Арви ПЕРТТУ
Красный квадрат
Глава 1,
В которой Александра Линдхольм, барышня 25 лет из Хельсинки, отправляется в Беломорскую Карелию в марте 1918 года.
Прошлого не вернуть, но хватка его сильна, оно не отпустит никогда. Санни смотрела в окно на мелькавшие мимо деревья, серые сараи в полях, которые покрывал дряблый мартовский снег, грязно-красные дома на пригорках, маленькие черные пятна на снегу: людей, лошадей. Она фиксировала пейзажи тренированным взглядом рисовальщика, но внутренний взор удерживал только кровавое море на набережной Круунунхака, в тот последний вечер, когда солнце опускалось за крыши самого центра города. Она чувствовала себя на том берегу, будто на краю проруби, готовая кануть в пустоту, смерть, вечность, которая, тем не менее, не могла дать забвения, а только нескончаемую боль. В Питере, почти три года назад, она долго стояла у «Черного квадрата» Малевича и не могла понять. Теперь она знала, что война изменила мир кардинально, его нельзя было больше изображать традиционным способом, поскольку мир сбежался, а может, расширился, превратившись в черный квадрат.
В Иисалми меняли локомотив.
Санни смотрела на белый перрон, удивляясь, почему пиексы мужчин не оставляют грязных следов на снегу. После окровавленной слякоти и весенней серости Хельсинки казалось, что время повернуло вспять. Снова была зима, площадь за вокзалом под толстым снежным покровом, на березах, растущих за обширным станционным двором, толстый слой инея. Маленькое здание вокзала посреди заснеженного пейзажа казалось пряничным домиком в сахарной глазури. Она впервые была столь далеко на севере, а впереди ожидала еще долгая дорога в Каяни.
Санни спала почти всю дорогу из Куопио. Она настолько устала после своего побега, что не в силах была следить за изменениями в природе. Из Хельсинки до Коувола она добралась на товарняке красных, спрятавшись в куче мешков на открытой платформе. Промеж мешков гулял ледяной сквозняк, однако, к счастью, поезд шел всю дорогу почти без остановок. В Коувола было сложнее. Санни удалось незаметно выскользнуть из поезда, и она некоторое время шаталась в окрестностях вокзала, не решаясь выспросить путь на север. Боялась она не напрасно: вскоре ее остановили на улице двое мужчин с красными ленточками на ушанках:
– Куда это парень направляется?
Санни пролепетала что-то о потерянных родителях, которые остались в Валкеала, пока она, то есть он, гостил у родственников в Котка:
– Там уже стоят белые?
– Э, парень, лахтари крепко застряли на той стороне Савитайпале.
– Так я попаду в Валкеала?
– Разве что пешком, – мужчина указал в сторону Кауппаланкату. – Нет там никаких войск.
Покидая Хельсинки, Санни изучила карту и постаралась запомнить маршруты следования и названия мест. Она не осмелилась взять карту с собой, опасаясь, а вдруг ее задержат, и тогда карта будет свидетельствовать против нее. Через Валкеала шел путь на Миккели. Туда было полторы сотни километров, но теперь главным было выбраться на правильный путь. Санни надеялась, что подвернутся какие-нибудь сани, повозка. Она предполагала, что после захвата Варкауса белые двинутся к югу.
Строение вокзала в Коувола и деревянные дома слободы вскоре сменила лесная дорога, которая временами выныривала из темной глуши в открытое поле, обжитое крестьянскими домами, и опять пряталась в лес. Идти лесом казалось Санни безопаснее, вблизи домов она инстинктивно втягивала голову в плечи и почти пускалась бежать.
После трех часов интенсивной ходьбы она добралась до Валкеала. В сумеречном вечернем свете она заметила три лошадиных повозки возле большого дома чуть в стороне от дороги. Возле саней суетились какие-то люди, которые выносили из дома вещи. Пожилой человек на пороге дома был похож на попа. Неужели красные грабили поповскую усадьбу? Однако хлопоты напоминали не грабеж, а скорее бегство. Мужчины, грузившие поклажу, переговаривались между собой шепотом и передвигались пригнувшись. Красные грабители бывали грубы, они бы наверняка кричали и стреляли. Санни решила попытать счастье и направилась прямо через двор к этому попу.
