На фотографии: свадебное фото Мальвины и Яниса Басулисов.
КНИГА ПЕРВАЯ. Часть 1.
Серое небо низко висело над головой. Промозглый южный ветер покачивал голые ветви берёз, изредка попадавшихся по дороге. Грязный по-весеннему снег осел и слежался, человеческая нога в него почти не проваливалась.
По узкой просёлочной дороге понуро брела отощавшая за зиму лошадёнка, впряжённая в ветхие сани, уже давным-давно отслужившие свой век. На охапке сена сидел бородатый пожилой мужчина в драном полушубке,подпоясанном куском верёвки. Позади него устроилась молодая женщина в солдатской шинели и шапке-ушанке, рядом лежал тощий солдатский вещмешок.
- Да, соседка, - нарушил затянувшееся молчание мужчина, - крепко тебе повезло, что на меня наткнулась, топала бы ты сейчас эти пятнадцать километров пешком... Какой сейчас транспорт? А никакого, когда-никогда мужичок, вроде меня, на лошадке по своим делам проедет, и опять пустота... То ли дело было, когда немца гнали, наши на запад шли... Мать чесна! Машины, танки, видимо-невидимо... А потом прошли, и тихо стало, как вымерло всё вокруг... Ты, может, там, в окопах, выучилась, козью ножку крутить, а? Закуришь?
Нет, спасибо,- улыбнулась ему женщина. - Не выучилась, не курю.
Ну ладно, тогда я один закурю. Он вытащил кисет, вышитый какими-то замысловатыми цветочками, кусок газеты, оторвал от неё, всыпал туда щепоть табаку, скрутил, послюнявил край газеты, склеил козью ножку, всунул в рот, потом с надеждой посмотрел на свою попутчицу:
- А, может, у тебя спички есть, а? Не охота, понимаешь, с кремнем возиться...
- Да, да, - очнулась от своих дум женщина, - есть несколько коробков, один я вам дам, - она развязала вещмешок, порылась в нём, вытащила коробок и подала ему.
- Вот спасибо, вот спасибо, милая,- несказанно обрадовался мужик. - Это ведь, по нынешним временам, цельное богатство! - Он прикурил, с наслаждением затянулся, так, что у него в груди даже заскрипело.
- Как войну пережили, дядя Август? - Спросила она.
- Да не знаю даже, как и ответить тебе, дочка, - нахмурился он. - Старуха моя жива, правда на ноги слабая стала, так колени ей другой раз ломит, что ратунку кричит... Старшего моего немцы расстреляли, он в партизанах был. Ушёл, однажды в разведку, выдала какая-то шкура, сцапали его... и расстреляли, - он закашлялся, проглотил комок в горле. - Янка недавно письмо прислал, из госпиталя, пишет, что ранен в ногу, но уже всё хорошо, поправляется. А так, что ж, можно сказать, что ещё повезло, хату нашу не спалили, зерно схоронили, да и картошка в яме осталась цела, теперь жить будем, не пропадём, лишь бы год урожайный был, коровёнка есть, да и не безлошадный,- показал он на лошадь.
Стал накрапывать мелкий дождик. Поскрипывали полозья на снегу. У женщины затекли поджатые под себя ноги и она свесила их с саней, накрыла ноги полами шинели.
- А ты, значит, в тягости? - Опять нарушил молчание Август. - Замуж там вышла?.. Или, может, офицерик какой побаловался? - Бросил он намётанный глаз на её округлившийся живот.
- Замуж вышла, дядя Август. Муж ещё воюет, а мне, вот, пришлось домой добираться.
- А что ж, и правильно,- одобрительно мотнул головой Август.- Немца вот-вот прикончат, мужики домой возвернутся... Для семьи дети - первое дело... Как же без них, без детей? - Он ещё что-то там говорил, но она уже не слышала его, незаметно наплывшая дремота погрузила женщину в сон.
- А откуда он, мужик-то твой? - Спросил Август и, не дождавшись ответа, повернул к ней голову. - Ишь ты, бедолага, умаялась, поди... Нелегко по нынешним временам домой-то попасть, - пробормотал он себе под нос.
Лошадёнка всё так же размеренно переставляла ноги, поскрипывали полозья, накрапывал дождик. Женщина, привыкшая за четыре года фронтовой жизни спать в любом положении и при первой возможности, незаметно привалилась плечом к спине Августа и тихо посапывала.
- Эй, Мария, проснись же! - Затряс её плечо Август. - Приехали! - Мария подняла голову, взглянула на него осоловелыми со сна глазами, смущённо покраснела:
- Надо же, заснула! - Сконфуженно пробормотала она.
- Ну вот, бери свой мешок, а я дальше поеду,- протянул ей вещмешок Август.
- Спасибо вам, дядя Август, большое!
- Да ладно, чего там,- махнул он рукой. - Соседи должны помогать друг другу. Будь здорова! - Нно, пошла! - Вжикнул он вожжой по крупу лошади.
- До свидания! - Крикнула ему в спину Мария.
Она стояла на дороге, осматривалась вокруг. Справа от неё, метрах в трёхстах, могучей и сумрачной стеной вздымался в небо еловый лес. Даже здесь, на таком расстоянии, слышался мощный глухой шум от гулявшего среди ветвей ветра. В стороне от леса виднелся небольшой домик, взглянув на который, дрогнуло сердце и зачастило, забилось взволнованно. Нет на Земле человека, который, пройдя пекло войны, не дрогнет, не заволнуется, увидев родную хату, в которой родился, вокруг которой делал первые шаги, вокруг которой сбивал о камни пальцы босых ног! "Быстрей, быстрей!"- Она торопливо месила сапогами раскисший серый снег, задыхалась от нетерпения, и, вдруг, остановилась, взялась руками за выступающий вперёд живот: дитя под сердцем ощутимо шевельнулось внутри: "Тише, мама, не торопись, не забывай обо мне!" - Она немного постояла, успокаивая дыхание, и пошла вперёд.
