Денёк выдался на славу. Чистое, высокое-высокое небо, уже с утра ласковое солнце, слабый тёплый ветерок, способный лишь слегка покачивать тонкие ветви берёз да бело-жёлтые головки ромашек. Пели птицы, стрекотали кузнечики, кусались слепни и комары. Но, для человека привычного, это такая мелочь, что и внимания обращать не стоит.
"Трава густая, высокая, хорошее сено получится из неё, только бы дожди не испортили всю работу,"- подумала Мария, взмахивая косой, стараясь брать пониже, но и в то же время следя, чтобы коса не зарывалась носом в кочки, нарытые кротами. Сейчас уже косить стало труднее, солнце высушило росу, коса с трудом врезалась в траву, быстро тупилась.
Мария остановилась, протёрла пучком травы лезвие косы, поточила её бруском. Получалось, конечно, не так звонко и уверенно, как у мужиков, ну ничего, лишь бы косить можно.
"Завтра пойду к Паулиням, возьму с собой косу, попрошу, пусть дядя Алфред отобьёт её, он это мастерски делает. Придётся и Робчика, сыночка, с собой брать. Положу его в тенёчке, за кустиком, ничего, полежит..."
- Машааа,- закричала мать, ворошившая поодаль, сено. Иди, ребёнка кормить надо, небось искричался уже.
- Пройду прокос до края и схожу, - крикнула в ответ Мария, чувствуя, как взмокло платье на спине и подмышками.
"Эх, сейчас бы раздеться и голышом в озеро!"- Мечтательно подумала она. Да, вот только, до него больше километра. Нет, сейчас нельзя, - отогнала она соблазнительную мысль. - Может, вечером схожу. А вечером страшно, вдруг на "лесных братьев" нарвусь. Раньше бы их мой живот отпугнул, а теперь, - опустила она вниз глаза, - от него и следа не осталось, вон как платье свободно болтается! И когда только их, гадов, прикончат? Ходишь по своей родной земле и боишься!"
Она вспомнила, как неделю назад мимо их хутора проходил отряд "ястребков", так называют местные жители бойцов истребительного батальона, занимавшегося ликвидацией бандитизма в лесах Латгалии. В избу зашёл командир, спросил у них о "лесных братьях". Но что путного они могли ему сказать? Конечно, они знали, что по ночам по округе гремели выстрелы, узнавали от соседей о погибших от их руки людях, о изнасилованных ими девушках и женщинах... Но где они скрываются, эти "лесные братья", бандюги проклятые, они не знали. На хутор, к счастью, они ни разу не заглядывали. Что они могли рассказать командиру, то рассказали, а больше, увы!
Командир огорчённо нахмурился: - Жаль, очень жаль! - Расстроенно проговорил он. - У кого ни спросишь, никто не знает! Но где-то они, всё же, скрываются!? Не может быть, чтобы никто из местных жителей не знал этого!
- Не сердитесь, капитан, но мы, честное слово, не знаем, - огорчённо, что не может помочь, ответила Мария. - Я сама всю войну на фронте была, неужели вы думаете, что я бы скрыла от вас, если бы знала, где эти гады скрываются?
- Извините меня!- Пробормотал командир и добавил: - Дайте воды попить. Мария зачерпнула металлической кружкой воды и подала ему. Капитан выпил, крякнул от удовольствия, вытер губы.
- Фронтовая, может? - Поинтересовался.
- Фронтовая, - с гордостью подтвердила Мария.
- У меня к вам только одна просьба:- сказал командир.- Если услышите, или узнаете, что-либо полезное для нас, постарайтесь как-нибудь нам сообщить, хорошо?
- Обязательно! - Кивнула головой Мария.
- До свидания!- Попрощался капитан.
- Будьте здоровы!- Пожелала ему Мария.
На другой день отряд возвращался ни с чем. Бандиты ускользнули из-под носа, ушли невредимыми. Отряд недосчитался одного бойца. Его нашли лежащим ничком, с зиявшей ниже затылка раной от ножа или штыка.