– Добрый день, – Санни произнесла смиренно и стянула с головы шапку. – Извините за беспокойство, но вы случайно не в Миккели направляетесь?
Поп ничего не спросил, наверняка догадавшись по разговорной манере Санни, что паренек не из торпарей. Кивнув, он рассказал, что ожидает наступления белых, однако не хочет оставаться в зоне боев.
– Красные наверняка при отступлении разграбят все что можно. Молодому человеку нужна повозка?
Едва стемнело, отправились в путь. Проводник, человек из Мянтюхарью, знал зимний путь, который не патрулировали красные. В Мянтюхарью можно было отдохнуть, там уже стояли белые. Санни смотрели с воза на темные дома и тихие деревни, открытые поля. Дорога сквозь ночь казалась бесконечной, но в овечьем тулупе, который дал добрый поп, было тепло в санях среди мешков и прочей поклажи. Друг за другом следовало четверо саней, колокольцы были сняты с оглобельных дуг, слышался только стук копыт по заснеженной дороге да приглушенный скрип полозьев. Все это казалось новым и незнакомым для Санни, после Хельсинки, Берлина и Петербурга она будто попала в какой-то иной мир, о котором только читала в книгах. И все же это была ее родная страна, та самая Финляндия, поэзию и тысячелетнюю исконную мощь которой превозносили карелианисты и прочие национальные романтики. В символических произведениях Галлен-Каллела она все же более напоминала сказочную страну Парижских галерей, понятную лишь отстраненно модернистски. Но этот пейзаж и это путешествие были чем-то совсем иным, чем-то исконным, почти дохристианским. Санни действительно ощутила собственные корни, которые врастали в придорожные пни и коряги, хворост и наст, в них не было ничего символического. Но они были истиной, эта холодная и темная страна была ее родиной.
В Миккели Санни прочла в газете воззвание подполковника Мальма: он приглашал «молодых, крепких и смелых» мужчин принять добровольное участие в походе на Беломорскую Карелию. Сбор объявляли в Куопио. Санни зашла узнать подробности во фронтовой штаб Саво, но там полагали, что Мальм отвлекает юношей, жаждущих приключений, от более важных занятий. В феврале Маннергейм издал приказ об освобождении Карелии. А Свинхувуд говорил о захвате Кольского полуострова.
«Какой в этом смысл, когда в руках красных вся южная Финляндия от Турку до Выборга? И Хельсинки», – кипятился дежурный младший офицер.
Санни не могла думать о Хельсинки, она помнила только санный путь из Валкеала в Миккели и решила ехать в Куопио. Она хотела принять участие в чем-то настоящем, но не допускала и мысли о возвращении на юг, даже с оружием в руках. Она не желала мстить, а только штопала дыру, образовавшуюся в отсутствие своего дяди. Военным приключением? Это лучше чем сидеть в Хельсинки, ожидая, когда же пнут в дверь. Дядя не верил в помощь немцев и не собирался бежать из Хельсинки. Ходили какие-то слухи, но немцев что-то не было слышно. В Берлине Санни поняла, что если немец что обещает, так точно сделает. А они не обещали. Приходилось выбираться из этого собственными силами, а для этого нужно было убивать.
В Иисалми в сели новые пассажиры. В вагоне стало тесновато.
«Железная дорога на Ювяскюля в наших руках!» – кричал высокий прыщавый парень, как будто только что вернулся с захвата этой дороги. Никто ничего не сказал. Дорога. Кого она интересовала! Сейчас путь лежал в Беломорскую Карелию, во исполнение национальной идеи сильных мира сего. Молодежь в военной форме глядела прямо пред собой или дремала, притулившись к плечу соседа.