Постепенно её шаги становились всё медленнее и медленнее, наконец она совсем остановилась, не веря собственным глазам: это был явно другой дом, не тот, что она помнила. Кое-где в стенах виднелись обгорелые брёвна, нижние венцы вытесаны из ещё не успевших высохнуть, свежих брёвен, крыша покрыта ещё жёлтой прошлогодней соломой. "Господи, а, вдруг, их здесь нет? Может, здесь совсем другие люди поселились?" - Мелькнула тревожная мысль. Она, почти бегом, проскочила мимо залившейся неистовым лаем собаки, небольшенькой, лохматой, привязанной на короткую цепь возле сарая для сена, и распахнула входную дверь. В сенях, после уличного света, было совсем темно. Мария на ощупь нашла ручку и потянула на себя.
- Кто там? - Послышался встревоженный голос. "Это я, мама!"- Хотелось ей крикнуть, но голос, вдруг, пропал. Она так и замерла у дверей, бессильно опираясь плечом на массивную дверную коробку.
Пожилая женщина из-за большущей русской печки сделала несколько шагов и тоже замерла, широко раскрыв глаза, не веря себе.
- Езус Мария, неужели это ты? - Прошептала она пересохшими губами.
- Мама! - Почти с рыданием вырвалось у Марии, и, спотыкаясь, не чувствуя под собой ног, она сделала несколько шагов и уткнулась головой в материнскую грудь, почти повиснув на матери.
- Доченька, доченька моя, жива, Езус Мария, жива,- шептала мать и всё гладила, гладила по спине дочь, до конца всё ещё не веря в то, что, вот она, рядом, жива, невредима.
- Да что же мы стоим-то? - Очнулась она. - Раздевайся, садись. У меня, вот, и супчик как раз сварен, правда без соли... ну ничего...
Мария сняла и повесила шинель и шапку-ушанку на вбитые в стену квадратные в сечении гвозди, прошла к столу, сколоченному из грубо остроганных досок, села на такую же самодельную табуретку. Она жадно, во все глаза, смотрела на хлопотавшую у печи мать, вытаскивающую чугунок с супом и наливающую его в глиняную миску, потом, вдруг, вскочила, взяла вещмешок и вернулась к столу.
- Ой, мама, я же гостинцы привезла! - Мария развязала вещмешок и вытащила оттуда две металлические банки американской тушёнки, буханку хлеба, завёрнутые в бумагу 6 кусков хозяйственного мыла, дюжину коробков спичек, солдатскую флягу спирта и большой, красивый, весь в цветах и с кистями платок.
- Это тебе, мама, - протянула она ей платок.
- Ой, спасибо, доченька! Езус Мария! Какой подарок! Сроду такого не получала! - Мать накинула платок на плечи, повертелась перед тусклым, с отбитым углом зеркалом, даже помолодела и похорошела от счастья.
- А это папе,- вытащила Мария красивую, сверкающую никелем, зажигалку. - А где он, мама?
У матери моментально постарело лицо и опустились руки, и сама она всем телом осела на длинную лавку, покатились из глаз слёзы, оставляя мокрые следы на щеках.
- Нет у нас больше папы, доченька,- глухо сказала она.- Не дожил он до встречи с тобой, надорвался он,.. схоронила я его...
Мария обняла её за плечи и, не в силах сдержать слёз, зарыдала: - Как это случилось, мама? -Спросила она, когда они немного успокоились.
- Хату нашу немцы при отступлении подожгли, но, слава Богу, хлынул ливень, как из ведра, и затушил пожар, только крыша и верхняя часть брёвен обгорели. Янис стены разобрал, нижние венцы уже гнилые были, так он сам, один, рубил ёлки в лесу и на себе таскал домой, где у нас коня теперь достанешь, вот и надорвался... Хату он кое-как закончил, приходили соседи, помогали, крышу уже без него накрыли, слёг он, 28 января умер... Поминки устроила... Пришлось с соседями за работу расплачиваться... Осталась теперь у нас только корова, мешок ржи и 3 мешка картошки... Как жить будем, не знаю, доченька, - поникшим голосом закончила мать.
- Ничего, мама, как-нибудь проживём, люди кругом, не дадут умереть, самое главное, что война ушла, скоро немца добьём, будем жить, надо жить!
- Расскажи о себе, доченька,- попросила мать.
- Что рассказать, мама, в двух словах не расскажешь... На фронте я четыре года отбыла, раненых с поля боя выносила, в госпитале работала... Летом 44 года замуж вышла, теперь, вот, ребёночка жду.
- А муж твой, он кто? Латыш?
- Нет, мама, русский он, из Ленинграда, разведчик в нашем полку.
- А где он сейчас?
- Ушёл дальше, на запад, а меня, вот, домой отправили,- взглянула Мария на свой живот.
- Ничего, доченька, - обняла Марию за плечи мать. - Наше, бабье, дело такое, детей рожать, я, вот, вас пятерых, родила, и ничего, вырастила, и тоже время тяжёлое было.
- А где сёстры, братья, мама?
- Янина в Риге живёт, а Анна в Юмурде, под Мадоне, недавно письма от них были, а, вот, об Янисе и Язепе ничего не знаю, никакой весточки, живы ли, или косточки от них только остались, - опять покатились слёзы по материнским щекам.
- Не плачь, мама, может, даст Бог, и живы, зачем же, заранее плакать?
- Ой, доченька, я так тебя совсем с голоду уморю! - Спохватилась мать,- пододвигая поближе к дочери миску с супом и деревянную ложку. - Ешь, я сейчас хлеба отрежу.
Мария поднесла ложку ко рту, подула на всякий случай, глотнула жиденький суп и, невольно, сморщилась, уж слишком непривычен был вкус супа без соли.
- Соли нет, доченька,- заметила её гримасу мать, ты, уж, прости...
- Ничего, мама, я привыкну... Эх, жаль, и как я об этом не подумала? Я, ж, могла взять соли сколько хочешь. - Мария стойко скушала всю миску супа, заставив себя больше не морщиться.
В просвете облаков показался краешек солнца, покрасовался слегка и опять запрятался. Дождик кончился, но в воздухе висела мельчайшая водяная пыль, ветер, запутавшийся в густых ветках елей, так и не смог пробраться во двор дома. Мария постояла несколько минут, вслушиваясь в неумолчный шум леса, медленно подошла к хлеву, открыла дверь. В лицо ей ударил густой запах навоза и молока, корова повернула к ней голову, скосила большой тёмный глаз, продолжая по-прежнему лениво пережёвывать сено. На земле скопилось чересчур много навоза, и был он слишком влажным, бока у коровы грязные, сопревшая шерсть висела клочьями.
