Читая о горьких детских слезах, невозможно быть равнодушным.
"Я осталась одна. Сводная по отцу сестра моей матери забрала сироту к себе вместе с квартирой в центре города. Часто думаю о том, что лучше бы я росла в детском доме. Возможно, меня удочерили бы какие-нибудь добрые люди, и не пришлось бы терпеть бесконечные унижения, побои и ненависть, которыми наполнились все последующие годы моего взросления. Хотя судьбу не исправишь. Видимо, нужно было пройти через всё это, чтобы стать собой. Описать моё воспитание можно просто одной фразой, которую я слышала наиболее часто: "Неблагодарная дрянь, ты меня запомнишь надолго!"
За малейшую провинность она таскала меня за волосы, выкручивала уши, швыряла как куклу на пол, секла ремнём, могла в особой ярости приложиться и ногами. А уж стояние в кладовке в полной темноте замкнутого квадрата, забитого старым хламом, пылью и пауками, точно не забыть никогда. Узкая щель света под дверью не спасала. Стены начинали надвигаться и давить, словно в камере пыток, воздуха переставало хватать и удушье подкатывало к горлу, начиналась паника. Она ждала, когда истерика закончится, и открывала замок лишь тогда, когда сознание покидало меня."
В некоторые листы дневника были вклеены фотографии. Их было немного, всего несколько штук. На одной из них Агнешка стояла в детском саду возле новогодней ёлки в каком-то сером невзрачном платьишке, ничем не украшенном. Волосы собраны в два хвостика один выше другого, и это создавало впечатление зайчика, опустившего одно ушко, несчастного и страдающего тогда, когда у всех остальных детей праздник, есть мамы и папы, подарки и красивые наряды. Тонкие ручки безвольно свисают, словно две верёвочки. Бледное, грустное лицо таит в себе сотни мучительных вопросов, на которые нет ответов, но самый главный из них звучит громче всех: "Почему мир так жесток?!" Эти глаза впиваются мне в сердце, и оно кровоточит. Все мои философские трактаты рушатся перед взглядом этой маленькой рыжеволосой девочки, лишённой любви и человеческого сострадания. Хочется прижать её к себе и никому не отдавать, уберечь, спасти, отогреть...
Я жил в те годы в другой стране, и у меня были самые лучшие на свете родители. А где-то в Польше, в небольшом городке под Варшавой, существовала вот эта маленькая девочка со своей горькой судьбой.
Сколько таких детей рядом с нами, в каждом городе, школе, во дворе стоящего неподалёку многоэтажного дома? Над сколькими издеваются сверстники, ощущая их незащищённость, слабость, уязвимость, непохожесть на других?..
У такого ребёнка словно надпись на лбу: "жертва". Эти дети страдают не только дома, но и в школах, до тех пор, пока не смогут перебороть свой страх, и стать достаточно сильными, чтобы ответить, постоять за себя.
"Вначале хотелось ей угождать, чтобы меня полюбили, но это раздражало её. Ни моя покорность, ни смирение, ни послушание не приносили своих плодов. Я стала "грушей для битья". У Матильды своих детей не было. Да и кто бы позарился на её "чистоту". Закомплексованная и ожесточившаяся на весь белый свет в ста килограммах жира, рыжая, покрытая веснушками, она вечно источала неприятный запах и зловонные слова. Мои волосы были ярче и темнее, кожа - белой, тело тоненьким, почти невесомым. Всё это безумно злило мою попечительницу. Только сейчас понимаю, сколько в ней помещалось ненависти, но отправить меня в детский дом, которым она вечно угрожала, не могла: иначе бы потеряла квартиру, по завещанию принадлежавшую мне. К тому же ежедневная возможность отыграться, потешить своё самолюбие, издеваясь и унижая моё человеческое достоинство, доставляли ей удовольствие.
Так год за годом, день за днём во мне вырабатывалась ответная злость. Уже в четырнадцать лет я округлилась там, где это было нужно, и начала притягивать мужские взгляды. Теперь она ненавидела меня пуще прежнего.
Я часто убегала из дома, прогуливала школу и начала путаться с парнями. Вначале пыталась получить хоть какое-то подобие внимания и ласки, особенно от зрелых мужчин. Но что может чувствовать подросток от секса в четырнадцать лет? Ничего, кроме разочарования и очередной порции унижений. Неокрепшая, изломанная психика и организм, из которого взрослые дяди выжимали всё, что только могли для собственного удовольствия. Страшная правда жизни. Ведь нормальный, духовно развитый человек и не подумал бы о подобном, поэтому на моём пути встречались мужчины особого типа... Их жажда обладания мной увеличивалась и достигала порой агрессивных форм. Убегая от одного любовника к другому, я научилась воровать, а чуть позже использовать их так же, как они меня, давить на слабые места, безжалостно шантажировать и добивать. Чем старше и опытнее я становилась, тем больше ощущала своё могущество над самцами. Могла завести кого угодно с полуоборота, довести до исступления, удовлетворить так, что они валялись потом у меня в ногах, выпрашивая ещё хоть каплю нежности...