- Мастерский удар! - Хмуро сказал капитан, когда показали ему убитого.- Бил высокий и очень сильный физически человек, бывший человек,- добавил он.
Мария докосила прокос, воткнула косу ручкой в землю, нажала сильнее руками, чтобы не упала коса, а то в траве её можно не заметить вовремя и порезать ноги, пошла домой.
Сынишка лежал на её кровати и уже давно и безнадёжно кричал, просил кушать. Мария торопливо расстегнула пуговицы и дала ему грудь. Он жадно схватил губами сосок и принялся сосать молочко, постанывая от удовольствия, зажмурив глаза.
- Но, но, потише, - уговаривала его Мария, когда он слишком больно сжимал беззубыми дёснами сосок. Наконец он насытился и, сразу же, уснул, засопел носиком.
- Бедненький мой, искричался весь, - ласково прошептала Мария, поцеловала его в высокий лобик и вышла во двор.
Солнце поднялось выше и ощутимо припекало. Мария подняла голову, приложив руку козырьком над глазами. В небе, по-прежнему, ни облачка. Высоко-высоко парил, распластав крылья, коршун. "Разбойник, только и ждёт, как бы ему цыплёнка стащить!" - подумала она и зашагала на луг. Опять звенела коса от шаркающих движений бруска, ложилась покорно трава, срезанная под корень поблескивающим на солнце лезвием, длиннее и длиннее становился новый прокос. "Господи, когда же Владислав приедет? Уже конец июля, а его всё нет и нет,- думала Мария, взмахивая косой. В каждом письме пишет, что уже скоро, вот-вот... Истосковалась совсем. И почему его не отпускают? Война, вон, когда уже кончилась..."
- Пойдём, доченька, обедать, сказала позади мама,-
незаметно подошедшая к ней.
- Фу ты! Испугала!- Вздрогнула Мария, останавливаясь.
- Пойдём,пойдём, вон уже спина какая мокрая. Всю работу не переделаешь, - назидательно сказала мать.
Во дворе они умылись, поливая друг другу из кувшина и прошли в избу. Мария опять кормила сынишку, а мать разлила по мискам щи, сваренные из свежего щавеля, добавила туда сметаны, нарезала мелко зелёного лука. "Туда бы ещё пару яиц да сальца порезать мелкими кусочками" -подумала она, вздохнув. Вошла Мария, на ходу застёгивая пуговицы платья. На её лице всё ещё светилась нежность, которой вся она была переполнена, когда кормила ребёнка.
- Ой, мама, какое это блаженство, когда он сосёт грудь! - Сказала она мечтательно, - хочется реветь от счастья, честное слово!
- Хорошо, когда есть что сосать, - проворчала мать, прогоняя заоблачное настроение Марии, возвращая её к земным заботам. Они молча пообедали.
Мать мыла посуду, искоса поглядывая на сидевшую у стола дочь, которая задумчиво смотрела через окно, подперев ладонью подбородок.
- Что-то долго муж твой не едет. Может, кралю себе какую нашёл? - Заговорила мать. Мария вздрогнула, тень недовольства промелькнула на лице.
- Разве это от него зависит? Когда отпустят, тогда и приедет.
- А откуда ты знаешь, может, его уже давно отпустили? - Гнула своё мать. - Вон, уже по хуторам мужчины возвращаются, а его всё нет...
- Да не знаю я, мама, ну что ты мне душу терзаешь? - Внезапно вспылила Мария, вскакивая из-за стола, выбежала вон, сильно хлопнув дверью.
- И слова уже сказать нельзя! - Крикнула ей вдогонку, с обидой, мать.
Мария остервенело взмахивала косой, будто рвалась догнать кого-то невидимого. "Уже и мама сомневается, что он приедет,- обиженно размышляла она. - А, вдруг, и правда, не приедет? - Промелькнуло в голове, отзываясь тонким уколом в груди. - Нет, не может быть! ведь он так любил меня!"
