Из цикла «Сказки сундучной Скорлупки»
Круг 3. Странные сказки
- Ну-с, моя очередь? – пискнула Кнопка. – Молчание – знак согласия. Начнём-с.
1. Художник
Жил был Художник. Один. Домика не имел, холстов тоже, рамок… - вы издеваетесь? Как ещё на акварели хватало... И то ладно, один жил, комната три на три. Барин! Комната принадлежала общежитию, которое являлось собственностью средне-специального училища, которое в один безобразный день вдруг сделалось частным колледжем. Но даже в частном состоянии колледж не стал богаче среднего. И Художника это устраивало. В училище он вёл черчение и кружок рисования. А к ним целая комната, она же студия! Живи и работай. Работай и живи. Что он и делал, даже когда кружки позакрывали, рисование отменили, а черчение «слопала» компьютерная графика. Зато теперь он жил в эпоху перемен. Всё это наполняло его, в основном, внутренним богатством, которое отчего-то не имело внешних свойств. Наверное, потому, что он был Художником на большую букву.
И если, к примеру, на его котлету садилась дюжина блестящих мух, он сразу вспоминал сказку про храброго портняжку и с криком: «Модильяни»!!! – пускал в ход всю свою богатую палитру. Иногда убитых было семь, иногда две, но в основном, не более четырех. Всё зависело от богатства палитры. А палитра была достаточно увесиста, потому что в Художнике систематически просыпался оптимист. И сполоснутая под краном котлета вновь и вновь украшала алюминиевый поднос. Он был чертовски сметлив, этот Художник: алюминий не бьётся.
У мух с умом пожиже: которые, уцелев, в основном, уже через минуту пикировали по новой. И тогда славный Художник, добросовестно размахнувшись жестяной палитрой, с воплем «Тинторетто»!!! – незлобиво тюкал по котлете. И так до последней мухи. В основном, это случалось не позднее полуночи, как, впрочем, и не раньше.
После этого художник мыл то, что оставалось на подносе, постигая попутно всю сложность процесса отделения котлеты от мух. При этом его никогда не смущало, зачем мух всегда много, а котлета, в основном, одна. А поскольку он был умнее каждой мухи в отдельности, то рано или поздно справлялся с этой задачей. Правда, от котлеты оставалось, в основном, меньше, чем от дюжины мух, вместе взятых. Но будучи в душе скрытым диалектиком, Художник никогда не искал лёгких путей. Поэтому изо дня в день повторял он один и тот же опыт, надеясь втайне, что когда-нибудь накроет всех мух одним ударом. А ещё он лелеял мечту, что мухи когда-нибудь поумнеют и перестанут садиться на котлеты. Однако мухи умнеть не хотели. Да и кому умнеть, если на следующее утро студию наполняли необстрелянные новобранки? С точностью до миллиметра они повторяли скорбный путь предшественниц, и путь этот лежал через папиросные дырочки в форточной сетке...
С наступлением холодов мухи уступали вахту тараканам. С этими было проще. Взяв рыболовный крючок, Художник подвешивал котлету к лысой лампочке. После чего часами хохотал над их ржавыми маневрами. А вот здесь открою маленький секрет: у Художника был ещё один источник дохода. Он писал портреты. В этой самой студии. Натурщиками ему служили, в основном, достаточно пожившие дяденьки и совсем не молоденькие тётеньки. Конечно, это не совсем устраивало художника, который всю жизнь мечтал о юных красавицах. И даже во сне видел, как они дают себя рисовать, лишая упругое тело белья. Но это был сон. В жизни ни одна девушка не согласилась позировать Художнику, которому так и не хватило духу пригласить девушку одну.
И вот однажды зимней ночью Художник проснулся от липкого щелчка. Шлёп! По лбу. Вскочив с раскладушки, он тревожно забегал, бодая мрак, в основном, боками и щеками. Наконец, его лоб нащупал включатель. В утлом свете ему предстала страшная картина. Сорвавшись с крючка на его лоб, котлета спланировала на пол и уже успела заржаветь от тараканьих торсов.
- Караваджо!!! – Дико взревел бедный Художник и метнулся за убивательной палитрой. Как на грех, та куда-то запропастилась. И ему ничего не оставалось, как выдернуть из рукава лилового ватника ядовито-жёлтое кашне, которое одеревенело с того конца, который Художник, в основном, использовал как носовой платок. К тому времени тараканы перестроились в фалангу и откантовали котлету к дыре в плинтусе, где по маленьким прусским лесам сноровисто спустили вниз.