Мария сходила в сарай, принесла охапку соломы, разбросала её. "Мало этого,-подумала, принесла ещё охапку,- ну, вот, теперь ей сухо будет лежать."
У стены хлева - небольшая кучка хвороста и куски порубленного топором сухостойного орешника
"Эх, папа, как рано ты от нас ушёл, - грустно подумала Мария, вспомнив, как много всегда отец заготавливал на зиму дров. Высокие поленницы сухих дров всегда доверху закрывали торцевые стены хлева и сарая, сеней дома. - Надорвался, не мог он позволить, чтобы семья осталась к зиме без крыши над головой, спешил... и надорвался, слишком многое надо было сделать, успеть к зиме..."
Ей вспомнилась его невысокая плотная фигура, вислые рыжеватые усы, очень добрые голубые глаза, натруженные руки с вспухшими венами... Всю жизнь, сколько она помнила, он был в работе, не знал ни минуты покоя, даже во сне он озабоченно хмурил лоб, шевелил пальцами, а, просыпаясь, всегда рассказывал свои сны, в которых он, то косил траву на лугу, то пахал землю, то колол дрова...
Долгими зимними вечерами, при свете керосиновой лампы, отец старательно ремонтировал обувь, подбивал подмётки, ставил лапины на продырявившиеся носы ботинок, подшивал валенки, потом устало разгибал спину, брал кого-нибудь из детишек на колени, остальные сбивались рядышком и затаивали дыхание... Отец начинал сказку... Он их знал много, и всё это были волшебные сказки, кого там только ни было: и короли, и цари, и принцессы, и злые колдуньи, и добрые феи, и черти, и мертвецы со сверкающими глазами, и страшные, громадные драконы с большими крыльями и огнедышащими головами. Отец уставал рассказывать, замолкал, и тогда дети принимались так его упрашивать, ласкать, целовать, что он сдавался и рассказывал ещё одну.
- Янис,- кричала мать,- ты, лучше, каким делом занялся бы, чем детям головы дурить этими сказками, они потом во сне вскрикивают, тёмных углов боятся, везде им черти мерещатся.
- Нет, мама, мы не боимся, - бросались на защиту папы дети. - Пусть он рассказывает, он так красиво рассказывает сказки!
- Езус Мария!- Хлопала себя руками по бокам мать.- И что за наказание эти дети, одни сказки у них на уме! Лучше бы по хозяйству помогли, да где там!
- Не сердись, мать, - прятал в усы улыбку отец. - Ещё наработаются наши дети, так наработаются, что свет белый не мил станет. Пусть, хоть сейчас, пока маленькие, отдохнут, наберутся сил...
Мария вздохнула, вытерла наполнившиеся слезами глаза, взяла кусок верёвки, при помощи которой заносили дрова в дом, и пошла в лес. На опушке, вокруг деревьев, снег подтаял, обнажил землю с засохшей травой, а дальше, в глубине леса, лежал нетронутый, девственно-белый, кое-где виднелся узор птичьих и звериных следов. Мария наломала податливый сухостой, сносила всё в одну кучу и скрутила верёвкой, с усилием взвалив на спину увесистую поклажу, она неторопливо, боясь делать резкие движения, особенно поскользнуться, пошла домой.
- Езус Мария! Ты с ума сошла!- Ужаснулась мать, вышедшая во двор, собираясь подоить корову. - Ты же в тягостях, нельзя тебе тяжёлое таскать! Сбросишь дитё ведь, непутёвая!
- Да я немножко... дров принесла,- стала оправдываться Мария.
- И не вздумай больше, я ещё не старая, принесу чай, ноги не отвалятся. А ты иди домой, отдыхай! Ишь, не успела обвыкнуть, а уже к работе рвётся! - Ворчала себе под нос мать, идя с подойником в хлев.
Незаметно сгустились сумерки.
Мать с дочерью похлебали суп, погрызли сухари, запивая их кипятком.
- Пойдём спать, доченька,- зевнула мама, привыкшая с темнотой ложиться,- всё равно керосина нет, лампу не зажжёшь.- Она закрыла дверь на два толстых кузнечных крючка, кряхтя, полезла на печь. Мария легла рядышком, обняла маму за шею, прижалась к ней. Кирпичи ещё хранили тепло, женщины быстро согрелись и уснули...
Потекли дни, заполненные тяжёлой работой и нуждой. Жили они впроголодь и у Марии всё время сосало под ложечкой от голода, часто слабели ноги и кружилась голова. Однажды утром она не выдержала и сказала маме:
- Не могу больше есть без соли, мама, и за ребёнка страшно, вдруг какой урод родится... Где можно соли достать?
- Самое ближнее - у соседей, да они так просто не дадут, или сорвут много денег, или отрабатывать заставят.
- Это у каких соседей? У дяди Августа?
- Нет, что ты, доченька, ему самому тяжело, для семьи не хватает, это у Паулиней, что за лесом живут, у них всего вдоволь, и откуда только они умудряются всё доставать, ума не приложу!
- А больше нигде нет?
- Ещё в магазине можно купить, в Асуне. Там, правда, не всегда бывает, но завозят, да люди быстро раскупают, страдали под немцем без соли, пухли даже...
- Так, может, в магазин сходить? - Спросила Мария.
- Что ты, что ты, - замахала на неё руками мама. - А если не будет соли? Ведь 14 километров в один конец, ты с ума сошла!
- Тогда пойду к Паулиням! - Решительно поднялась Мария.- Я не могу ребёнком рисковать! Деньги есть пока...
Она надела шинель, шапку-ушанку, взяла мешочек для соли и пошла по тропинке, проложенной людьми через лес.
Ночью выпал обильный снег, а под утро неожиданно поджал морозик. Снег скрипел под ногами, слепил глаза бесчисленными крохотными алмазиками под лучами поднявшегося высоко солнца. Чистое, без единого облачка, серо-голубое небо над головой, сказочно-красивые деревья впереди, все в белоснежном пышном уборе, застыли в сонной неподвижности, ни одна веточка не шелохнётся, воздух сух и неподвижен. Мария оглянулась назад. Из трубы, над белой от снега крышей, ровным вертикальным столбом поднимался розовато-серый дым, постепенно растворяясь и сливаясь с небом. Она улыбнулась всей этой ослепительной красоте вокруг, глубоко вдохнула свежий морозный воздух и зашагала по тропинке в лес. Впереди виднелись следы довольно крупных лап, может собаки, а, может, и волка...
