Их жизнь. В краю голубых озёр 2

Роман Рассветов
                Книга 1, ЧАСТЬ  2.

   Мария открыла глаза, глянула на часы с маятником, монотонно тикавшие  на  стене. Стрелки показывали пол-шестого. Она прислушалась. Мычала в хлеву Бурёнка, просившаяся на луг, барабанили в маленькое окошко дождевые капли, возилась у печи мама.
   - Мама, дождь давно начался? - Спросила она.
   - Нет, минут  10 назад. Ты полежи ещё, Маша.
   - Надо вставать. Если дождь скоро кончится, то пойду к Паулиням, грядки полоть будет легче после дождя. - Она полежала ещё минут десять, чувствуя мучительное желание лечь на живот, зарыться лицом в подушку, спрятать под нею руки. И, тут же, её изнутри толкнули, как бы предупреждая: "Смотри, не вздумай баловаться!"
   
   Мария улыбнулась этой мысли, встала с постели, заправила кровать, накинула сверху  имевшее жалкий вид покрывало, натянула на себя платье и вышла во двор. Празднично голубело небо, вставало солнце, и только из небольшой серой тучки, непонятно  откуда взявшейся и повисшей над головой, споро сыпались увесистые  дождинки. В будке спокойно спал Тузик. Через отверстие виднелась его лохматая голова, лежавшая на передних лапах. Марии захотелось, как когда-то в детстве, выбежать под дождь, побегать, попрыгать, вымокнуть до нитки. Она глянула на выпиравший вперёд тяжёлый живот. "Поносишься теперь!"- Усмехнулась она, но, всё же, не выдержала, выскочила под дождь, запрокинула лицо, чувствуя, как довольно сильно, но, всё же, приятно, бьют по лицу крупные капли, как намокает и льнёт к телу, становится тяжелее платье.
   
   - Ну, сумасшедшая! Совсем ошалела без мужика девка! - Вытаращила на неё глаза мама, когда она вскочила в хату в мокром, прилипшем к телу, платье, рассыпавшимися по плечам и висевшими сосульками мокрыми волосами.
   - Ой, мама, как хорошо! - Радостно воскликнула она. - Дождь скоро кончится, пойду к Паулиням полоть.
   - Как ты пойдёшь в мокром платье? Оно ж у тебя одно такое, в другие ты не влезешь теперь, - всплеснула руками мать.
   - Да ничего, мама, пока дойду - обсохну, - засмеялась Мария.
   - Вдвоём бы, конечно лучше, дочка, да боюсь я телёнка одного без присмотра оставить, и самим надо грядки полоть, иди лучше, одна, - решила мама.
   
   Мария вытерла лицо льняным полотенцем, подсушила волосы им же и села к столу. Мать вытащила из печки молочную похлёбку с мучными клёцками, разлила в керамические миски. Позавтракали. Дочь порылась в тряпье, нашла безнадёжно затасканную, дырявую кофту. "С утра на плечи накину, - подумала она, - а потом  под коленки буду подкладывать."
   Пошумел короткий дождик и затих. Блестела свежевымытая трава, поднималось солнце над зубчатыми вершинами елей. Неугомонный жаворонок вырвался в небо, помахал крылышками, набрал высоту и, сходу, залился радостной трелью. "Ишь, как хорошему утру радуется пичуга!"- Улыбнулась Мария. Она шла босыми ногами по мокрой траве, платье липло к телу, ей было холодновато. Она, на ходу, всунула руки в рукава кофты, застегнула до верху пуговицы. Стало теплее. "Вот  дурёха! - Укорила она себя. - Вымокла до нитки, а зачем?"   
   
