
Утром мама будит меня, не выспавшегося, чтобы идти на Бабьегородский рынок. Он маленький, не чета Пятницкому, но я счастлив! Мне непременно купят что-нибудь вкусненькое.
Мы выходим и идём вдоль кинотеатра и калек с медалями и протянутой рукой. Грязная небритая шеренга побирается сиплыми голосами и разновелика, так как у многих только полтела. Оно срослось с платформой на подшипниках, сколоченной из старых ящиков. Неприкаянные кентавры отталкиваются от асфальта бобышками и гоняют с дикой скоростью и грохотом.
Мама даёт мне несколько монет на благотворительность. Минуя наглых, я подаю скромным по одной копеечке. Они благодарят и, кланяясь, обдают меня мерзким запахом мочи и водки.
Часть обойдённых моей милостью срывается с места и обгоняет нас. Мужики снова вклиниваются в строй и опять клянчат, гипнотизируя. С таким взглядом они матом и лопатой били врага под Ржевом.
Но денежка кончилась, и я опускаю глаза. Там одноногий нищий растягивает гармонь и, щерясь гнилыми зубами, поёт с надрывом:
– Я был батальонный разведчик…
Узнав, что он бил писаря протезом, я прячусь за мамину юбку.
Позднее, чудила Хрущёв взял, да отменил налог со стипендий. Студенты за бугром почернели от зависти, особенно в жарких странах. Их решили подбодрить фестивалем и Москву начали мыть и чистить.
Орденоносцы, промышляющие нищенством, могли своим видом оскорбить взоры интуристов. Руководство страны-победительницы велело убрать их по-тихому с глаз долой – из сердца вон.
Инвалидов войны ночами отлавливали по вокзалам и притонам и, отобрав документы, грузили в товарняки. В Валаамском, Кирилло-Белозерском и других монастырях на островах МВД создало интернаты тюремного типа. Тысячи, спасших мир героев были в расцвете лет и хотели жить, но сидели как преступники. Чтобы забыть о долге перед ними, их быстренько уморили...
На рынке я дурею от запахов и клянчу:
– Ма, купи это!
Она отвечает строго поэтически:
– Купиш уехал в Париж.
Я ненавижу этого, вечно сбегающего от меня, Купиша и продолжаю цыганить:
– Ну дай хоть на то!
– Дай уехал в Китай.
Осерчав, я убегаю и ем сочные хрустящие огурцы из каждой бочки. В ту пору торговки не держали нож за пазухой и давали на пробу целый, но самый мелкий плод.
С рынка мама тащит тяжёлые авоськи с овощами. Помогая, я цепляюсь за одну левой рукой, а правой сжимаю кулёк семечек. Усталые, мы поднимаемся на второй этаж. В просторной солнечной комнате три больших окна. Одно напротив часов над кассами «Ударника». Я всегда знал время, а когда вырос, то назначал под ними свидания и смотрел: пришла ли милая?
Другие окна выходят на широкую, как площадь, Всехсвятскую улицу им. Серафимовича. В праздники там шла демонстрация, а в будни стоял милиционер. Колониальный шлем придавал ему рост, а пышные усы – опереточность. Он прытко отдавал честь чёрным машинам и лениво свистел перебежчикам.
Прижимистые пешеходы не желали платить штраф и убегали, а со временем научились разводить. Они шли прямо на мента в центр площади и невинно интересовались:
– А, где кинотеатр?
Регулировщик им козырял и направлял их жезлом на противоположную сторону. Он даже останавливал движение ради них, пока ему не построили тёплый стакан за каналом.
Свято место занял народный дружинник Герасим с красной повязкой и корочкой в тон. Вооружившись свистком и жезлом, он преследовал нарушителей, не жалея ног в погоне за штрафами.
В годы войны мусорской прихвостень прятался от призыва под кроватью и вылез только в день Победы. Он шмонал всех встречных мальчишек и за спички или рогатку сдавал в участок. Там за три привода ставили на учёт, лишив чести смолоду.
Свирепый дезертир жил рядом в доме – передвижнике. Здание совершило вояж, не вынимая жильцов, и попало на перо Агнии Барто:
Возле Каменного моста,
Где течет Москва-река,
Стала улица узка…
…Захотим – и дом подвинем,
Если нам мешает дом!
Там же жила худая и длинноногая блондинка Лариска. Все ребята были влюблены в её бледно-зеленые глаза, подёрнутые похотью. Но один двадцатилетний взросляк с Якиманки объявил десятиклассницу своей собственностью. Плюгавый авторитет был ниже её на голову и колотил каждого, кто любовался ею дольше секунды.
Однажды она от него сбежала и накрыла феромонами кассы Ударника. У всей публики ёкнуло Кундалини, и у меня тоже. Хотя я курил в углу и тупил, как Буриданов осёл: идти ли домой делать уроки или пролезть на последний сеанс и в пятый раз посмотреть на «Брак по-итальянски».
Мы с Ларой ни разу не разговаривали, но общие подруги наверняка донесли ей о моих амурных изысках. Она же с детства привыкла брать всё, что её интересовало. Лара подошла ко мне и, забыв поздороваться и представиться, спросила без обиняков:
– Дай закурить. Знаешь, где в Москве самые большие подоконники?
Дом-рекордсмен стоял на Якиманке, а там держал масть её лютый полюбовник. Моё сердце ушло в пятки, но наши руки уже сплелись, а ноги сами понеслись к сатисфакции.
Всю дорогу я озирался, высматривая сквозь снегопад её опекуна и его отпетых подельников. Но нечистый отвёл, хотя в начале пути пугал:
– Делай ноги! Барса-Кельмес!*
В подъезде Лара сразу распахнула шубу, а на лестнице остановилась на ступень выше. Сверху она впилась в губы и проникла в меня языком, прижимая к маленькой твёрдой груди. Убедившись, что подруги не обманули, эмансипе села на подоконник и сама задрала юбку. Одной рукой она сдвинула трусики, а другой схватила за волосы и, опустив моё лицо между ног, принялась проворно утирать сочившуюся влагу.
Я уже год не был мальчиком, но меня потряс её дивный вкус, запах и мастерство. Бес тоже принял надменный эгоизм Госпожи, вкупе с моим страхом и знатным подоконником.
Ночь пролетела мухой, а с шести утра народ потянулся на работу, ошпаривая нас взглядами исподлобья. Мы покинули парадное, а вскоре Ларкин хахаль сел за гоп-стоп с прихватом. Она вышла замуж за лысого комсомольца из райкома и родила ему дочь от другого пройдохи.
*Пойдёшь не вернёшься (тюркский).
---------------------------
Фото 1. Вид с соседского балкона. В правом углу и на фотке 2 Дом передвижник. 3. Менты были наполовину белые. 4. Инвалид войны.
Продолжение: http://www.proza.ru/2016/12/23/2169