- Пизанелло, - обречённо всхлипнул художник и плюнул в рыжую щель.
- Кукрыниксы… - тяжко вкатилось в ответ.
2. Заказчик
Несмотря на холод, Художник вспотел. Ему вдруг стало ясно, что жизнь совершила бесчеловечный переворот. Голодный до безобразия, он встретил утро, как диктатуру Робеспьера. Когда голод превратился в пищеводную акулу, Художник не выдержал и, спрыгнув с раскладушки, принялся за поиски пропавшей палитры. Итог не утешил: рыжие бестии вместе с котлетой оприходовали и его рабочий инструмент. От головокружительного расстройства Художник слёг. Его оптимист куда-то делся, может быть, даже захотел умереть, и по частям, в основном, уже покинул тело. Спасла всё та же рыжая сволочь. Повернувшись на левый бок, Художник увидел, как в плинтусную прорву утягивается жёлтый хвостик любимого кашне. В отчаянном рывке он успел прихватить лишь тоненькую кисточку. Накрутив её на палец, дёрнул. Снизу протяжно выдохнули: «Хокусаи». Оставив пальцу впившееся колечко, кашне с треском вползло в ад. Оптимист малодушно сел ему на жёлтый хвост.
Разъярённый Художник бросился из студии. Минут десять спустя он вернулся с шипящим ведром и под злорадное: «Пиросмани», - выплеснул кипяток в половой вертеп. В ту же секунду за спиною крякнули. От неожиданности Художник обернулся, ойкнул и сел в ведро. Перед ним стоял шибко удручённый человек в плюшевой шубе и сиреневых галошах. Когда-то заслуженный старьёвщик Советского Союза, а теперь просто пенсионер Российской Федерации, за 50 лет безупречной работы он подкопил изрядный капиталец и к своему второму 50-летию намерился увековечить собственную личность в масле, которое и оплатил Художнику, которому не хватало, в основном, даже на гуашь. Больше того, давностный господин выдал Художнику аванс на сумму в 28 котлет, а по окончании работы обещал ещё столько же. Чего у него не было, так это рамки для будущего портрета, зато нашлось множество кнопок, которые он всегда носил в оловянном монпансье с полустертой цифрой «1912».
- На кой мне рамка? Прежде картину на кнопки посажу, а там поглядим, - говаривал он всякий раз, доставая монпансье.
Явившись сегодня на заключительный сеанс, прежний человек, в основном, свирепо пялил щёки, среди которых вот уже лет двадцать надёжно скрывались глаза. А по кварцевому лбу пламенно пульсировали письмена: «Милостивый государь, как прикажете вас понимать? Заказчик приходит в студию, а милостивый государь встречает его в дырявых трусах, верхом на ржавом ведре и задом пускает дым!». Уязвлённый до глубины кишок, давностный господин даже подрагивал от негодования.
3. Гвоздь против монпансье
Смущённый Художник попытался встать и извиниться, но вместо этого издал гулкий и, в основном, некультурный звук. Прежний человек пришёл в ярость. И теперь на его калёном лбу читалось одно короткое предложение: «Не потерплю!». Подскочив к мольберту, он открепил незаконченный портрет, аккуратно ссыпал в монпансье крепёжные кнопки и хлопнул дверью. Художник понял, что больше не видать ему ни своей картины, ни обещанного гонорара на сумму в 28 котлет. Скорбно рыдая в ведро, он пошлёпал к общему туалету. Когда он взялся за ручку двери, правую пятку пронзила боль. Громко плача, Художник положил пятку на левое плечо, подтянул к носу и увидел ржавую кнопочную шляпку. Ухватив её зубами, он уже, было, хотел отплюнуть в ведро, как вдруг изнутри кто-то постучался в череп: «Откуда взялась кнопка?».
Художник поднял глаза к окошку: там мелькнула сиреневая молния: калоши возвращались. Вот оно что, старый скряга промахнулся мимо монпансье. Взвизгнув, как ужаленный, Художник устремился к двери. По закону подлости, правую ногу заклинило на уровне носа, и ему пришлось скакать, в основном, на левой. Гнутый гвоздь только-только юркнул в колечко, как дверь дёрнули. «Двум смертям не бывать, одной не миновать, котлеты потерял, хоть кнопку отвоюю»! – эта мысль придала сил Художнику, и он приналёг изнутри. Старьёвщик с озверением крушил дверь вековым монпансье. За древними их спинами роптала столетняя правда, а противился лишь одноногий гвоздь. С переменным успехом бой, в основном, продолжался до вечера. Как и водится, правду снова пригвоздили, а кнопка осталась в студии.