Санни прочертила расческой понюшку кокаина на поверхности карманного зеркальца и через трубочку втянула в себя. Парни на нее не смотрели. Просто не решались. Да она и сама не решалась взглянуть на себя, на шрам, отражавшийся в зеркальце. Она кинула взгляд на молодых мужчин, которые сидели в вагоне. Кто-то смотрел в окно, кто-то играл в карты, кто-то читал. В вагоне пахло дешевым табаком и грязными портянками. Парни избегали взгляда Санни, опускали глаза, заметив, что она на них смотрит. Молоденькие мальчики, цыплята, молоко на губах не обсохло, многие наверняка младше ее лет на десять. Неужели она – часть этой команды, одна из них? Одна в этой потерявшей разум стране?
Санни надеялась, что добровольцы Карельского похода будут действительно «крепкие и смелые» мужчины, воины, но эти были школьниками, пацанами, которые едва успели получить фуражку студента. С другой стороны, она сама попала в команду добровольцев только благодаря тому, что в мужской одежде, коротко стриженая, была похожа на мальчика. В Куопио на вербовочном пункте никто ничего не заподозрил, ее определили в первую роту, записали как Сантери Линдхольма и приказали получить на складе оружие и амуницию. Парни в поезде догадались, что она женщина, но ничего не сказали, только поглядывали исподтишка. Пугала ли их женщина в мужской одежде или этот страшный шрам? А может, они просто не видели в ней женщину, по крайней мере, такую, на которую стоило бы смотреть известным образом. Сани была для них слишком старой. Ну, можно было хотя бы сидеть спокойно. Мысленно пролистывать все, что пришлось испытать, вспоминать дядю, попытаться сжать свое горе в тугой комок, который можно выгнать из сердца только через большую боль. А еще – рисовать в воображении картины приключений в экстремальных условиях, которые могут оказаться реальнее Берлина и Петербурга.
У Санни были с собой рисовальные принадлежности, однако кровавый квадрат накрыл собой все, сделал детали незначительными. Она и не собиралась искать в Беломорской Карелии карелианистских сюжетов, ей просто хотелось пожить настоящей калевальской жизнью, быть солдатом среди солдат, но при этом оставаться женщиной среди мужчин. Разглядывая молоденьких пацанов, она ощутила разочарование. Разве можно вот с этими испытать настоящее упоение боем?
С самого начала пути Санни внимательно прислушивалась к разговору парней. По мнению тех, которые жаждали приключений и, судя по манере разговора, принадлежали к числу образованных, Карелия представлялась местом романтичным, отвечающим идее Великой Финляндии. А те, кто больше походили на крестьян, тихонько переговаривались о том, как бы попасть на такой фронт, где можно обойтись малой кровью. Они были явно стреляные воробьи, и для них было важно не сражаться с соплеменниками.
«Русских побьем, и сразу домой».
«Русских да русских. А разве там не против красных финнов придется драться?»
Санни не участвовала в разговоре, и никто к ней не обращался. У нее было странное чувство, будто она наблюдает за всем происходящем в вагоне, будучи сама невидимой, как-то со стороны, как за пьесой в театре. Она не ведала мотивов героев, о них можно было только догадываться. И все же по старой привычке она разглядывала лица глазом рисовальщика. Молодой человек, сидящий напротив Санни, наверняка был из крестьянской семьи. Его могучие руки немного по-стариковски лежали на коленях, и весь облик дышал основательностью. Он и говорил многозначительно, как старик. По проходу вагона беспокойно разгуливал туда-сюда гладкощекий круглый крепыш, на правой руке которого Санни заметила кольцо. Женским взглядом Санни оценила кольцо как довольно дорогое. Потомок богатого рода, студент? Явно обручен. Наверняка кольцо – драгоценность, передаваемая по наследству. Может, этот парень вспоминал свою невесту, меряя шагами длину прохода? Он ни с кем не разговаривал, отсутствующий взгляд ни на ком не останавливался, направленный скорей внутрь самого себя. Что привело его в ряды добровольцев, почему он оставил невесту и отправился в северную глухомань? В его облике не чувствовалось воодушевления, скорей нервозность. Может быть, этот парень попросту сбежал, как и Санни? Его возлюбленную изнасиловали, а, возможно, и убили, и парень решил отомстить или поискать лекарство, чтобы заглушить свою боль, хотя бы ценой смерти. Но почему в Беломорскую Карелию, можно было воевать и поближе. А сама Санни, почему она направлялась именно туда?