   В лесу ещё стоял сумрак, тропка была ещё почти сухой, короткий  дождик не смог пробиться сквозь толщу ветвей. Невдалеке от тропы, рядом со стволом ели, бугрился лесной муравейник. Большие рыжие муравьи сновали взад-вперёд, таскали сухие хвоинки, каких-то жучков, личинки. Мария остановилась, понаблюдала несколько минут  за их суетливой деятельностью и пошла дальше.  "Ничего,- думала она, - как-нибудь проживём. Теперь, вот, тёлочка есть, до осени подержим, пока  трава, потом продадим, купим овец, поросёночка... Может, Владислав деньжонок сколько собрал к демобилизации. Почему он не едет? Война кончилась, немцы подписали капитуляцию..."
   Она тут же вспомнила, как 11 мая прибежал дядя Август, босой, в расстёгнутой до пупа рубахе, от него пахло табаком и самогонкой. Ещё не успев открыть дверь, из сеней, закричал во всё горло:
 -  Победа! Победа! Фашист капитулировал! - Потом он обнимал их с мамой, щекотал бородой, целовал слюнявыми губами. Мария тоже целовала дядю Августа, кружилась с ним по комнате, плакала на лавке, тут же смеялась, опять плакала, всё у неё валилось из рук, она не помнила, куда шла и что собиралась делать, вспоминала погибших друзей и подруг, опять плакала, целовала Тузика в холодный мокрый нос, он, от избытка чувств, неистово прыгал к её лицу, пытался лизнуть горячим языком...
   Она засмеялась, вспоминая это, и, тут же, замерла, уж больно неуместно прозвучал этот  одинокий смех в сумрачном лесу, пришло чувство тревоги. Она вспомнила про "лесных братьев", пропавшего Язепа. Он, как в воду, канул после того, как провожал её домой.  "Неужели это они схватили его? - Думала она. - Если да, то его уже нет в живых." Она увидела перед собой его голубые глаза, полные нежности, крупную, гордую  голову, широкие, бугристые плечи...
   
    Вот и хутор Паулиней. Рвались с цепи, роняя злобную пену, здоровенные псы. Вышел хозяин, рявкнул на них, псы замолчали и завиляли хвостами.
  - Доброе утро, дядя Алфред!- Поздоровалась Мария.- Пришла, вот, долги отрабатывать.
  - Доброе утро, соседка! Моя Юзефа уже на грядках... Вот только... как ты полоть-то будешь? - Замялся он.
  - Ничего, дядя Алфред, я на коленках буду, смогу,- ответила, краснея, Мария.
 
   Солнце поднялось довольно высоко и начало основательно припекать. На все лады заливались среди деревьев птицы. С разгону шлёпались на мокрую от пота кожу и кусались слепни. Мария била по укушенному месту чёрными от земли и травы руками.  Пот набирался в бровях, скатывался в глаза и щипал их.  Сильно болели уставшие колени, живот упирался, казалось, в самое горло. Мария старалась не обращать на  это внимания и неутомимо вырывала сорняки, складывала их в кучки между грядок. Были моменты, когда казалось, что  всё, она больше не сможет даже шевельнуть рукой, ещё секунда, и она потеряет сознание. Усилием воли она заставляла себя вырвать ещё сорняк, ещё, ещё...
   
   Постепенно уходила слабость, дышать становилось легче. Временами, тот, долгожданный малыш, начинал беспокойно возиться, стукался в  живот, в рёбра, потом затихал.  Юзефа, половшая соседнюю грядку, поглядывала удивлённо на Марию, поражаясь её   выносливости, но помалкивала, втихомолку радуясь такой работящей батрачке. Алфред сидел во дворе, отставив в сторону деревянный протез, отбивал косы. Ему на войне крупным осколком  оторвало нижнюю часть ноги, примерно посередине между коленом и ступнёй, так что ходил он на своём деревянном протезе мало хуже здорового мужика.  Пришли с озера сыновья, притащили полные две большие плетёные  корзины лещей.
   - Смотри, пап, - похвалился Вилис, старший сын, вымахавший в свои 17 лет ростом с отца, - с двух мерёж натрясли! С коптуром!
   - Молодцы! - Довольно ухмыльнулся Алфред. - Покушайте, посмотрите там, в печке, сами. Пусть мать работает, не отвлекайте её. А потом надо чистить рыбу. Ты, Вацлав, растопишь коптильню,- сказал он среднему сыну, всего на год моложе старшего, но, почему-то, сильно отставшего от него в росте.- Закоптим лишнюю рыбу, чтобы не пропала.
   - Давай положим её в погреб, на лёд, а? Папа? - Предложил Вацлав, которому не хотелось возиться с коптильней.
   - Делай, что сказано!- Отрубил отец, хмурясь.
   - Ладно! - Буркнул Вацлав и поплёлся в избу, за ним, гуськом, младшие, близняшки, Янис и  Дайнис.  - Пап, - понизил голос Вилис, - я, недалеко отсюда, косулю видел. Может, вместе с выводком шлёпнем?  У отца, сразу, глаза загорелись:
   - Где?
   - За сосонником,около кустов.
   - Завтра сходим с карабинами,- решил Алфред.
     Юзефа посмотрела на солнце, приставив ко лбу козырьком ладонь, с натугой распрямила спину.
   - Пойдём, пообедаем, Мария. Сыны проголодались, да и у самой в животе сосёт.
     Они полили друг другу кружкой из ведра, вымыли руки, насколько смогли, пальцы так и остались черновато-зелёными, смыли пот с разгорячённых лиц. 
    