Она поёжилась от чувства тревоги, захолонувшей грудь, пошла быстрее. До хутора Паулиней было приблизительно километра четыре.
" Наша бедная Латгалия, - грустно усмехнулась Мария,- от хутора до хутора, самое малое, два-три километра... если что случится, не дай Бог, пожар, или ещё что, пока соседи прибегут на помощь, уже и помогать ни к чему..."
Тропинка вывела её прямо к хутору,стоявшему на большой поляне. Лес огромной подковой окружал хутор с трёх сторон, защищая его от ветров и метелей, с четвёртой стороны ёжились от морозов набравшие силу молодые яблони, дальше спала под мягким белым одеялом, ожидая своего часа, пашня. Две большие собаки, ещё издали почуяв чужого человека, подняли оглушительный лай, бегая на цепи вдоль протянутой по двору проволоке.
Мария остановилась на безопасном расстоянии, ожидая хозяев. Наконец дверь распахнулась и на крыльцо вышел хозяин в наброшенном на плечи добротном полушубке и серой заячьей шапке. На левой ноге у него серел валенок, вместо правого торчал деревянный протез.
- Добрый день! - поздоровалась Мария.
- Добрый день!- откликнулся хозяин. - Ты чья ж будешь? Вроде лицо знакомое, но не узнаю...
- Мария я, Басулис.
- Ох, Господи, соседка! Похорошела... трудно узнать... да ещё в солдатском... Цыц! - Рявкнул он на собак и пристукнул деревяшкой по крыльцу. Собаки мигом поджали хвосты и исчезли в будках.
- Свирепые псы у вас, дядя Алфред...
- Такие и нужны, лес кругом, мало ли что, волки иногда заглядывают, ружьишко держу на стене заряженное,.. да что же это я тебя на морозе-то держу? - Спохватился Паулинь.- Проходи в дом, согреешься, чайку попьёшь, я, как раз, сахарком разжился, - скромно похвалился он.
Мария прошла за хозяином в дом, расстегнула шинель, сняла шапку, провела рукой по волосам, проверяя, не растрепались ли. В доме было очень тепло. Из спальни выглянула хозяйка, коренастая женщина высокого роста, с русыми волосами, стянутыми на затылке, и рябоватым, невзрачным лицом.
- Здравствуйте, тётя Юзефа! - Сказала Мария.
- Здравствуйте, - отозвалась хозяйка, на её лице отразилось мучительное желание припомнить, кто эта, явно знакомая на вид, женщина.
- Не узнала? - Усмехнулся хозяин. - Мария это, Басулис, соседка наша.
- Вернулась,значит, жива! Вот радость-то матери! - сказала хозяйка, оглядывая острым взглядом Марию с головы до ног.- Да ты, никак, ребёнка ждёшь? - Не удержалась, спросила она, не в силах сдержать любопытства.
- Да, - просто ответила Мария.
- Замуж вышла?
- Да, муж ещё на фронте...
- Ох, это бабье любопытство! - Пробурчал хозяин. - Ты бы её лучше чаем напоила.
- Да, да, - спохватилась Юзефа. - Раздевайся, проходи к столу, я, тут, как раз, блинчики испекла, и сметанка у нас есть...
- Да я уже позавтракала, - нерешительно проговорила Мария, проглотив голодную слюну, заполнившую рот при словах о блинчиках и сметане.
- Ну и что ж, и ничего, пару блинчиков можно и на сытый желудок съесть.- Хозяйка вытащила из печи накрытую крышкой сковородку, поддела вилкой пару блинов и залила их сверху сметаной, положила рядом вилку.
- Ешь, ешь, не стесняйся, мы попозже будем, когда сыны вернутся, привыкли вместе кушать, - гостеприимно пробасил Алфред.
"А, была-ни была!"- Мария взяла вилку и, изо всех сил стараясь не торопиться, скушала блины, вытерла рот, положила вилку. - Спасибо!
- Ну, вот, и чайку, согрейся, по морозу, ведь, шла! - Хозяйка налила чай в керамическую кружку, положила рядом два кусочка сахару.
- Чаю с удовольствием выпью,- благодарно улыбнулась Мария. Она пила обжигающе горячий напиток, настоянный на стеблях малины, прикусывала сахар, дула в кружку, грела озябшие руки.
- Может, ещё кружечку? - Спросила Юзефа, когда Мария допила чай.
- Нет, спасибо большое! - Отказалась Мария. - Я, ведь, к вам по делу пришла...
- Без дела, дочка, по морозу четыре километра не ходят, не то время, - рассудительно сказал хозяин.
- Я у вас, дядя Алфред, хочу соли попросить, - начала Мария. - Уже неделю без соли живём...
- Соседям надо помогать, - ответил хозяин. - Есть у нас соль,.. немного,.. на жизнь хватает, правда,.. да только по нынешним-то временам, соль - это большая ценность, сама знаешь.
- Знаю, - опустила глаза Мария. - "Цену себе набивает, - подумала Мария, чувствуя, как сердце сжимает от подымающейся злости. - Спокойно, только не вспылить, иначе без соли придётся уйти." - У меня деньги есть, я заплачу.
- Да зачем мне деньги? Что на них купишь? Разве что кукиш с маслом...
- Выручите, дядя Алфред, ребёнок во мне, нельзя мне без соли кушать,- просительно сказала Мария, сдерживая себя.
- Дам я, соседка, соли тебе, только с одним условием: летом придёшь пару деньков поработать, поможешь хозяйке грядки полоть, она - одна баба в доме, а мужиков - пятеро: я, да четыре сына...
- Хорошо, я согласна, - кивнула головой Мария.
- Смотри, не обмани! - предупредил хозяин.
- Нельзя обманывать, жизнь долгая, только себе хуже сделаешь, - ответила Мария.
- Ладно, давай торбу,- протянул руку хозяин и ушёл в дальнюю комнату.
"Запасы по близости не держит, осторожный,- отметила про себя Мария.- Что ж, и правильно!" Вскоре хозяин вернулся назад, постукивая деревяшкой, и протянул мешочек с солью.
"Больше килограмма,- подумала Мария,- чувствуя благодарность. - Мир не без добрых людей."
- Спасибо большое, дядя Алфред, - признательно взглянула она ему в глаза.