Долгая дорога успокоила разговоры. Было время подумать, и первоначальный энтузиазм потух. Теперь парни переговаривались немного. Все восторженные речи были уже сказаны, пришло время подумать о том, куда же они направляются. Те, которые были знакомы прежде, сидели своим кружком, некоторые оставались в одиночестве, как и Санни. Они ехали на войну, освобождать Карелию.
В Куопио красивый и по-немецки статный егерский лейтенант Паарма воодушевленно вещал о помощи соплеменникам и русском иге, с которым наконец-то будет покончено. Паарма напоминал дядю, коленки и икры Санни задрожали, стоило ей взглянуть на обветренное лицо и массивный подбородок. Во время своей речи егерский лейтенант расхаживал перед строем, похлопывая хлыстом по голенищу. В это жесте тоже было что-то немецкое. Парни слушали с горящими глазами, раскрасневшись. Теперь они притихли, может, дорога успела навеять грустные мысли? Решительность Санни, напротив, укрепилась.
Она попала не в роту красивого Паарма, а в группу лейтенанта запаса Сиппола, но была и этим довольна, поскольку ее рота отправлялась первой. Она не знала, куда держала путь, знала только, что именно ищет. У нее была винтовка, и она ехала на север. Она была Сантери Линдхольмом, солдатом похода подполковника Карла Вильгельма Мальми.
Санни посмотрела в окно. Группа безоружных людей стояла на платформе под охраной двух солдат в овечьих полушубках. В глазах у них был страх, но никак не угроза. В Миккели Санни слышала о кровавой бане в Варкаусе, которую еще называли лотереей в Хуруслахти. Неужели победители выбирали жертв по жребию? Варкаус был последним гнездом красных на территории белой Финляндии, он пал только две недели назад. Это последние красные, оставшиеся в живых? Они не выглядели угрожающе, но Санни знала, как они ведут себя, получив в руки оружие. Только численное преимущество делает человека храбрым.
Поезд стоял в Иисалми уже второй час. Санни не решалась выйти на улицу, опасаясь отстать от поезда. Парни, несмотря ни на что, спокойно разгуливали по перрону. В вагоне было душно. Сани решила проветриться. Безусловно, она успеет запрыгнуть в вагон, когда к поезду прицепят паровоз. Встав на подножку вагона, Санни спрыгнула вниз, больно подвернув увечную ногу. А чего иного следовало ожидать? Восхищенных взглядов? Калека в мужской одежде со стрижеными волосами, да еще свежий красный шрам от виска до подбородка! Санни достала пачку сигарет из внутреннего кармана и закурила. Это были последние папиросы дяди, Санни постеснялась курить их в поезде. Парней наверняка бы удивили дорогие французские папиросы «Gitanes».
«Барышня не угостит папироской?» – напряженно-хриплый голос произнес где-то рядом.
Обернувшись, Санни посмотрела на высокого прыщавого парня с красным лицом, который только моргал, не зная, какое выражение придать своему лицу. Поповский сынок, подумала Санни, и ей стало смешно. С какой стати тут поповский сынок, этот белый воротничок под амуницией, застегнутой на все пуговицы? Да и вовсе не прыщи у него на лице, а оспины. Разве дети пасторов тоже болеют оспой?
Протянув парню пачку папирос, Санни усмехнулась:
– А что, лейтенант уже догадался?
– Хорошие папиросы, спасибо. Да я не знаю. Догадался по жестам.
Парень хотел расспросить, но стеснялся. Санни протянула ему руку:
– Санни Линдхольм из Хельсинки. Пришлось спешно уехать.
Кивнув, парень спросил:
– Красные?
– Да. Такие же, как вон те, только более наглые, – Санни кивнула в сторону пленных.
Пленные неподвижно стояли на перроне, лица у них были красные, а носы белые. Цвета войны. Офицер подошел к одному из охранников и что–то сказал. Солдат крикнул:
– Напра–во!