     Прошли к столу. Мария села на табуретку в сторонке, сложила руки на коленях. Очень болели ноги, нестерпимо ныла поясница, хотелось лечь, хоть бы и на пол, закрыть глаза, ни о чём не думать...
   - Придвигайся к столу, соседка,- позвала Юзефа. - Чем богаты, тем и рады! - На столе дымилась белая, рассыпчатая картошка, в большом, керамическом кувшине - простокваша. На небольшой, плоской тарелке - крупно порезанные розоватые ломтики солёного сала. Мария только глянула на них, сразу почувствовала голодную слюну во рту.
    Юзефа нарезала большие ломти ржаного хлеба,  прижимая круглый выпуклый каравай к груди, придвинула к Марии тарелку с вилкой, пошла звать остальных. Когда все расселись за столом, Алфред разгладил усы, перекрестился на икону, зацепил вилкой ломтик сала, ищуще пробежал глазами по столу.
   - Мать, очисти луковицу, - попросил он жену. Она вскочила, выбрала из связки крупную, очистила её, порезала дольками, подала мужу солонку с солью.  Мария положила себе ложкой картофелину, подцепила ломтик сала, с наслаждением впилась в него зубами. "Господи, как давно солёного сала не ела!" - Подумала.
   - Бери ещё, бери, не стесняйся, - заметил её колебания  насчёт второго ломтика Алфред. - Знаю, какая у тебя пайка дома. Тебе надо, как следует, кушать, ребёнок в тебе, так что кушай, сколько хочется, не смотри на нас, мы не голодаем.
   - Да, пап, мам, чуть не забыл... Знаете, что на озере говорил Дембовский? - Воскликнул Вацлав.
   - Что? - Повернул к нему голову отец.
   - Он говорил, что нашего председателя Сельсовета "лесные братья" в болоте утопили!
   - Езус Мария! - Вскрикнула Юзефа, совсем же ещё молодой мужик! - 
   
     Мария почувствовала какой-то болезненный укол в сердце, потемнело в глазах.
   - Что ты? Плохо тебе? - Встревоженно спросил Алфред, увидев её, ставшее белым, без единой кровинки, лицо.
     Мария хотела взять себя в руки и не смогла. Слёзы часто закапали из глаз.
   - Язеп же за нею бегал до войны, забыл, что ли? - Шепнула ему Юзефа... Все в полном молчании вышли из-за стола и пошли  во двор...
    
     Мария работала до вечера в каком-то угаре, забывая, где она и что делает. Её руки вырывали сорняки, кидали их в кучу, а перед глазами стояло грустное лицо Язепа, когда он взял протянутую ему руку на прощание, бережно сжал её пальцы сильной рукой, не хотел выпускать их. Потом она вспомнила его ещё мальчишкой, как они вместе ходили в землянику, как он срывал особенно крупные ягодки, собирал их в ладошку, а потом протягивал эти ягоды ей и просил их съесть прямо с ладошки...
    Она, смущаясь, кушала их, остро ощущая его волнение, видела его затуманившиеся от нежности к ней глаза...
   
   Потом они бегали среди редких, старых берёз, Язеп гонялся за нею, схватил её  на бегу за талию, прижал к себе, бледнея... Она вырвалась, - Не надо, - попросила тихо...
Забывшись, Мария  застонала, заволокло глаза слезами... "Сволочи, гады,- билась  в голове мысль. - Войну пережил, целым и невредимым вернулся, а погиб от руки таких же латгальцев, как сам!"
    Мария поднялась, выпрямила усталую спину. Колыхнулся тяжёлый живот. Передвинула вперёд сложенную в несколько раз кофту, опустилась на неё коленями, сразу занывшими от боли, ещё быстрее заработала руками. 
   