- Да ладно,.. так мы договорились? - Отвёл он глаза в сторону. - Если чего ещё понадобится, то заходи, чем сможем, поможем, завсегда...
Мария торопливо надела шинель, натянула шапку, взяла мешочек. - До свидания. Спасибо.
- Я провожу, а то собаки, - накинул полушубок хозяин и вышел за нею на крыльцо. - Цыц! В будку! - Рявкнул он на залившихся лаем собак и топнул протезом. Собаки опять исчезли.
"Если экономно расходовать, то недельки на две хватит,- радостно думала Мария, торопясь домой. - Надо же и Бурёнке, хоть иногда, пойло подсолить."
Мария вышла во двор, прищурилась на встававшее огромным красновато-золотистым шаром солнце, сладко потянулась и тут же схватилась руками за живот. Не очень-то потянешься, с каждым днём он потихоньку увеличивался и тяжелел, мешал нагибаться.
Дни стояли очень тёплые. Мария присела, потрогала руками землю. Холодная, конечно, с утра, остыла за ночь, но пора уже подходит, скоро сажать, надо... в первую очередь - лук, чеснок, морковь. Война вот-вот закончится, скоро и Владислав домой вернётся, Мария твёрдо верила, что он - непременно вернётся... Сколько раз он возвращался из разведки, весь посеченный осколками, из телогрейки вата торчала, но живой, изредка от него приходили письма, короткие, похожие одно на другое: жив, здоров, воюет, мечтает скорее увидеться...
Мария пошла в сарай, принесла лопату. Ручка рассохлась и крутилась в руках. Мария взяла топор, нашла подходящую щепку и, с трудом, но расклинила ручку, забила гвоздь. Ну вот, теперь можно копать. Она подошла к краю огорода, воткнула лопату в землю, надавила сапогом, погружая лопату полностью в отдохнувшую, податливую землю,подняла пласт, перевернула, ударила сверху лопатой, разрыхляя её, ещё раз копнула, ещё, ещё...
Мать справилась со своими делами, отвела на лужайку Бурёнку, исхудавшую за зиму, загнала в землю железный кол, зачем-то потрогала цепь, перекрестила корову и пробормотала себе под нос: - Езус Мария! Только бы волки не съели!- Потом она тоже разыскала в сарае лопату, пристроилась рядом с Марией...
Солнце поднималось всё выше и выше, сильнее припекало. Мария вытерла рукавом потный лоб и обессиленно остановилась, чувствуя,как сердце больно и гулко бьётся где-то возле самого горла.
- Отдохни, доченька, нельзя же так угробляться, - укоризненно произнесла мама.
- Я ещё покопаю, не устала...
- Я немножко отдохну, мама, отдохну,- пробормотала Мария, чувствуя, что кружится голова. В животе опять сильно и больно ударило. "Сын будет, сын, вон как больно колотит!" - С трудом улыбнулась она пересохшими губами. Через несколько минут ей стало легче, слабость прошла, и она опять взялась за лопату.
К обеду они вдвоём вскопали порядочный кусок.
- Вот, какие мы молодцы! - Довольно сказала мама. - Пошли обедать. Я картошку сварила, молочко есть. Ничего, теперь не пропадём! Трава в рост пошла. Худо-бедно, а, всё ж, Бурёнку до травы додержали, вытянули. Скоро крапива подрастёт, щавель, будем супы зелёные варить, а там, глядишь, земляника поспеет, картошечка молодая, правда?
Они вымыли руки, поливая друг дружке из кружки, смыли пот с лица, вытерлись концами полотенца и пошли в хату. Мама вытащила из печки горячую ещё, просушенную картошку, вывернула её из чугунка в керамическую миску, поставила рядом кувшин молока, две кружки.
- Спасибо, мама,- сказала Мария, когда миска опустела и кувшин тоже. - Знаешь, я думаю, - она помедлила, - надо нам у Паулиней выпросить наседку и дюжину яиц. Давали они нам, и картошку, и муку, кур у них много... Глядишь, появятся и у нас цыплята, кур разведём, а, мама?
- Конечно хорошо, доченька, да только расплачиваться с ними как будем?
- Ничего, мама, лето длинное, как-нибудь отработаем, поросёнка нам бы ещё завести, - мечтательно проговорила Мария. - Может, потихоньку и выбьемся из нужды, войне, считай, конец уже, мужики домой вернутся, Владислав, - Господи, только бы домой вернулся! Больше всего этого хочу!
- А братья твои? -Укоризненно спросила мама. - Эх, ты! Только о муже и думаешь!
- Да нет, мама, что ты! - Смешалась и покраснела дочь. - О братьях я тоже думаю...
- Езус Мария! - Подняла к потолку взгляд мама. - Верните мне сыновей! Всю жизнь, каждый божий день! Благодарить вас буду! Тогда бы мы быстро на ноги поднялись... Вон, Паулинь, сам одноногий, а четыре сына, хоть и малолетки ещё, а как хозяйство тянут, то рыбу с озера прут, то зайца с поля, в петлю попадёт...
- Мечтать хорошо,- тихонько проговорила дочь, а копать-то надо, пойдём, мама...
С каждым разом лопата всё труднее вгрызалась в землю, начали дрожать от усталости руки, спина разболелась так, будто в неё раскалённый железный прут воткнули.
- Не могу больше, мама, - смахнула пот со лба дрожащими руками Мария, вытерла лицо платком. - Давай посидим, отдохнём.
- Давай, доченька, отдохнём, Господи, ну что ты так надрываешься, а? - Посмотрела на дочь испуганными глазами мама. - У тебя ж дитё, сбросишь ещё, не дай Бог! Езус Мария!
Мария шла полем. Густо росли и покачивали жёлтыми головками молодые одуванчики. Часто серели, будто раскиданные разыгравшимся великаном, огромные валуны. По этой причине поле не годилось для пашни и использовалось оно окрестными жителями для выпаса коров и овец.
Невдалеке чья-то корова мотала головой и отмахивалась хвостом от наседавших нахальных слепней, она посмотрела на Марию и тоскливо промычала. Метрах в ста от неё зацепилась цепью за валун и запуталась овца, она тоже смотрела на Марию и тупо, дурным голосом, блеяла. Четверо ягнят беззаботно резвились друг с другом. Мать была рядом,остальное их не касалось. Мария подошла, распутала цепь, потрепала овцу по голове.