Она стала вспоминать, как он ухаживал за нею, терпеливо сносил её насмешки, не обижался на неё, что бы она ему ни говорила. А она вдоволь поводила его за нос. Ей, избалованной вниманием и ухаживаниями молодых офицеров, сначала не хотелось даже обращать внимание на сержанта, следившего за нею преданными глазами. Но, постепенно, она невольно, всё чаще и чаще, начинала задумываться, вспоминать его взгляды, выражение лица, жесты, голос, его слова. И наступил такой миг, когда она спросила себя: "Неужели... люблю?" И, тут же, громко расхохоталась над нелепостью своей мысли.
"А, ведь, любишь же! Любишь! - Вкрадчиво прошептал внутренний голос. Она тогда отмахнулась, рассердилась даже.
Прошло время, но голос был терпелив: - Ну признайся же, признайся самой себе... Я, ведь, прекрасно знаю, что любишь!" - Да, люблю, ну и что? - Сердито ответила она, и, тут же, поняла, что да, любит, что ей плохо без него, трудно без него.
А потом, когда их группа ушла в разведку и, спустя неделю, вернулся только он один и принёс карту с разведданными в посеченном осколками маскхалате, измученный и худой, как щепка, она прижала его голову к своей груди, гладила его слипшиеся, грязные волосы, целовала его исцарапанное лицо, смывая пыль собственными слезами, шептала бессвязно слова любви и нежности.
...Спустя пол-года, в затишье между боями, сыграли, очень скромную фронтовую свадьбу. Командир полка, высокий, беловолосый латыш, поздравил их с рождением новой семьи, пожелал им пронести свою любовь сквозь огонь войны, остаться живыми и невредимыми. Коптились на столе фронтовые лампы, сделанные из артиллерийских гильз, пили спирт из солдатских кружек... Через несколько дней НП (наблюдательный пункт) полка накрыло прямым попаданием тяжёлого снаряда...
Полк выстроился у свежевырытой могилы, прощался с обезображенными останками того, кто, ещё совсем недавно был их командиром. Мария молча смотрела, как падала земля, скрывая могилу, как выравнивали лопатами холмик, выросший над нею... Безостановочно текли слёзы, она их даже не замечала... Звучали в голове слова: "Останьтесь живыми и невредимыми, пронесите свою любовь до светлого дня Победы, до конца дней своих,.. живите!" Эти слова повторялись в голове снова и снова, и она ничего не могла с этим поделать, да и не хотела...
Воспоминание было таким ярким и реальным, такую боль она почувствовала при этом, что слёзы опять покатились по щекам. Она остановилась, опёрлась на врезавшуюся в кочку косу, постояла так несколько минут, постепенно успокаиваясь, стянула с головы платок, вытерла мокрое лицо и опять завязала платок. С усилием вытащила косу, вытерла лезвие пучком травы, долго точила её, затем набрала полную грудь воздуха, взмахнула косой.
Из-под самого лезвия, отчаянно махая крылышками, взвилась вверх серенькая птичка, забелели пятнистые яйца на дне гнёздышка. "Господи, ещё чуть ниже и разнесла бы в клочья гнездо! - Испуганно подумала она, подошла к росшему невдалеке кусту лозы, сломала ветку и воткнула её рядом с гнездом, чтобы нечаянно не затоптать его. - Живи! Маленькая мамочка!" - Подумала она.
Четыре сына уступом двигались за отцом, дружно взмахивая поблескивающими на солнце косами. Ровными рядами ложилась на землю скошенная трава. Поднималось солнце. Разноцветно вспыхивали под лучами капельки росы, заливались птицы в лесу. В низинах ещё плавал туман, клочьями поднимаясь вверх. Воздух свеж и сладок, дыши - не надышишься!
- Пап, а пап, - заканючил средний сын. - Давай, отдохнём, у меня уже коса из рук валится! - Отец остановился, оглянулся укоризненно, с размаху воткнул косу в землю.
- Пару минут, не больше, нельзя сейчас долго отдыхать, пока роса стоит, высохнет трава, тогда завтракать пойдём, отдохнём... Слабак ты, Вацлав,- не удержался от укора отец.- Что же мне, тогда, говорить, я, ведь, на одной ноге...
