начало тут, http://www.proza.ru/2011/12/07/1661
Поэт шел по проспекту, смотря под ноги. Куда идти – было всё равно. «Суета…су-е-та…Бежать некуда, да и зачем? Холодно, как же холодно». Холодно было, скорее, внутри,в душе, хотя погода тоже давала о себе знать. Машинально свернул от встречного ветра налево, на первую попавшуюся улицу. Оказалось - Малая Морская. Она привела Есенина прямо на Исаакиевскую площадь, где справа, раздвигая низкое небо, громоздился золотой купол Исаакия. Побродив несколько минут у собора, Сергей двинулся к «Астории».
«Что ж, - подумал он, - если ноги привели меня сюда, здесь и остановлюсь».
Уже на подходе к парадному, столкнулся с привлекательной молодой дамой, которая узнала его и излишне восторженно и громко, как ему показалось, принялась петь ему дифирамбы. Сергей почти не слушал незнакомку, вернее, старался ее не слышать. Было что-то неприятное в этой женщине. Нет, она была молода, красива, но…
- Впрочем, муж мне не простит, если я вот так вот просто отпущу Вас отсюда, – донеслось до него. – Вы где остановились? Прошу к нам, – не дожидаясь ответа, она потянула его за рукав в другую сторону. Дама умудрилась перехватить у него чемодан и привела ко входу в «Англетер».
- Да что же я, в самом деле, - продолжила она. – Вы меня, верно, не узнали, Сергей Александрович. И немудрено. А я не представилась даже. Елизавета Алексеевна Устинова. Да, а мужа моего Вы и так хорошо знаете.
Устинова протащила Есенина мимо несколько опешившего привратника внутрь гостиницы. За стойкой сидели двое. Маленький щуплый человечек прищурился, взглянув на поэта, и сразу же поднял трубку телефона. Тем временем Елизавета подошла ко второму и в ультимативной форме потребовала заселить «величайшего советского поэта» в апартаменты. Портье попробовал было возразить, но щуплый человечек с телефонной трубкой в руках вдруг сказал:
- Номер 5 дробь 6. Вот ключи. Проходите, Сергей Александрович, - и улыбнулся.
Улыбка была такова, что Есенина передернуло от неприятных ощущений. А человечек тихим голосом заговорил по телефону, искоса поглядывая на поднимающегося по лестнице поэта. Сзади семенила Елизавета Устинова, говоря, что они с мужем практически по соседству.
Поблагодарив спутницу за заботу, Есенин закрыл дверь номера прямо перед ее носом. Ему захотелось отгородиться от всех. Он кинул чемодан в угол, а сам плюхнулся на диван. В дверь постучали. «Опять эта Устинова», - подумал Сергей и ошибся. Это принесли багаж, про который он совершенно забыл. На вопрос, куда ставить, небрежно махнул рукой в середину комнаты. Там чемоданы и сложили. Нелепой горой они возвышались рядом с массивным столом в центре. Есенин снова лежал, бесцельно глядя вверх. Неуютно как-то стало от того, что взгляд уперся в белый потолок, нависавший на пятиметровой высоте. Чуть потрескавшаяся белизна, какие-то аляповатые украшения в углах. «И тут тоска… белая тоска, - подумал Сергей. – Да что же это такое?»
Он решительно встал с дивана и отправился к выходу. Спускаясь по лестнице, заметил, что стойку заслонила целая делегация одинаково одетых людей. Черно-коричневые кожанки, хромовые сапоги, чемоданы, - всё будто куплено оптом в одном месте. «Работники пролеткульта», - по разговору понял Есенин. Ему удалось незаметно выскользнуть на улицу.
Уже совсем сумеречный город встретил всё той же погодой. Разве что стало чуть холоднее. Пройдя вдоль Исаакиевского собора, Сергей пересек Адмиралтейский проспект и оказался в Александровском саду. Конечно, время для прогулок было неподходящее, но находиться в номере одному было просто невыносимо.
- Ой, извините, - Есенин чуть пошатнулся от удара. На него, чуть прищурясь, смотрела девушка, лет двадцати пяти - двадцати восьми. – Я такая неуклюжая, ничего не вижу в такое время.
- Ничего страшного, это я виноват, задумался, - ответил поэт, рассматривая свою собеседницу. «Мила, - подумал он. – Хоть одно хорошее событие за день».
- Ах, так это Вы, Сергей Александрович, - воскликнула женщина, продолжая всматриваться в прохожего. – Глазам не верю, и никто не поверит, что я вот так вот с Вами… Ой, меня Аня зовут, - она протянула руку.
- Приятно познакомиться, Анна, - Сергей ответил на рукопожатие и склонил голову. – Мне представляться уже не имеет смысла, я так понимаю, - улыбнулся он. «Брюнетка и совсем не мила, а чертовски хороша, - продолжал про себя поэт, разглядывая Анну. – Очередная поклонница».
- А что Вы делаете здесь, Анна, в такое время и в такую погоду?
- Знаете, а я люблю такую погоду. И Питер люблю очень.
- Ленинград, Вы хотели сказать, - решил поправить Сергей.