Высоко в небе самозабвенно выводил свою красивую песню жаворонок. Солнце слепило глаза. Невероятно-голубое небо раскинулось огромным шатром над родными местами. Кое-где плыли небольшие и реденькие перистые облака, будто художник несколько раз небрежно мазнул кистью. Глаза Марии остановились на небольшом, плоском сверху, камне. Появилось заманчивое желание присесть и отдохнуть. Её разморило по-летнему жаркое солнце.
Она села, положила руки на колени, подпёрла ладонями подбородок и задумалась:
"А, может, права мама? Смогут ли они вдвоём вытянуть всё, что наметили на это лето? Теперь она идёт к Августу, будет просить его вспахать небольшую полоску, чтобы посеять рожь, не остаться на будущую зиму без хлеба. Августу за это тоже нужно чем-то платить. Денег больше нет. Правда, он не такой живоглот, как Паулинь, три шкуры драть не станет, сам беден, понимает, что это такое. Но, с другой стороны, дальше тянуть нельзя, потом поздно будет сеять, рожь не успеет созреть. Семена Паулинь обещал дать. Вот-вот приедет муж. В последнем письме он пишет, что каждый день ждёт демобилизации, измучился совсем.
Да и то правда, сначала служил три года перед войной, потом фронт, даже в отпуске не побывал! Приедет Владислав, сразу легче станет, молодой мужик в семье - это же такая сила! Пойду! - Мария решительно поднялась, отряхнула подол платья. - Август себе уже, наверное, отпахал, авось и нам отпашет! "
Тёплая, мягкая трава приятно щекотала босые пятки, невольно рождая улыбку на лице. Всё так же неподвижно висел в небе и заливался неугомонный жаворонок, солнце ласкало грудь жаркими лучами, какое-то сладкое томление и истома поднимались к сердцу, хотелось лечь в зелёную траву, вытянуть ноги, закрыть глаза, ни о чём не думать...
"Перестань! - Оборвала себя Мария. - Нашла время!"
Она пошла торопливее, опасаясь, что Августа, вдруг, не будет дома. С его женой труднее договориться, сразу скажет, что у самих дел по горло... К счастью, Август оказался дома. Он стоял на лестнице, прислонённой к старой, раскидистой яблоне, и спиливал сухие ветки.
- Добрый день, дядя Август! - Поздоровалась Мария, улыбаясь.
- Добрый день, соседка, - улыбнулся в ответ Август и полез вниз. Он взглянул ей в лицо и откровенно залюбовался: "Хороша! Загорела, румянец на щеках!" - Его глаза скользнули ниже.- Кхм, кхм,- закашлялся он, отводя глаза. Живот выпячивался вперёд, обезображивая её фигуру. Мария, заметив его взгляд, густо покраснела и опустила глаза.
- Дядя Август, помоги нам, пожалуйста! Запаши под рожь, а? Паулинь семена обещал дать... Скоро мой муж приедет, тогда рассчитаемся с тобой... А?
- Помочь-то, конечно, надо, - замялся Август. - Да, только, понимаешь, лошадёнка моя... обессилела совсем, отдохнуть бы ей надо, откормиться на свежей травке...
- Себе уже всё запахал, дядя Август?
- Себе-то... всё,- не смог соврать он.
- Так, ведь, тянуть-то уже некуда, дядя Август! - Взмолилась Мария. - Если ещё позже сеять, рожь не созреет, пропадём мы без хлеба!
- Я понимаю, дочка, - нахмурился он. - Опять старуха моя ругаться будет, запилит, хуже пилы...
- Дядя Август,миленький!
- Ладно, будь что будет! Приеду завтра, и отбороную заодно! - Махнул он, решившись, рукой.
- Ой, спасибо тебе большое! Миленький мой, дядя Август! - Всплеснула руками от радости Мария и звонко чмокнула его в щеку.
- Ладно, ладно, - опешил от такой ласки Август и шмыгнул носом.
- Пойду! - Заторопилась Мария, а то мне ещё в сельсовет надо, я ж, до сих пор не прописалась.
- Смотри, Мария,- предостерёг Август. - На "лесных братьев" не нарвись! Дорога дальняя. В прошлую субботу они уволокли в лес и снасильничали Франю Бекис...
- Сейчас, всё ж, день, дядя Август, - помрачнела Мария. - И брюхатая я, кто на такую позарится...
- И, всё ж, поберегись, дочка, Бог знает, что у тех супостатов на уме,-перекрестил её Август.
- Так мы завтра будем ждать, дядя Август, да? До свидания! - Попрощалась она.
- Да, да, приеду, не сумлевайся, дочка,- покивал головой Август.
Через несколько часов Мария добрела до Сельсовета, посидела несколько минут в тени на скамейке, вытерла платком лицо и постучалась в дверь.
- Да, да, - отозвался мужской голос. Она распахнула дверь и вошла.
- Добрый день,- в хате ей показалось темно после яркого солнца. Она зажмурилась, снова открыла глаза.
- Это... ты? - Удивлённо спросил вставший из-за стола мужчина. - Неужели... Маша? - Глаза привыкли к комнатному свету и Мария, наконец, узнала его. Это был Язеп Звидринь. Когда-то, давно, ещё мальчишкой, он был влюблён в неё и чуть ли не каждый день прибегал к их хутору. Её забавляли тогда его попытки понравиться ей, букетики ромашек, что он дарил, его вспыхивающие огнём щёки при виде Марии.
Он, в общем-то, был хорошим парнем, Юзик, и, кто знает, может быть и она полюбила бы его, если бы не война... Мария погрустнела от этих мыслей, вихрем пронёсшихся в голове, но, всё же, улыбнулась ласково: - Здравствуй, Юзик, как ты... возмужал, еле узнала...
- Эх, Машенька, - сдерживаемая изо всех сил боль промелькнула в его голосе. Я, ведь, всю войну надеялся...
- Не надо об этом, Язеп, прошу тебя... Поздно об этом говорить... Скоро мой муж приедет... Да и... видишь, какая я, - кивнула она на свой живот, краснея. Вертикальные морщинки пересекли над бровями лоб Язепа. Он помедлил несколько мгновений, потом протянул ей руку.
- Здравствуй, Маша... Я рад, что ты осталась жива! Очень!
- Я - тоже... Юзик, рада,- вновь улыбнулась Мария,- протягивая ему руку.