Мой дар стремительно развивался вместе со мной. В шестнадцать я уже выглядела как совершеннолетняя, мало кто из моих знакомых мог подумать, что спутался с малолеткой. В школе меня терпели и кое-как "тянули за уши" учителя, кто-то жалел, что сирота, но были и те, кто намекал на постель. Только вот я уже была умная и прогибала ситуацию в нужном мне направлении."
Стоп! А с этого момента поподробнее. Она уже тогда включала внушение. Правильно, нужно же было выживать! И те, кто использовал её в четырнадцать, уже к шестнадцати годам были использованы ею сами.
Ком подступил к горлу, я не узнал ничего нового, история жизни Агнешки мне хорошо знакома по исповеди, но воображение рисовало жуткие картины, и избавиться от них было непросто. Становилось всё более понятно, почему она так долго отгораживалась от мужчин в целом, воздвигнув любовь ко мне между собой и миром, словно щит. Она поверила в меня, как в человека. Знала, что я не причиню вреда, не полезу с вожделением. И даже боль, которую она испытывает от неразделённой любви, кажется ей спасительной, защищая от прошлого.
Теперь рядом с нею Марик. Я верю в этого парня и могу поручиться, что он не обидит, не причинит ей страданий. Но не мне, а ему нужно было бы читать этот дневник, чтобы знать, как действовать, как избежать этих подводных валунов, раздирающих в кровь её душу. Горная река предыдущей жизни Агнешки была безжалостно быстротечной, с глубоким скалистым дном, испещрённым множеством острых углов, обрывов и впадин.
"Время от времени мне всё же приходилось возвращаться к тётке. С тех пор, как я открыла в себе способности, это становилось даже забавно. Как-то раз пришла под утро, встреченная шквалом брани, легла на кровать и попыталась заснуть, но зараза была особенно красноречива. Меня подташнивало и хотелось тишины. Бурное расставание с очередным "мачо" лишило последних сил. А старая гадина всё не унималась. Я не выдержала, вскочила, подошла к ней и, глядя в её неумолкающий рот, представила, что она не может произвести больше ни звука. Как это действует, я ещё не знала тогда, но уже понемногу практиковала на ней. В тот раз она сильно вывела меня из себя, и эффект получился сногсшибательный в прямом смысле этого слова. Матильда рухнула на пол, её частично парализовало. Пришлось вызвать скорую не из жалости к ней, а чтобы избавиться от присутствия этой твари.
Три дня и три ночи тишины и покоя я провела в одиночестве, даже не выходила из дома. Холодильник был полон, грымза любила пожрать. Блаженствуя в постели, я делала всё, что хотела, впервые оставшись полноправной хозяйкой своей квартиры. Кто же знал, что это в последний раз... Когда тётка вернулась из больницы, придя в себя, первое, что она сделала, - выкинула мои манатки за дверь и поменяла замки. Можно было, конечно, что-нибудь с нею сделать, но у меня пропало желание, началась апатия, всё опротивело до рвоты.
Через пару дней я поняла, что это токсикоз. Кто отец ребёнка, не знала, "кобелей" было несколько за последнее время, и никто из них не подходил на роль будущего мужа. Противна была даже сама мысль об этом. Так в восемнадцать лет я оказалась на мосту. Устав вконец физически и морально, я не хотела думать больше ни о чём. Смотря в ледяную, ещё покрытую местами льдом и снегом реку, поняла: смысла дальше жить нет. Нужно покончить со всем и сразу. Это так легко - сделать шаг навстречу безмолвию, уйти в никуда из ниоткуда. Пробив тонкий лёд, ушла под воду, холод пронзил тело тысячами игл одновременно, одежда стала тяжёлой и тянула ко дну, перебарывая в себе инстинкт самосохранения, я захлёбывалась и, дёргаясь в судорогах, мучительно ждала, что сейчас скоро всё закончится, но каждое мгновение стало подобно вечности. И вдруг чьи-то сильные крепкие руки схватили меня и потянули за собой, уже не осталось сил сопротивляться, я верила, что умираю, и все его усилия напрасны. Как же я ошибалась, Боже мой! Как же я ошибалась!.."
Я закрыл дневник. Это был момент нашей встречи. Неожиданно раздался телефонный звонок, и что-то во мне дрогнуло.
- Ойтец, сегодня произошло непредвиденное! Мы опоздали.
Продолжение: http://www.proza.ru/2012/09/27/817