- Нет, именно Питер. Вы меня простите, Сергей Александрович, Владимир Ильич Ленин, наш вождь и величайший человек, но называть его именем город я никак не привыкну, знаете ли.
- Ооо, Анна, а Вы не боитесь так говорить? – улыбнулся поэт. – И давайте уже на ты и по имени, хорошо?
- Нет, я так не могу сразу, - замахала руками девушка. – Вы же…
- А что я? - перебил ее Есенин. – Такой же человек, как и ты. Так что давай без церемоний. И вообще, - продолжил он, - ты знаешь, в Америке никто никого не называет на Вы. А ведь буржуи…
- Хорошо, я согласна, - чуть замявшись, улыбнулась в ответ Анна.
- Ну, вот и ладно. Вот это событие я предлагаю отметить где-нибудь в ресторане.
- Ой, что Вы…ты… Не стоит.
- А я говорю надо. Тем более, вижу, ты замерзла. Ну, рассказывай, где здесь можно спокойно посидеть.
- Я знаю тут одно местечко, но оно далековато, на Васильевском. Кофейня.
- Вот и замечательно. Поехали. – Он взял ее под руку. - А чем ты занимаешься, Аня?
- Учусь в медицинском.
- Значит, будущий врач.
- Да, хотелось бы.
Они сами не заметили, как за разговором ушли из сада и теперь не спеша двигались по Почтамтской.
- Вот здесь я и живу, кстати, - сказала Аня, - показав на серый четырехэтажный дом с правой стороны.
- Одна?
- Сейчас да. Родители умерли от тифа в гражданскую.
- А муж?
- Знаешь, не успела еще как-то. Или не сошлось. Был студент. Казалось, смешной, лопоухий. Цветочки всё носил. Нравился даже. А потом – бац…сволочью оказался, предателем. Сдал однокурсника нашего, увидел, что тот из церкви выходил.
- И что?
- А ничего. Выгнали однокурсника, отчислили. А с этим я не встречаюсь с тех пор. Противно.
Собеседники вышли на Конногвардейский бульвар и поймали экипаж. По дороге на Васильевский остров они продолжали разговор о жизни. Сергей подумал, что ему давно не было так хорошо, как сейчас. И никакая она не поклонница. Или поклонница, но вполне нормальная. По-крайней мере, никто не восхищался его талантом, не льстил. Разговаривали двое, как старые друзья, хотя знакомы были чуть больше часа.
В полуподвальном помещении кофейни, куда они, наконец-то, добрались, было тепло и очень уютно. Как ни странно, здесь остался какой-то едва уловимый старый питерский дух, не испорченный ни революциями, ни нэпом. Острый, но приятный запах свежемолотого кофе будоражил и согревал одновременно. Им подали две крохотные чашки с пышной шапкой пены сверху. Потом принесли булочки с корицей, еще теплые.
Сергей смотрел на Анну, которая всё рассказывала о себе, об учебе, о жизни. Она не была похожа на тех пламенных комсомолок в красных платках, которые приходили на его выступления. Она не была похожа на тех дам, с которыми он проводил время в ресторанах. И на Айседору она тоже не походила. Аня была особенной. Или ему так казалось в тот момент…
Сергей взял руки Анны в свои, согревая. Она вздрогнула, попыталась выдернуть, но потом вдруг затихла. Замолчала. Сделала глоток кофе, глядя Есенину в глаза. Поперхнулась – горячо. Терпкая горечь с привкусом корицы обожгла горло и словно одурманила.
...Беспросветная синь… И мир вокруг…нет, не перевернулся. Куда было переворачиваться и падать на этом дне, в самой глубине, забытой Богом. Забытой, потому что забыли Его… Мир не перевернулся, он просто встал на место, на своё прежнее место, хотя бы для них двоих.
Снаружи ветер хлестал пощечинами окна домов, Нева закидывала стеклянное крошево на гранит набережных, а здесь, в полутемном и пустом уже подвальчике время остановилось. Безвременье…снова безвременье. Но иное…
Он и Она. Молчали глаза в глаза…Чашка жалобно звякнула о блюдце, неосторожно расколов хрупкую гармонию тишины.
- Руки милой — пара лебедей -
В золоте волос моих ныряют.
Все на этом свете из людей
Песнь любви поют и повторяют.
- Это из «Персидских мотивов», - негромко проговорил поэт.
- Красиво, - ответила также тихо Анна.
- Согрелась?
- Да
- Идём?
- Идём.
Они встали из-за столика и направились к выходу.
Свет фонарей, тусклыми кругами разбросанный по улице, ничего не менял: серый день превратился в серую ночь. В небесной канцелярии, видимо, закончились запасы снежной крупы, но теплее от этого не стало. Пара шла по Университетской набережной в сторону Благовещенского моста. Мороз и ветер не мешал молодым людям. Они беспечно болтали о лете, о поэзии, Есенин читал Ане новые стихи.
Так, они вновь оказались на Почтамтской, у того самого дома, в котором жила Анна.
- Я пришла, - чуть охрипшим голосом сказала женщина. – Глупо приглашать тебя на чашку кофе.