- Ну, как ты живёшь? Где в войну была?
- На фронте... Второй Прибалтийский фронт, в латышской стрелковой дивизии, 677 артиллерийском полку, медсестрой. Там и замуж вышла... А ты?
- Я, самом начале войны, в окружение попал, потом партизанил... Теперь, вот, сюда поставили...
- Мне, Юзик, прописаться надо, - сказала Мария после продолжительного, неловкого для обоих, молчания.
- Что ж, давай документы, - почему-то огорчённо сказал Язеп. - Садись, пожалуйста, отдохни, дорога дальняя была.
Оформив всё, что нужно, он вернул бумаги. - Была Басулис, теперь Гринцевич... Кто он, твой муж?
- Русский, мы в одном полку всю войну провоевали. Он разведчик, в разведвзводе был... Пойду я, Язеп, некогда сидеть, дорога дальняя, - встала Мария.
- Я провожу тебя, можно? - Просительно проговорил он и в его лице проглянуло что-то далёкое, детское.
- Почему же нельзя? - Просто ответила она. - Проводи...
Они вышли на улицу. Солнце перевалило зенит и клонилось к западу.
Громко, азартно пели птицы в небольшой берёзовой рощице, белевшей стройными высокими стволами невдалеке от дороги. Язеп искоса поглядывал на Марию, шедшую рядом. Это была совсем другая женщина, почти ничего не осталось в ней от той девчонки, какую он знал тогда, давно... Он старался не смотреть на её большой, тяжёлый живот, и, всё же, изредка, будто нечаянно, глаза его скользили по нему и тут же испуганно убегали в сторону. Ему очень хотелось заговорить с нею, но о чём, он не знал, мысли его лихорадочно прыгали, ища подходящие слова, но ничего путного в голову не приходило. От злости на самого себя он кусал губы и сжимал кулаки.
- Так и будем молчать всю дорогу? - Насмешливо спросила Мария, в упор встречаясь глазами с его взглядом. Язеп густо покраснел, развёл руками:
- Никак не могу привыкнуть к тебе, что ты, вот такая, чужая жена, растерялся даже.
- Что это? - внезапно спросила она и потрогала пальцами мочку его уха. Язеп вздрогнул от её прикосновения, а потом беспечно сказал: - А, чепуха, пуля поцеловала.
- Счастливчик, немножко левее, и всё...
- Это что, смотри, вот здесь,- скинул он выцветшую кепку и раздвинул пряди светло-русых волос, пригибая голову. Мария увидела шрам повыше виска, над которым уже не росли больше волосы. Пуля вырвала клочок кожи на голове и улетела дальше.
- Да,- только и смогла сказать Мария. - Ты, наверно, в рубашке родился.
- Не знаю, мама не говорила,- засмеялся он.
Постепенно они разговорились, чувство неловкости прошло. Разговор их перекинулся на воспоминания детства. Они вспоминали разные смешные эпизоды из их жизни, часто смеялись.
Справа от дороги показалась сиротливо стоявшая печная труба, от дома остались только обгоревшие головешки, покорёженная железная кровать, валялся чугунный горшок с отбитым краем
- Здесь жила моя подруга, Моника, - грустно проговорила Мария. - Жива ли? Кто знает...
- Говорили люди, что всю её семью спалили живьём, - поколебавшись, ответил Язеп. - У них остановились немцы на постой, к вечеру напились, один из них стал во дворе приставать к Монике, она ударила его по голове лопатой. И тогда немцы всех их втолкнули в хлев, подпёрли дверь колом и подожгли...
- Господи! - С ужасом вырвалось у Марии, - Моника...- Слёзы покатились по её щекам...
- Зря я тебе рассказал,- огорчённо произнёс Язеп. - Перестань, Маша, ты же, фронтовичка!
- Не буду больше, - вытерла платком слёзы она. - Слабая стала, чуть что, сразу слёзы катятся, удержаться не могу,- виновато улыбнулась она.
Солнце заметно опустилось ниже, ненадолго закрылось от людских взглядов за облако, но вскоре вновь ослепительно ударило по глазам.
Высоко в небе, широко распластав крылья, парил коршун, высматривая подходящую добычу, стрекотали кузнечики...
- Ты живёшь у родителей? Они живы? - Спросила Мария, успокоившись.
- Нет, домой далеко ходить, может, велосипед куплю, тогда... А родители живы... Я у старушки одной живу, недалеко от Сельсовета; по субботам хожу домой, надо же своим помогать по хозяйству.
- Может, назад пойдёшь, Юзик? Неудобно мне, вон какой кусок вместе прошли!
- Я до дома провожу тебя, Маша, вечереет уже, места у нас неспокойные, "лесные братья" совсем обнаглели, ну ничего, недолго им осталось, скоро и до них доберёмся,- плотно сжал губы Язеп.
Солнце опустилось к горизонту. Закат пылал золотом, подсвечивая кромки небольших, розоватых теперь, облаков. "И завтра будет хорошая погода",- подумал Язеп. Ему тут же вспомнилась маленькая, горячая рука, протянутая на прощание Машей:
- Дай Бог тебе счастья, Юзик, и хорошую жену! "- Ласково улыбнулась она и, уже открыв дверь в сени, махнула ему рукой и скрылась... " Маша, Машенька, Марусенька",- мысленно произносил он на разные лады её имя. - Скоро она станет матерью, родит ребёнка от какого-то неведомого мужчины, который, сам того не ведая, перешёл ему дорогу и отобрал ту, о которой он мечтал все эти страшные, кровавые годы... Её надо забыть, вычеркнуть из сердца!- Сурово приказал он самому себе.
- А ты думаешь - это легко сделать? - спросил его тихий, задумчивый внутренний голос. - Если бы это было так просто..."
Язеп брёл по поросшей травой дороге, по которой двигались только повозки да люди, совершенно не замечая её, полностью погружённый в свои мысли.
- Руки в гору! Ты, сскотина! - С бешеным наслаждением в голосе процедил сквозь зубы высокий, заросший светлой бородой мужчина, нацеливший на него дуло немецкого "шмайссера".