- Да, ты, вон, какой сильный! - Буркнул средний, опуская голову и краснея.
Алфред выдернул косу и стал точить её, его примеру последовали и сыны. И опять дружно взлетали косы, врезались, вжикая, в траву, которая покорно ложилась в ряды, прокосы становились всё длиннее и длиннее.
- Мать, корми работников! - Весело скомандовал Алфред, когда они всей гурьбой ввалились в избу.
- Сейчас, сейчас, - заулыбалась и Юзефа, оглядывая их усталые и, всё же, оживлённые лица.
- Мама, я - голодный, как волк! - Громко шлёпнулся на табуретку старший сын. Мать поставила на стол большую миску блинов, нарезанный дольками копчёный окорок, хлеб, чай, настоянный на зверобое, блюдце с кусковым сахаром. Проголодавшиеся мужчины набросились на еду, ели молча, громко жевали.
Раздался стук в дверь. Вошла Мария.
- Доброе утро! Приятного аппетита! - Сказала она и остановилась в нерешительности у порога, не зная, что делать.
- Доброе утро, соседка! Проходи к столу! В самое время попала! - Благодушно сказал Алфред.
- Да я уже позавтракала, - ответила Мария.
- Проходи, дочка, проходи, не стесняйся, - подошла к ней Юзефа и потянула за локоть к столу. - Знаем мы твои завтраки... А ты нас не обьешь, одним ртом больше, одним меньше, какая разница.
Мария прошла к столу, села на подставленную табуретку. Юзефа положила на тарелку увесистый кусок копчёнки, пододвинула к ней, протянула вилку.
- Ешь, соседка, ешь! - Мило улыбнулась она, а сама подумала: "Знай нашу доброту, голь перекатная! Ишь, в красной армии служила, а по людям побираешься! Много тебе богатства Советы дали? А, всё же, вести себя с нею надо осторожно, задобрить не мешает. А, вдруг, и в правду, вздумают в Сибирь выселить? - У неё аж мурашки по спине пробежали от одной этой мысли. - Авось словечко доброе и замолвит... Хоть она и работала на нас, а всё ж мы её не раз выручали, то одно, то другое, и покормим всегда, да кусок самый лучший суём."
- Бери ещё, бери, Мария, не стесняйся, -добавила она, видя, как Мария уплетает за обе щёки копчёнку, и ещё кусок добавила ей.
- Мы пойдём, мать, встал из-за стола Алфред. - Время не ждёт. - Сыны тоже встали и гурьбой вышли на улицу.
Мария ворошила вчерашнее, уже основательно подсохшее, сено, поглядывала, как Алфред с сыновьями взмахивают косами, оставляя позади себя ровные ряды скошенной травы. "Да, столько мужиков в доме - это сила! Они так несколько дней поработают и сена на зиму у них будет с избытком. Ещё и продать часть смогут, - думала она. - Господи, когда же Володя-то домой приедет? Измучилась, ведь, совсем! Хорошо, хоть молока в груди много, можно отцедить,а так пришлось бы сыночка с собой таскать... Как он там? Может, мама вышла куда, а он кричит, надрывается? - Ей невыносимо захотелось бросить грабли и бежать домой. -
Нельзя, нельзя! - Остудила она себя. - Они, ведь, так нас выручили! А чем я ещё их могу отблагодарить, чем?
И так они, какие добрые, угостят каждый раз чем-нибудь вкусненьким, - она вспомнила, как приятно пахла можжевельником копчёнка, какая была мягкая, прямо таяла во рту; проглотила набежавшую слюну и тут же почувствовала стыд, подумав: - А я, вообще-то, совсем бессовестная, только позовут к столу, и прусь сразу... Но, с другой стороны, у них, ведь, всего вдоволь, что им стоит лишний кусочек для меня отжалеть? Да и тётя Юзефа всегда так ласково смотрит, так приглашает, что неловко и отказывать... Да и дурой надо быть, чтобы такой случай упускать, не до стыдливости тут, когда над каждым куском хлеба трясёшься"...