И группа скрылась за зданием вокзала.
– Откуда ты родом? – спросила Санни.
– Туомас Мякинен, – парень снова покраснел. – Из Ювяскюля, на поезде добрался через Пиексямяки.
– Студент?
– Да. Поступил в Хельсинкский университет прошлой осенью.
За вокзалом раздались выстрелы. Побледнев, парень застыл на месте. Папироса задрожала в его пальцах.
– Их расстреляли?
– Да, наверное. А что еще с ними делать?
К зданию вокзала подъехали сани, и из-за угла стали выволакивать трупы. Двое мужчин тянули тело за подмышки, и сапоги убитого оставляли в снегу глубокую борозду. После второго или третьего трупа борозда уже не была белой. Солдаты забрасывали убитых в сани. Их ноги торчали из саней, как поленья из воза с дровами. Санни подсчитала трупы. Их было восемь. Это странным образом успокоило ее. Возница зашел внутрь вокзала согреться. С саней текла кровь, и снег вокруг полозьев почернел. Санни смотрела и чувствовала, как боль просыпается в ней, и это было хорошо. Санни жила. Она посмотрела на Туомаса. Его лицо позеленело, и он глядел в землю.
– Пойдем, у меня есть лекарство от этого.
– Лекарство?
– Кокаин. Не пробовал?
Из Каяни длинным караваном двинулись к границе в ярком мартовском свечении. Снег еще лежал, в лесу был плотный наст, который выдерживал людей, дорога была по-настоящему зимней. Обоз, состоящий из десятков повозок, быстро продвигался вперед. Санни казалось странным, что у ста пятидесяти мужчин было с собой столько вещей. Туомас, с которым она подружилась, объяснил, что в повозках, помимо провианта, тысячи винтовок для карельских соплеменников.
– Они же не могут воевать с русскими голыми руками.
– А почему ты думаешь, что они вообще хотят воевать?
– Но они же не хотят остаться под властью красных русских. Освободим Карелию, свергнем несправедливость, царившую веками, и финские племена наконец воссоединятся!
Туомас уважительно поправил на рукаве белую с надписью «За Карелию!». У Санни была такая же.
– А мы справимся?
– У нас с собой по крайней мере один станковый пулемет, я видел, как его загружали в Каяни. Вряд ли у русских есть такой на вооружении, – воодушевленно шепнул Туомас.
Дневной марш оказался длинным, но Санни выдержала. Больная нога сперва мешала передвигаться на лыжах, но постепенно нашла правильный ритм. Русская трехлинейка весила порядочно, но Санни и к ней привыкла, тем более что не нужно было тащить на себе тяжелый рюкзак с провизией – он ехал в санях. Погода стояла торжественная, это придавало хотя бы моральные силы. Хотя глаза уставали от яркого солнца конца зимы и слепящего поблескивания наста.
Первую ночь провели в Хюрюнсалми. Местный крестьянин Хейккинен, «Дед мороз», предоставил свой огромный дом для постоя целой роты. Старик напоминал сказочного колдуна, у него была борода, разбегавшаяся надвое, и острые глаза, ястребиный взгляд которых покалывал из-под кустистых бровей.
Штаб подполковника Мальма располагался в помещениях второго этажа, рядовые разместились в жилой избе и комнатах первого этажа. Командир роты Сиппола занимался размещением людей и зычно покрикивал. Его команды были грубыми и безотлагательными, однако не походили на офицерские команды. Кто-то объяснил, что Сиппола был строительный мастер по гражданской профессии, поэтому умел на людей орать и требовать результата, однако в точности не знал армейского устава. С другой стороны, они и были не армейцами, а добровольцами.
Сиппола выглядел каким-то суетливым и вздорным. Он легко принимался спорить и распекать солдат, вместо того чтобы ограничиться точным приказом. Его опухшее лицо наливалось краской, а руками он махал, как вздорная старуха. Его поведение столь явно противоречило его же аккуратной «господской» одежде и аккуратно подстриженным усикам, что выглядел он явно комедийным персонажем. Санни попыталась представить Сиппола в кругу семьи и пожалела его жену.