"Пропал,- мелькнула лихорадочная мысль. - "Лесные братья" - Эти живым не выпустят... Вот и всё... Отгулял по белу свету... Бог ты мой, как мало... Так просто я вам не дамся, сволочи!" - Язеп стремительно выхватил из кармана брюк пистолет и вскинул руку, целясь бандиту в живот. Откуда-то сбоку, из кустов, прогремела короткая автоматная очередь. Язеп почувствовал жгучую боль, рука повисла плетью, выпал пистолет. Затрещали кусты, его окружили пять или шесть заросших бородами бандитов.
- Ишь ты, ещё и брыкается, падла! - Удивлённо воскликнул один из них, в немецких офицерских брюках, хромовых сапогах и дешёвой, в клетку, рубашке.
- Вот и встретились, товарищ председатель! - С издёвкой в голосе пробасил светловолосый здоровяк. - Мы ж тебя предупреждали, отойди в сторонку, не ищи приключений на свою жопу... Ты наши записки читал?
- Читал! - С вызовом ответил Язеп, зажимая простреленную руку.
- Думал, война кончилась, вы победили, полный порядок, а? А оно - вон как обернулось... На колени! Лижи мои сапоги, ты, гнида! - Рявкнул бандит. - Может, я тогда тебя и пожалею...
- Ты что, Медведь, ошалел, что ли? - вмешался один из бандитов.
- Молчать! - Сверкнул на него бешеными глазами главарь. - Я здесь командую! - Лижи сапоги, ну?
- Не дождёшься, сволочь, не на того напал, - криво усмехнулся искажённым от боли лицом Язеп. - Всё равно ваша песенка спета, гады. Доберутся и до вас... Немца побили... А вы уцелеть рассчитываете? Опомнитесь, пока не поздно!
- Ишь ты, он и здесь агитирует! - Удивился бандит с длинным шрамом на левой щеке.
- Поставьте его на колени! - Скомандовал Медведь. В ту же секунду Язеп рухнул на колени от тяжёлого удара ребром ладони по шее. Раздался хохот.
- А ты говорил, что не дождусь, - заржал главарь. Язеп, собрав последние силы, встал на ноги.
- А мы, оказывается, гордые! - Ухмыльнулся Медведь и ударил Язепа здоровенным кулаком в лицо, тот упал спиной на дорогу, тут же повернулся на бок и вновь попытался встать.
На него со всех сторон посыпались удары ногами, затем его грубо схватили за руки и поставили на ноги. Язеп вскрикнул от боли в раненной руке, открыл глаза, пытаясь прийти в себя. Всё плыло перед глазами, колени у него подгибались.
- Ты думаешь, это всё? - Почти ласково спросил Медведь. - Нет! Это не всё, краснопузая сволочь! Тащите его к болоту! - Приказал он. Почти волоком Язепа подтащили к болоту.
Ядовито-зелёная трава маскировала непроходимую трясину, чуть поодаль росли чахлые, искривлённые берёзки. Солнце скрылось за горизонтом. Прохладный ветерок ласково, будто материнская рука, коснулся щёк. "Всё, конец..." - Мелькнуло перед глазами встревоженное материнское лицо... "Береги себя, сынок," - прошелестели её последние слова, которые она крикнула ему вслед, когда он уходил из дома в последний раз. "Прощай, мамочка!" - шевельнул он разбитыми губами, слизнул языком кровь.
- Сам полезешь, или помочь? - Приблизил к нему ухмыляющуюся рожу главарь. Язеп с ненавистью глянул в его глаза и харкнул запёкшейся кровью во рту в его самодовольную рожу. Медведь взревел от ярости, вскинул автомат, собираясь выпустить очередь в живот Язепа, заскрипел зубами... и опустил дуло вниз.
- Нет, так слишком легко умереть... Этого удовольствия я тебе не доставлю, - прохрипел он, вытираясь рукавом.
- Бросьте его в болото, да подальше, пусть побарахтается,- велел он своим головорезам.
Язепа раскачали и швырнули на сочную зелёную травку, которая тотчас же под весом его тела раздвинулась в стороны. Он почувствовал тёплую воду, промочившую одежду и коснувшуюся разбитого тела. Он, медленно и неумолимо, начал погружаться в трясину. Глубже становилось всё холоднее и холоднее. Бандиты замерли, ожидая, что он начнёт кричать, звать на помощь, и можно будет вдоволь посмеяться над его муками, страхом смерти. -
"Жить, жить! Хочу жить!" - Бесновался от ужаса кто-то, притаившийся внутри него. Одновременно в нём жила холодная, жестокая к самому себе мысль о том, что эта стая зверей на краю болота только и ждёт его крика о помощи, и тут же начнёт бесноваться от радости. Выбраться из трясины они всё-равно не дадут.
"Умри достойно, как умирают большевики!" - Стиснув зубы, приказал он самому себе. Ноги медленно оседали вниз, начали болезненно покалывать бесчисленные иголки жестокого холода, пальцы ног немели, теряя чувствительность.
Язеп запрокинул голову, продлевая последние секунды жизни, остановился глазами на розоватом от последних лучей солнца, скрывшегося за горизонтом, причудливой формы облаке. Перед ним промелькнули лица матери, отца, брата, погибшего в первые дни войны, Маши... Он почувствовал, как вода коснулась губ, закрыл глаза, стиснул изо всех сил веки, набрал носом воздуха полные лёгкие и... скрылся под водой, даже не открыв рта... Зелень медленно сомкнулась над ним, вздулись и тут же лопнули пузыри воздуха.
"Лесные братья" избегали смотреть в глаза друг другу и не могли сдвинуться с места.
- Да,.. экземпляр! - Удивлённо буркнул бандит со шрамом. Это неожиданно вывело из себя главаря, он коротко ударил того в ухо и рявкнул: - Заткнись, падаль, если бы тебя бросить туда же, ты верещал бы, как недорезанная свинья!.. Пошли отсюда! - Глянул он на остальных налившимися кровью глазами, чувствуя на лице засохшую корочку от плевка, которым наградил его Язеп.
Он, почти бегом, добрался до журчащего среди деревьев небольшого ручейка, долго плескал себе в лицо полные пригоршни воды. Остальные смотрели на него, переглядывались друг с другом, молча язвительно ухмылялись,-
" Лихо тебе в морду харкнули!" - Думал, вздрагивая от обиды и ненависти, бандит со шрамом, чувствуя яростное желание всадить все пули из автомата в широкий зад Медведя.
Продолжение: http://www.proza.ru/2011/11/24/1402