http://www.proza.ru/2011/11/22/1521
Теперь их стало одиннадцать, комплект. Длинный и поначалу молчаливый, никому ранее незнакомый Славкин брат, штурман дальнего плавания уверенно, как винтовочный патрон, вставился в обойму.
Аммонит пошёл с утра. Начиналось то, за чем ехали - «халтура», основной заработок. ЗИЛы приходили один за другим без перерыва. В первый раз появилась кладовщица, открыла склады, выдала цэ-у. Закрутились двумя бригадами потные конструкторы и аспиранты, и с каждой машиной всё уверенней стали осваивать сложную науку крючников: один, стоя на краю кузова «давал марку» - четверо других следили за ней, крутясь в «карусели»: каждая партия ящиков или мешков шла в отдельный штабель.
Вскоре выяснилось, что мешок с аммонитом, он и есть мешок, но высоким классом обладает тот крючник, чей лихо сброшенный ящик, пролетев по воздуху последние полметра-метр, «впивается» в штабель точно «в замок»! При отгрузке же лежалого аммонита «карусельщикам» и того проще: взял из штабеля, принёс, поставил на край кузова... Зато тот, кто находился в кузове, задышал глубже и тяжелее: прими, передвинь, подними, успей принять следующий...
С первого же дня стало ясно, что во время редких перерывов и перекуров хороший тон, это - курить-перекуривать, сидя внутри склада на мешках или ящиках аммонита, дурной же – выходить курить на двор. Что, пожарная безопасность? Так это - для некурящих: курящие же выходят на двор исключительно по совсем другой надобности!… Надо только не забывать о кладовщице!
. Чаще других машину пригонял общительный армянин Ашот, неважно говоривший по-русски. Пару раз лягнувши ногой по скатам, он, как правило, начинал рассказывать в пространство о чём-нибудь, интересном исключительно ему. Карусель крутилась, пятый, дающий марку, еле успевал выворачивать ящики, а слова с кавказским акцентом слышались крючникам то ярче, то глуше; произносившего их мало волновало, внимают ли слушатели. Главное было то, что «жыгуль, панимаешь – машина!», что он «очень совсем нужен»… И – «панимаеш, я за него круглые сутки работать буду»! Ашоту симпатизировали все.
Но, на второй или третий день командир Болшаков совершил ошибку, пообещав общительному и доверчивому армянину, что, как бы поздно тот ни приехал, в любом случае будет разгружен... Когда кладовщица стала уже сбиваться со счёта машин, последний ЗИЛ заполночь отъехал к воротам, а вконец вымотанные бригады собрались уходить на поздний ужин, появился радостный Ашот:
- Успел, панимаеш! Гаварили апаздаеш, абратно нэ вазьмём. Так гнал, панимаеш! Так гнал!...
Чёрт принёс этого армяшку! Уже настроились, уже двинулись, было, уходить, а тут…
- Всё, дарагой, - Болшаков намеренно копировал акцент, - апаздал! Ушли уже мы, савсем ушли!
- Ты же абищал, дарагой! Как же так… - Ашот повернулся к команде ь- она молчала.
- А так, дарагой! Всё! Заночуешь у нас, утром разгрузим. Пошли, ребята.
- Славка, ты не прав, - тихо сказал командиру Зуев, - не надо было говорить «в любом случае».
Но, Болшаков уже закусил удила:
- Всё, разговоры окончены! Ты идёшь с нами, или остаёшься тут, дарагой? – бросил он водителю.
Всегда улыбчивого и открытого, Ашота было не узнать. Резанув глазами по команде, он полез в кузов; все с неохотой двинулись к воротам зоны. Молча проглотили запоздалый ужин, тихо переговариваясь, улеглись. Зуев заснул не сразу, не как обычно: командир был явно не прав, но не поднимать же было бунт на глазах, несправедливо обиженного, Ашота!
Наверное, тот возился долго, потому что никто не слышал, как уехал грузовик. Когда после завтрака подошли к складам, стало ясно, каким образом была восстановлена справедливость. Весь груз мешков с аммонитом (слава Богу, что не ящиков!) был беспорядочно выворочен на дорогу около склада и прямо в лужи. Запричитала некстати появившаяся кладовщица, требуя немедленно поднять груз с земли… Недобрым словом прошлась команда по этому армяшке, но все понимали, кто является настоящим адресатом бранных слов, да и сам командир уже понял, что был неправ. Ашота в течение нескольких дней можно было видеть непривычно молчаливым и серьёзным, но вскоре снова крутящие карусель крючники стали слышать то ближе, то дальше голос, объяснявший, зачем его обладателю нужен «жыгуль».
Основной же работой, как и предупреждал Демидов, являлся «подряд»: его команда приехала выполнять, хотя он и более дешёвый, чем «халтура». Их пришлось совмещать так, чтобы каждый был занят «на производстве» 12 – 14 часов в день и запаривание свай производилось круглосуточно. Но, если приходило сразу несколько машин, на два запарочных агрегата оставался один человек.
«Запарка» свай в тундру производится так.