    Тихо плыли на восток белоснежные облака, пылало и слепило глаза солнце, текли по спине и груди струйки пота. В лесу заливались на разные голоса птицы, валялись в пыли, высунув языки, псы, копались в земле, скрываясь в тени сарая, куры и важные, надутые, индюки. Приплелись на грядки трое сыновей, пригнанные отцом в помощь матери, нехотя стали полоть. Юзефа подошла к ним, стала объяснять, что нужно вырывать, а что должно расти дальше.  Сыны покивали головами, поняли, мол, и продолжали своё дело. Спустя минут  пятнадцать Юзефа опять подошла к ним, присмотрелась к их работе, всплеснула руками, надавала сынам затрещин и закричала:
  - Вот паразиты, вот обормоты, всю морковку выдрали! Только  бы им по лесу шататься, да на рыбу, а на грядках пусть одна мать горбатится!
   - Так уж и одна, - буркнул старший сын и тут же заработал ещё одну затрещину.
   - Молчи! Когда мать говорит!
   - Не мужское это дело, мам, - заканючил один из близняшек, то ли Янис, то ли Дайнис.
   - Так сначала стань мужчиной, охламон несчастный, - взвилась мать. -  Нарочно, ведь, морковку рвут, паразиты, чтобы я их быстрее с грядок прогнала! - Не унималась мать. - А  ну, полите, как следует! Я вам покажу! Давно ремня отцовского не получали!
   - Ладно, хватит тебе, завелась!- Пробурчал опять старший сын, хмуря сросшиеся на переносице брови.
    
     Солнце опустилось совсем низко, когда кончили полоть грядки. Мария пошла к пруду, вымыла там чёрные от земли  руки и ноги, смыла  водой пот с лица и груди, вытерлась платком.
   - На, Мария, возьми, - протянула ей Юзефа надетых на лозовую ветку трёх крупных лещей, - побалуетесь с матерью.
   - Ой, спасибо большое! - Обрадовалась Мария.- Я так давно рыбу не ела! Если бы не вы, пропали бы мы совсем!
   - Да чего там, людям надо помогать, - смутилась Юзефа. - Завтра придёшь?
   - Конечно, долги надо отрабатывать.- Мария взглянула в тревожные глаза Юзефы, улыбнулась. - Не бойтесь, мы, конечно, много у вас набрали, но, лето длинное, отработаем. Скоро и Владислав приедет, поможет... Так  я пойду, тётя Юзефа...
   - Иди,дочка, с Богом. "Езус Мария, мучение же с таким животом работать-то, подумала Юзефа,чувствуя подступившую жалость. - Так, ведь, даром весь свет не накормишь, сами голыми останемся, срамоту прикрыть нечем будет",- сурово поджала она губы, глядя в спину медленно идущей Марии...

    Мария тащила раненого, лежащего на плащ-палатке, упираясь изо всех сил каблуками в землю, обливаясь потом. Невдалеке противно заныла мина, взорвалась, обсыпала землёй... Мария упала ничком, закрывая голову руками. И, вдруг, наступила тишина. Она неуверенно поднялась, отряхнула подол юбки, и, вздрогнув, замерла, открыла рот, собираясь закричать со страху, и... не  смогла, - голос пропал. В шаге от неё стоял и молча улыбался фашист, скаля жёлтые, прокуренные зубы. Неожиданно его улыбка превратилась в яростный, звериный оскал. Он замахнулся, со свистом выдохнул воздух и ударил её прямо в живот широким, сверкнувшим на солнце, штыком карабина. И такая страшная, резкая боль полоснула её, что Мария пронзительно закричала и... проснулась.
   - Езус Мария, что случилось? - влетела, белая, как мел, мать в ночной рубашке, стиранной бессчётное число раз и просто чудом до сих пор не расползшейся.
   - Приснилось, мама, - потрогала рукой волосы Мария, ей казалось, что они встали дыбом от ужаса.
   - Тьфу! Напугала до смерти!- Плюнула от досады мать, собираясь идти одеваться. 
   
   И, вдруг, опять, точно такая же, резкая боль полоснула по животу.
   - Ой! - вскрикнула Мария, хватаясь за живот. - Больно, мама, - простонала она. - Больнооо...  Мать кинулась к ней, отшвырнула одеяло, пощупала живот, глянула на ноги и выпрямилась, кусая губы.
   - Начинается, доченька, - прошептала она испуганно.
   - Ой, мама,- напряглась Мария, изгибаясь дугой, чувствуя, как   неудержимо разрывается её тело. - Боюсь! Мама, страшно мне!
   - Потерпи, доченька, потерпи!- Засуетилась, забегала по избе мама, хватаясь за тряпки, затем кинулась к своей постели, торопливо натянула платье.
   - Я скоро, потерпи, побегу к Стывринихе, она старуха опытная, всё сделает, как надо!- Крикнула она и хлопнула дверью.   Страх охватил Марию. Ей казалось, что она в одиночестве, осталась одна, совершенно одна, в целом мире, забытая и никому не нужная... И тут новый приступ боли охватил её, она застонала, заскрипела зубами, вцепилась ими в подушку, закрывая ею рот. Даже кричать было страшно  в одиночестве...