4. Леди Годива
Радостно подкидывая трофей, победитель орлиными кругами носился по студии. Где-нибудь ещё через час он задумался: а на что она мне? Счастье перегорело, взгляд потускнел и медленно булькнул в урну с содружеством линялых, в основном, журнальных вырезок. Крышей содружеству служил трепещущий под окошком снимок из журнала «Плейбой». Эту выгоревшую репродукцию Художник берёг до лучших времен. Когда-нибудь, разжившись маслом, он ещё замахнётся на «леди Годиву».
Леди Годива… Так звали тётеньку, про которую он читал в далёком-далёком детстве. Всех подробностей теперь уже не вспомнить: «Чёрт-те какой Средний век, но не ближе 19-го… В нём стоит старый замок, где-нибудь между Англией и Эфиопией… В нём сидит чёрт-те какая чопорная дама по фамилии «леди Годива», от пятнадцати до сорока… Но это всё припев, а песня о другом – о том, как, скинув барахло, чопорная леди прыгает на кобылку и с утра до ночи шлёндает по двору. Вся, как есть: без лифчика и без трусов. А придворный житель хлопает ушами на всё это безобразие, да только глаз не отрывает»… Прошло без многого сорок лет, но Художника и его штаны по-прежнему волновал тот первый эротический опыт, когда мальчишеская плоть вдруг восстала, а дух затосковал по призванию, которое заключалось в том, чтобы женщины, в основном, сами снимали перед ним трусики. Так он стал Художником, у которого были кисточки, были краски, была даже студия, не было только женщин, добровольно снимающих трусики.
По секрету говоря, сия «грядущая Годива» вот уже много лет служила мастеру и музой, и моделью. Нет, он, конечно, пользовался и другими вырезками, но предпочитал, в основном, эту. Дива, Венера, Вамп! А Художник, если помните, мечтал о юных красавицах. Но, как это ни печально, вот уже год ему нечем было прикрепить картинку к стене. Таким образом, он остался без свежих тел и сдобных пропорций, пробавляясь перезрелыми натурщиками вроде давностного господина старьёвщика.
5. Маркиз Кноп
- Надеюсь, вы догадались, кто был той ржавой кнопкой? - лукаво пропищала рассказчица. – Но, если бы вы только знали, сколько лиц и морд кнопили мною, вы бы поняли, как я ненавижу женщин! Всю жизнь я только и видела стенки, стенки, стенки. Меня вонзали в панели роскошных бань и ширмы дорогих апартаментов, мною подтыкали использованные тампоны в пляжных раздевалках и грязных клозетах, меня подкладывали под толстые и тощие учительские ягодицы. Но всегда подо мной и надо мной были женщины… И ни разу мужчина, если не считать столетнего старьёвщика! Женщины, женщины, сотни, тысячи женщин, и ни одной хорошей. Если бы вы только знали, как я ненавижу женщин! Ведь я, ведь я, - собравшись с духом, она вдруг тихо кончила: - я… мужчина.
- Ты, Кнопка?! – разом вскричали все. – Но ты же Кнопка!
- Господа, будьте предельно внимательны и осторожны. Я ни за что не поверю, что вы не видели вот этот длинный острый нос. А ведь на его счету тысячи и тысячи дырок… Скажите, какому Дон Жуану снилось такое?
- Кто же вы, сударын… пардон, сударь? – смешался Бильярдный Треугольник.
- С вашего позволения, маркиз Кноп. Однако я продолжу…
6. Красавица
Художник бережно пришпилил к стенке портрет любимой «натурщицы» и взял этюдник. Соскучившись по телесной красоте, он ходил из угла в угол, любуясь ею с разных ракурсов. Прошёл час и, в основном, другой, когда в творческом мозгу забродили дрожжи новой идеи. И в какой-то неуловимый миг выгоревшая фотография пошла весёлыми разводами, как радуга после дождя.
- Ура! Ко мне вернулось вдохновение! – вскричал Художник и, слизнув с карандашного огрызка паутину, резкими штрихами набросал лицо, плечи, грудь женщины своей мечты. Эскиз получался живее оригинала. Рождающийся портрет замерцал, засветился, - под пальцами, ретуширующими тень, заструилось тепло.