В обыкновенную бочку из-под солярки помещается самодельный бак из толстолистового железа. Под баком разводится очень большой огонь – дрова плюс солярка - и залитая в бак вода закипает. Пар через подсоединённый шланг и наконечник-иглу мощной струёй хлещет в лунку глубиною в полштыка - глубже лопата не идёт, там вечная мерзлота. Это - промёрзшая насмерть смесь воды, глины и кусков плоского чёрного сланца. Мерзлота постепенно тает, игла уходит вниз всё глубже; образовавшуюся при таянии водичку положено вычерпывать порожней консервной банкой на палке. Неплохо также следить, чтобы сплющенный наконечник иглы не забивался сланцем и глиной, иначе агрегат начинает издавать всё более нарастающее и грозное гудение. Какое там оно сейчас, давление в баке? А такое – манометра-то нет! Услышал гудение – хватай молоток и немедленно что есть мочи лупи, колоти по наконечнику во избежание разрыва бака, сиречь - взрыва. Наконец, на сей раз пробка выбита! А на следующий?… Когда дырка в тундре углубится до полутора-двух метров, в неё надо воткнуть тяжеленное заострённое бревно длиной до 3-х метров, зазор привалить землёй. Или чем хочешь. И так оставить: мороз, идущий из глубины знает своё дело... Шаг дырок 3 метра, сваи толщиной не меньше 23-х, ну, скажем честно, 20-ти см. Иногда их надо поднимать вдвоём вертикально и по команде с силой швырять вниз в запаренное отверстие; к утру, как правило, они уже вмерзают намертво. Будущих складов - три и под каждый 222 сваи, итого 666… На одном агрегате надо запарить за смену от 11 до 18 свай, на двух – до тридцати. Вмёрзшие в тундру сваи «прострелить» нивелиром, отпилить лишнее по отметкам двуручной пилой, срастить балки с остатками свай скобами, настелить дощатый помост… Что ещё? Всё!
Вода привозная, в бочках. Дров хватает. Душа нет, умыться – две кружки «на рыло» по утрам. Бриться – предрассудок. Это всё пять недель подряд. Без выходных… Подарок – баня в Омолое - правда, всего один раз.
И какие, там, бабы! Зачем они бывают? Охранницы, что ли, которые за стенкой? Ай, бросьте, мадам, и в мыслях нету! Едва добравшись после ужина до нар, все сразу проваливались в сон, и утром только кряхтение слышалось со всех сторон: настолько болели натруженные руки!
Народ в команде подобрался разный, но ровно-доброжелательный, выполнявший любую работу; несколько выпадал только Ныгин. Нет, он не отлынивал от работы, он - подхалтуривал. Дырки, запаренные им, были недостаточны по глубине, сваи подбирал полегче, тоньше положенного, на просьбы о помощи отзывался неохотно, медленно и неумело работал топором. Самое неприятное – работал он с оглядкой, словно боялся переработать, и кем-то произнесённое однажды «неудобник» прочно приклеилось к нему.
Жизнь текла просто, по раз заведенной схеме; при постоянной физической усталости все чувствовали необычайную лёгкость. Во всём виновата голова, понял Зуев. Без книг, без забот на посторонние темы, она была чисто-светлой, мысли не задерживались надолго, а если и появлялись, то только об аммоните и запарке. Или о доме. Порядком усталые, все двигались медленно, ценили общение за столом. По предложению одного из доморощенных знатоков Библии было решено впредь себя именовать "аммонитянами". Кончалась третья неделя, все привыкли и притёрлись друг к другу; по вечерам перед сном ловили «вражеские голоса». Кто-нибудь захватывал орущий приёмник, привезённый штурманом, и если удавалось поймать хорошую музыку, дежурный вопрос соседа звучал всегда одинаково:
- Где ты надыбал этих попсов!?...
И следовал раз и навсегда один и тот же оригинально-уверенный ответ:
- Места знать надо!
Нехитрые шутки за едой не надоедали, каждый стремился захватить торец обеденного стола. Сидит, к примеру, девять человек (двое спят после смены). Торцевой хватает остро заточенную финку штурмана и резко швыряет её в дальнюю стену между лиц и носов сидящих:
- Вот так вот поступают десантники!
Вонзилась финка в стену – всеобщее ликование; не вонзилась – возглас:
- Нематрос! Не наливать! – хотя, что там наливать – сухой закон!
После каждого обеда десять свободных минут - покурить, просто посидеть, не двигаясь. Зуев первым показывал пример. Подойдя к ближней койке, он декларировал:
- По просьбе трудящихся могу заснуть через полминуты.
И через минуту, действительно, засыпал. Будили его через десять, когда уже остальные, кряхтя, двигались на выход. С течением времени этому нехитрому умению научились все. Зуев как-то усмехнулся:
- А помните, как в фильме «Время, вперёд»? - «По тачкам, по лопатам, по стерлингам»!... Кто в курсе, что такое «стерлинг» - не фунты же…
Ответа не последовало...
http://www.proza.ru/2011/11/22/1523