    Она потеряла ощущение времени, ей казалось, что эта невыносимая  боль раздирает её уже целую вечность, мнёт её, раздвигает кости... Неожиданно, почти реально, она почувствовала на губах жадные губы Владислава... Ей грезились его переполненные страстью и желанием глаза... Она дёрнула  в сторону головой, сжала губы, её охватило чувство враждебности, даже ненависти к нему. "Ненавижу, ненавижу!" - Толчками била в голову кровь. 
   
   И тут новая волна обжигающей, раздирающей на части, боли охватила её, животный вой вырвался из груди. Ей казалось, что её собственное тело распадается на части... И тут пришло облегчение... Мария в изнемозжении откинула голову на подушку. То ли слёзы, то ли пот, щипали глаза, не осталось сил даже шевельнуться...  Залаял Тузик во дворе, хлопнула входная дверь.
   - Там она, там, проходи, бабуся, проходи, милая,- подталкивала  мать в спину белую, как лунь,  сгорбленную старушку.
   - Здравствуй, внученька, - пропела, улыбаясь беззубым ртом Стывриниха, нагибаясь над нею.- Ахти, Господи, разрешилась уже!- Всплеснула она руками. - Вода есть горячая? - Повернулась она к матери.
   - Н-ннет,- испуганно ответила мать.
   - Грей воду, грей, дочка, скорей.  Мать налила в большой чугун воды, чуть не разлив её, пока ставила в печь. Трясущимися руками щипала лучину, сломала две спички от спешки, но, всё же, огонь развела.  Старушка копошилась в ногах у Марии, бормотала себе под нос: - Синенький чегой-то, не кричит, вроде... не дышит... Мария почувствовала тревогу от её бормотания, открыла глаза.
   - Кто? Бабушка, кто?
   - Мальчик, внученька, мальчик,- заулыбалась старушка.
   - Покажи, бабусь,- попросила Мария, чувствуя слёзы облегчения, скатившиеся на подушку.
   - Нельзя, внученька, нельзя, потерпи, ещё насмотришься, его надо сначала в божеский вид привести.
    Старушка унесла младенца, по пути  шлёпая и встряхивая его.  До Марии доносились голоса матери и Стывринихи, что-то обсуждавших на кухне в пол-голоса...
    Она приподнялась на локтях, вытянула шею, прислушиваясь, но новый приступ  слабости и головокружения свалил её на подушку. Поплыл потолок перед глазами, закружился, завращался, всё быстрее и быстрее...
   
    Она закрыла глаза, но вращение не кончилось, её тело  закачалось, как утлое судёнышко в бурном море.
   - Мама! Мама! Как мне плохо! -Закричала она изо всех сил. Но это ей только  казалось, её губы смогли только тихо прошептать это.
   - Бабуля, почему он не кричит? - Тревожно спросила мать у повитухи, которая встряхивала младенца, качала, шлёпала по попке.
   - Думаешь, я сама знаю? - С болью пробормотала старушка.- Ты воду согрела?
   - Согрела, горячая уже.
   - Попробуй ты, - сдалась старушка,- у меня уже руки отваливаются и спину ломит, спасу нет...
    
    Мать взяла младенца на руки, с силой принялась трясти и шлёпать его, но он не подавал признаков жизни.
   - Езус! Мария! Да что же это такое? -Закричала в отчаянии мать. - Неужели... мёртвый? Маша ж, с ума сойдёт! Внучек мой милый, ну, открой же глазоньки! открой! Посмотри на свою бабушку! - Молила она, орошая слезами безжизненное, сморщенное, личико младенца.
   - Тише! сумасшедшая! - Прошипела Стывриниха, роженица услышит!
   - Внучек! Родненький! Миленький мой! Ну оживи! Не умирай! Господи! помоги! - Всхлипывала мать, раскачивая его, и, вдруг,  остановилась, замерла, впилась глазами в крохотное личико, ей показалось, что у него дрогнули губы.
И, точно: губы дрогнули, ротик раскрылся, шевельнулись веки, открывая глаза, удивительно синие, с голубыми белками.
   - Ой, смотрит! Смотри, бабуля! - Зашептала и вновь залилась, теперь уже счастливыми,  слезами мать.
    Новорождённый опять пошевелил бескровными губами и, вдруг,  подал голос, да ещё какой! Громкий, пронзительный!
   - Теперь уж, жить будет! - Заулыбалась повитуха. - Давай его сюда, будем в божий вид приводить...

Продолжение: http://www.proza.ru/2011/11/26/1145