- Мне бы такую! – мечтательно вздохнул автор и закрыл глаза.
- Какую? – хрипловато проворковали рядом.
Художник вздрогнул, и тотчас правый бок обдало жаром. Он открыл глаза. К нему прижималась высокая женщина, и от брезжащего в полумраке гибкого тела исходил такой зной, что мастеру сделалось зябко. Лицо красавицы улыбалось. Цепкая ладонь легла на его плечо и медленно поползла к запястью. Художник мнительно открыл рот, но задохнулся и упал. Она тотчас упала сверху, обвила змеёй. Раскладушка приказала долго жить. Но оставался видавший виды матрац, который, в основном, и устроил «вампуку».
- Дорогой, - пылко шептала она, приближая земляничные губы, - дай… покурить.
- Кого? – в смертельном ужасе пролепетал он.
- Си… Си… Си-га-рэ-ту!
- Я не курю, – молвил он вечность спустя.
- Ну… - красавица надула спелые губки.
- Си-си-сийчас…
Шаря по углам, он лишь замесил Саяны из пыли – шаром покати! Прощупав шмотки, выгреб всю медь, потом накинул ватник и метнулся в ларёк…
- О, йес!
7. Чудовище
Накурившись, красавица швырнула «бычок» в тараканью лощину, следом полетели одноразовые ресницы. - А выпить у тебя не найдётся, – и горячими руками до хруста сжала его шею, - милый?
- Найдётся, - прохрипел Художник, - найдётся, - и, как сырок из пресса, выскользнул из тугих объятий.
На месте почившей палитры возник алюминиевый поднос, на нём пластмассовая рюмка и мерный графинчик с седой «андроповкой» для примочек.
- А тебе? – страстно шепнула она.
- Я не пью.
- В завязке?
- Врачи...
- Нарко?
- Психо.
- Э, брат, - она озабоченно отклонилась, тяпнула рюмку, - так, может, ты ещё и не... – и нежно тронула пуговку его рубашки, после чего резко вывернула мужскую руку к пояснице и завалила на пол. Оптимист выпрыгнул на ходу. И, похоже, навсегда…
…На пятый день сдох от голода последний таракан. На шестой день Художник взвыл, хотя сил на вытье уже не осталось. Поэтому голос канул тише, чем окурок в тараканью щель. Художник, в основном, был высушен, вывернут и выжат.
"Ещё день, и от меня ничего не останется", - грустно пожалел он, наблюдая за спящим чудовищем, чья буйная головка медленно, но верно плющила его левую руку. А так уже хочется в туалет. Но лучше не пытаться: разбудишь - набросится… Ага, кажется, подвинулась. Рука, в основном, почти свободна. Теперь совсем. И она, кажется, спит! Боже, какое счастье! Так, теперь… А что теперь?
В доме не осталось ничего: ни пищи, ни питья, нет даже туалетной газеты. В основном, только секс. Но уже так в туалет хочется. Дико блуждая, взгляд перепилил настенный портрет. А… а… а хочется так, что не до выбора! А-а-а!!! Минуту спустя скомканный эскиз леди-вамп провалился в унитаз. Ещё через минуту Художник боязливо заглянул в студию… Матрац был упоительно пуст. Красавица исчезла следом за портретом, о котором помнила лишь одинокая кнопка на стене.
8. Дама света
Две недели Художник пахал как каторжный. В конце первой в дом вернулись котлеты, на исходе второй пожаловала новенькая палитра. Но к концу третьей недели вдохновение нескрываемо затосковало. На волю громко попросился свежий образ. Ещё совсем туманный и сырой, он робко стучался коленками и внаглую плакал. В конце концов, сердце Художника не выдержало, а взгляд привычно нырнул в обитель моделей и муз. На этот раз он дёргал наугад. Раз, два и… Выцветший глянец запечатлел раскрашенную и речистую барышню, которая славилась двумя очевидными невероятностями: глазами и косой. В тусовке барышня значилась, как Псюша. В народе прижилась почему-то Косюша. С трибуны Косюша неутомимо пеклась о благе всех, имея в виду себя, и, чуть что, жёстко душила соперника двухметровой косой. А в свободное от трибуны время Псюша на пяти каналах вела ежечасные туалет-шоу, где побивала оппонентов - в основном, лающим матом. Оппонентами Псюши были все, кто против. Она же ведущая была!