- А ты пригласи на чай, - улыбнулся Сергей.
- А у меня ничего нет к чаю, кроме сахара, - улыбнулась она в ответ.
- Тогда я просто зайду к тебе в гости. По-дружески.
Анна вошла в парадную, не отпуская руки Сергея, и они поднялись на третий этаж.
- Ты только тише, хорошо?
- Хорошо. А почему?
- Квартира уплотненная, кроме меня там еще двое жильцов. Вернее, один жилец, то ли служащий какой-то, то ли партиец, и семья молодая – комсомольцы. Недавно приехали из Вологды. Знаешь, так смешно окают и…, - она хихикнула, - шумят по ночам сильно.
- Понимаю. Ладно, постараюсь не шуметь.
- Женя с Машей ребята хорошие, мы с ними часто чаи на кухне гоняем. Но тебя я показывать не хочу. Пока.
Молодые люди оказались перед дверью. «Странно, какие одинаковые в Питере двери», - подумал Есенин. Дверь действительно была почти копией той, у которой он побывал уже сегодня на улице Некрасова. Тот же дореволюционный шик, вернее, его остатки, та же табличка, отливающая золотым металлическим блеском. «Доктор Михельсон» - прочитал на табличке поэт.
- Кто это? – спросил он.
- Дядя, - ответила Анна. – Понимаешь, когда мама с папой умерли в девятнадцатом, он приютил меня у себя. А потом началось уплотнение, появились соседи. Я не жалуюсь. Мне, пожалуй, даже веселее. Всё лучше, чем одной.
- Как одной? А дядя?
- А его убили. Помнишь, двадцать первый год. Кронштадт? Вот. Какой-то шальной кронштадтский матрос его и застрелил, когда дядя перевязывал одного из депутатов съезда на берегу.
- Соболезную.
- Да я смирилась уже. Свыклась. И заходи, не стой, холодно.
Аня провела Сергея по темному коридору. В отличие от большинства коммуналок, в которых пришлось бывать поэту, коридор в этой не был заставлен тазами, шкафами и прочим хламом.
Комната Анны располагалась прямо по коридору.
Не потревожив никого из жильцов, они скрылись в комнате. Впрочем, одного жильца, видимо, не было дома. «Сапог нет», - сообщила шепотом Аня. А вот другие действительно шумели за стеной. Причем, шум был…очень ночной. Сергей улыбнулся, отвернувшись.
Он осмотрел комнату. Время здесь как будто тоже застыло. Комод со слониками, трогательно-смешные кружева на кровати, шкаф с огромным овальным зеркалом в полный рост, занавески с оборками. Из общей обстановки выбивалась ширма белого цвета и стеклянный столик с медицинскими инструментами.
- От дяди осталось, - объяснила Аня. – Он частной практикой занимался, это его кабинет был. Вот, только это осталось, да стол еще, видишь?
И, правда, в правом углу стоял массивный стол с пресс-папье и чернильницей, которую держал в лапах бронзовый орел. Света в комнате не было, и Сергей вздрогнул, когда из того же угла раздался резкий звук, будто ударили в гонг.
- Ой, извини, - улыбнулась хозяйка, включая свет. – В углу стояли часы с боем.
- Поздно уже. Может, мне уйти?
- Ну и куда ты пойдешь? В такую погоду, в такое время. Оставайся. Комната большая. А чай я всё-таки поставлю.
Анна скрылась за дверью с чайником в руке. Сергей сидел в кресле и думал, что уходить ему совсем не хочется. И даже не потому, что Аня ему очень понравилась. Это одна из причин. А вторая – то, что именно здесь он впервые за долгое время почувствовал спокойствие и умиротворение.
Ветер остался за окнами темными,
Город накрыла снегами зима,
Ты в одиночестве, девушка скромная,
Всё, что случится, ты знаешь сама.
Ждешь его, милого. Ждешь ненаглядного.
Здравствуй, - он скажет, - я здесь, я у ног.
Встретишь, накормишь ты молодца ладного,
Взглянешь – знакомы как будто давно.
Дни потекут разговорами-песнями,
Быль – не былина, любовь – не вода,
Только оглянешься – жизнь была пресною,
Счастье пришло, от беды – не следа.
Возвратившаяся с горячим чайником Анна застала поэта спящим. Она налила себе чая и села за стол. «Мамочка моя, что же это, - подумала она, глядя на Сергея. – Он такой, такой…беззащитный». Женщина на цыпочках подошла к нему и очень осторожно укрыла его пледом. Было жалко будить спящего. Тем более что на его губах блуждала такая подкупающая улыбка. Видно было, что человеку снится что-то хорошее.
Сама Анна застелила себе кровать и быстро юркнула под одеяло. Топили этой зимой из рук вон плохо. Вернее, не рассчитывали, что в Ленинграде будут стоять морозы. Да и морозов ещё, собственно, не было. Просто, Балтика будто отвернулась от города, обидевшись на что-то, и дала волю пронзительным северным ветрам, принесшим зиму из недалекой Лапландии.
продолжение, http://www.proza.ru/2011/12/22/1348