Мужчины устраивались на ночлег, сон настигал их, стоило голове едва коснуться подушки. Санни рассеяно смотрела на бойцов, она впервые видела всю роту целиком. В Куопио присутствовала только половина, большая часть присоединилась к ним Иисалми. В поезде она видела только пассажиров собственного вагона, а при отправлении из Каяни Санни стояла в строю, поэтому и там не могла разглядеть лица своих соратников. А в походе она видела только спины идущих впереди. Теперь она заметила, что большей части бойцов было едва за двадцать, были лица и помоложе, почти школьники. Санни ощутила себя старой и поняла, что ее удел в этом походе – оставаться в одиночестве. Она удивлялась собственной изолированности, тому, что, несмотря на то, что она зафиксировала черты лица этих парней, она оставались для нее безликой массой. Может, общая идея или общий страх делал их всех похожими? Среди бойцов были высокие ребята и плотные ребята, этот спал с открытым ртом, тот надвинул фуражку на глаза. Санни разглядывала их руки, они могли рассказать больше, чем лица, по крайней мере, по рукам можно было отличить крестьянина от студента, рабочего от бездельника. Но лиц, лиц у них не было, они были просто молоды, и униформа делала их разнокалиберными оловянными солдатиками. Лица была у штабных офицеров и Томаса, потому что он единственный, кто осмелился заговорить с Санни. Санни прислушивалась к детскому сопению солдат во сне, их похрапыванию и чувствовала себя в безопасности.
Утром продолжили путь через Кухмо по столбовой дороге до самого Раате. До границы дошли за три дня. По мартовскому насту на лыжах добраться можно было бы и побыстрее, однако из-за огромного обоза приходилось ждать, что, по мнению многих, было напрасным промедлением. Мужчины рвались в бой. Наконец-то они приблизились к зоне военных действий. Момент на границе был торжественным.
Санни и Туомас стояли в шеренге со всеми вместе на льду озера Рааттеенярви. Противоположный берег озера был русским, граница проходила прямо по озеру. Естественно, она не была прочерчена на льду, это Сиппола так решил, что она проходит именно здесь. Хором исполнили «Песню карел», хотя здесь, на севере, она выглядела немного нелепо. По мнению Санни, песня относилась к сочным колосящимся нивам Карельского перешейка, яблоневым садам Карелии, Вуоксе и Ладоге. А здесь их ожидала только суровая лесная глушь, но и там, среди густых лесов, затерянные в сопках, были карельские деревни.
Подполковник, невысокий господин с бородкой клинышком, в котором Санни мгновенно распознала профессионального вояку ушедших времен, сказал перед строем пламенную речь об историческом значении момента. В речи чувствовался явный шведский акцент, из-за чего некоторые бойцы деревенского происхождения тихонько посмеивались. Мальм подчеркнул, что в Беломорскую Карелию они направляются в качестве просвещенного братского народа, старшего брата, поэтому следует вести себя соответственно:
«Относительно цели нашего похода для членов моего штаба и для бойцов хочу подчеркнуть следующее: мы оказываем карельскому народу моральную поддержку в его стремлении освободиться от российского рабства и присоединиться к Финляндии на основе кровного братства. Помните, что задача этого просветительского и одновременно исторически значимого похода будет полностью выполнена только в том случае, если мы со своей стороны будем бескорыстно преданы требованиям человечности и гуманности. Особого уважения требует религия местного населения и связанные с ней традиции, которые нельзя оскорблять ни в коем случае. Даже малейшее отступление от этого принципа я буду строго наказывать».
После речи Сиппола скомандовал «смирно», и, отдав честь, рота грянула государственный гимн. Через озеро прошли единым фронтом, с поднятым флагом. Мальм возглавлял шествие, а Сиппола выглядел раздасадованно. Санни ожидала чего-то, возможно, выстрелов или хотя какого-то движения на противоположном берегу, но сплошная стена хвойного леса отражала только поскрипывание их сапог по насту, покрывающему лед озера.
Перевод с финского Яны Жемойтелите