Была, не была, Художник воткнул кнопку. В следующее мгновение случилось то, что его, в основном, не удивило. Интуитивно он уже был готов к свежему чуду. Но не настолько, чтобы оно свалилось прямо на его матрац. Да при этом уставилось огромными глазищами, которые реально-то были не больше пары семечек, к которым кто-то догадливо присобачил четыре плюшевых папахи.
Пару раз мохнатые семечки потыкали и художника. Несильно, как если б он был из стекла. Потом с наглядным ужасом обвели жилище… Зловеще зависло затишье. Потом барышня крепко свела опахала, и студию исполосовал прославленный мат. Тот самый, от которого дохли вороны и глохли слоны. Но и Художник не с кондачка готовился, набив уши жвачкой. Девушка ждала реакции, а в ответ тишина. С каждым воплем с неё тоннами стекали пот и спесь. Однако Художник, скрестив руки, уверенно молчал и, в основном, созерцал. В войне нервов «наша взяла». Великий мат отшумел и полегонечку спёкся.
- И пошто орёшь, Псюш? – только и сказал Художник, после чего, дурея от собственной дерзости, пихнул тугой бок. Не удержавшись, Псюша плюхнулась на живот. – Так вот и лежи, я тебя писать стану.
Недавняя гаркуша распялила рот и захлопала губами, как рыба перед сном.
- Псюш, тебе приходилось быть Мальвиной?
В «зелёных семечках» пророс испуг, который разрешился искательной улыбкой. Псюша умильно закивала. Привыкшая к каверзам и козням света, она отчётливо уразумела, что попала в плен к врагу. Коварному и злому. Чего другого в тусовке не встретишь. Этот же был, в основном, другой. Он был беден, а богатые бедных не наблюдают. Так что лучше не вякать и быть готовой…
Так и жили недели две. Потом Псюша почти догадалась, что, к чему. А главное – как и отчего? И начала потихонечку тявкать. Потом совсем догадалась. И стала, в основном, гавкать. Лай художнику надоел ещё раньше, чем любовь. И когда она устроила трёхчасовую арию Муму, он молча смял бумажку. Прямо в студии. И даже на её глазах. Пшик, Псюша…
9. Колдунья
С тех пор он сознательно избегал красавиц. И твёрдо взял за правило: уж если выбирать, то не вслепую… Однако, злость прошла, и он соскучился. И вот уже рука тянется к кнопке. И вот уже кнопка вдавлена в стену, а в его объятия прыгает знаменитая знахарка. Художник тихо паникует. Справная кареглазая брюнетка с картинки на счёт «раз, два, три» преображается в седую, в основном, бабусю с красными разбойничьими глазами.
Та, которая в телевизоре клялась всех исцелить, сама состояла, в основном, из незаживающих болячек. И уже на второй день отклеила парик. Ворожея даже не скрывала от Художника тотальную свою хворобу. Думала, поди, что он такой же шарлатан, ну разве чуточку покруче. Картинку он отодрал сразу же, как шаманка прикорнула (на пятый день своей хронической бессонницы).
10. Королева
Взяв недурственный антракт, художник докончил портрет Мальвины и даже выгодно сплавил его Обществу оголтелой откровенности «Мультфильм», что вот уже лет двадцать маялось в поисках образа Прекрасной незнакомки. Гремучая смесь шлюхи, стервы и дурынды пришлась ООО ко двору. На радостях Художнику отвалили аж два бачка, в основном, питательных отходов телестудии «Товарищ».
Припухнув на «товарищеских» харчах, Художник снова загрустил и как-то, не стерпев, шагнул к заветной урне. На этот раз он был крайне разборчив - тасовал картинки три часа кряду. В конце концов, победила королева какого-то «реликтового» периода. Нет, не факт, что она жила так давно. Но убранство и диадема тяготели к архаике. Смолоду, глядя на добродетельный фас, художник звал её то, Изольдой, то Фрудегондой, то Марго. А, если сильно напивался, то, в основном, Жужуликой. К встрече августейшей особы он готовился загодя, успел даже смастерить подведённые серебрянкой латы из стекловаты и пенопластовую корону.