Мария ворошила и ворошила сено, чувствуя, как намокло от пота и липнет к телу платье, как пот струйкой течёт по ложбинке между грудей. Они стали тяжёлые, набухли от молока. "Покормить бы сыночка сейчас, - тоскливо подумала она. - Хватит ли ему молочка до вечера?"
Солнце разошлось вовсю, жарило так, что всё время тянуло пить, напившись, обливались потом, боролись с жаждой, но долго не выдерживали и опять шли к ведру с водой, стоявшему в тенёчке.
Изредка по ослепительно-голубому небу проплывали небольшие белые и кудрявые облака, заливался жаворонок, вовсю стрекотали кузнечики.
- Пап, пойдём искупаемся, а? - Предложил Вилис, наступавший отцу на пятки, видя, что у отца голая спина стала красной от солнца и блестит, как лакированная. - Тяжело работать, коса быстро садится.
- Ладно, пойдём, - согласился Алфред, - искупаться и впрямь не лишне, сопрели совсем. - Они воткнули косы кружком и пошли на озеро. " Смотри ты, даже близняшки бредут, опустив головы, - подумал Алфред, чуть заметно усмехаясь, - нажарились на солнце, не до беготни. Да, денёк сегодня - дай Бог повек! Постоит так недельку, сена будет вволюшку. Эх, сейчас бы можно было так развернуться, первым хозяином в волости стать!
Сыны силу набирают... Голодранцев кругом - сколько хочешь, хоть дюжину батраков можно было бы набрать... Да, разве, дадут? Поговаривают уже о колхозах, глядишь, скоро и землю обрежут, да и, не дай Бог, ещё и в Сибирь выселят..."-Алфред почувствовал, как в грудь заползает глухая, тяжкая злоба. К "лесным братьям " податься, что ли? Да ну, что я там на одной ноге делать буду? Да и дураком надо быть, чтобы с ними связываться. Немец ничего не смог сделать, а эти, и подавно... Рано или поздно, но их всех переловят, постреляют, и баста!"
Алфред посидел некоторое время на берегу, задумчиво глядя, как сыны резвятся в воде, посверкивая ягодицами, потом стащил с себя штаны и тоже полез в тёплую, как парное молоко, воду. Она так приятно ласкала перегретое тело, что даже сердце млело.
Играли солнечные блики на воде, садились на тростник стрекозы, еле уловимый ветерок слегка рябил воду...
Алфред выбрался на берег, отстегнул деревянный протез, долго растирал руками натруженную культю.
- Вылезайте, черти! - Крикнул он не в меру расшалившимся сыновьям.
- Ну, пап, ещё немножко! - Взмолился Вацлав.
- Ладно, Бог с вами, - махнул рукой Алфред и откинулся на спину, крепко зажмурил глаза. - " Что делать? Что делать-то? - Лезли в голову беспокойные мысли. - А что тут сделаешь? Будем жить, пока можно, а дальше посмотрим, там видно будет."
Неожиданно его мысли прыгнули в сторону. Вспомнилась невысокая статная фигура Марии, её тёмные, вьющиеся волосы, тугая, крепкая грудь, втянутый живот. "Да, справная баба стала, всё при ней, ничего не скажешь... А глаза какие синие...- Алфред ещё сильнее сжал веки, чувствуя, как тело наливается свинцовой истомой. - Тьфу, чёрт, взбесился на старости лет, старый дурак!"- ругнул он себя.
Вспомнилось рябоватое невзрачное лицо жены. Хоть и нажил с нею четырёх сыновей, а, всё ж, сладости от неё не знал. Не умела она приласкать, разжечь так, чтобы туман ударил в голову, вечно лежала, как колода, покорная, но и равнодушная. Алфред резко качнул туловищем и сел, стал пристёгивать высохший протез.
- Вылезайте, хватит, пора за дело браться! - Крикнул он сынам,натягивая штаны.
Продолжение:
http://www.proza.ru/2011/11/29/1812