И вот Жужулика сошла со стены. Действительно, прекрасна и, в основном, добродетельна, что он понял, когда она отказалась разделить с ним ложе. Долгими ночами оба предавались грёзам о высоком, то есть о глобализме. А утром он яростно вычесывал из тела стеклянные крупинки. Лишь на третью ночь художник понял, что королева не умеет любить. Никого. Её заботили лишь потоки: нефти, золота и, в основном, наркотиков. Векторы этих потоков она чертила фломастерами по карте мира, в которую он персонально для неё превратил белёную стену.
И не было для Жужулики ничего милее этих потоков, а также сводок о котировках фунта стерлинга, доллара и евро, которые она, на удивление супругу, брала, в основном, из головы. Во всём остальном, королева была целомудрена и недоступна.
Но однажды, услышав по радио про голод в Африке, Художник пожалел негритянских деток и попросил королеву прекратить войны и политические интриги, что долгие шесть веков вело правительство её маленькой, но алчной страны. В ответ её величество желчно расхохоталось: «Ни за что», - и брезгливо добавило: «Боюсь, как бы мне не пришлось раскаяться в своём выборе, любезный». В ярости художник сорвал пенопластовую корону и набил величество, в основном, по голове.
Так впервые поднял он руку на женщину. После третьего удара корона, в основном, рассыпалась. Однако Жужулика не издала ни стона, ни звука. А к утру, в основном, скончалась. Как пить дать, её величество не вынесло унижения. Потрясённый своей жестокостью, художник разорвал монархический портрет, вытянул из урны следующий и пришлёпал к стене.
11. Писательница
На смену королеве прихромала розовенькая, толстенькая и косенькая писательница. Интеллектуалка, эрудитка, к 66 годам она ухитрилась настрочить 666 детективных и при этом, в основном, любовных романов, но до сих пор не сочинила для себя мужа.
Обнаружив на матраце мужчину, романистка ровно 66 секунд хищно приглядывалась, после чего вырвала из ридикюля охотничий нож и ринулась в бой. Художник сразу догадался, что у него два пути: либо умереть, либо сделаться рабом её комплексов и фантазий. Поэтому вторые 66 секунд он, в основном, позволял ей расчленять свой халат, а в начале третьих разведал третий путь – то есть взял и мирно отвинтил кнопку. Вспорхнув, карточка причудницы шипуче сморщилась на голубом венчике крохотной газовой конфорки.
12. Разбойница
На этот раз Художник, в основном, обходился без музы. А когда совсем уж закручинился, то выбрал чёрно-белую фотографию смазливой мордашки с отчаянным взглядом. Материализовавшись, она первым делом сорвала со стенки своё изображение, поэтому он так и не узнал, что в самом низу едва различимо темнело: «Их разыскивает милиция». От рывка кнопка отлетела в угол. И зажили они с разбойницей весело и счастливо. Девица была нежной, ласковой, домовитой и ужасно справедливой. Поэтому Художник решил связать с нею дальнейшую жизнь. По этому случаю даже тапочки купил, чтоб ноги не занозить. А в тапочках забыл он о кнопке и о самом последнем своём шансе.
- Каком ещё шансе? – брюзгливо чихнула бронзовая Чернильница.
- Как это о каком? – возмутилась дверная Задвижка. – У всякого мастера есть правило: «Семь раз отмерь, один отрежь». И значит, у Художника была ещё одна, седьмая по счету, возможность попытать судьбу, найти свою седьмую музу.
- Ах, как вы верно подметили, – вдруг всхлипнула Кнопка. – Но увы и ах. В один распрекрасный и преужасный день влюблённый художник наступил тапочкой на потерянную кнопку, кнопка застряла в подошве, а разбойница тем же несчастным вечером выкинула тапочку в окно…
- На кой? – мрачно полюбопытствовал бильярдный Треугольник.
- Бытовая сцена.
- Вот так всегда, – насупился Треугольник. - Чем дело-то закончилось?
- Говорят, она его зарезала, - вздохнула Кнопка.
- Нет! Он её! – убеждённо булькнула ромовая Бутылка. - Я это слышала от самого Волшебника. Лично и конфиденциально.
- Давайте, обойдемся без домыслов, - прошелестела Вуаль. - Сказка закончилась ладно.
- И ладно! – гулко порешил общий их хозяин Сундук.
Идея 2006, закончено 29 октября 2012
Другие сказки из цикла:
Сундук и его население - http://proza.ru/2008/12/17/307
Лихие бургуты и оборотни пустыни - http://www.proza.ru/2009/03/19/766
Вуаль колдуньи Магаэльты - http://www.proza.ru/2011/05/12/157