Из http://www.proza.ru/2011/10/30/778
Управление учета и распределения жилой площади, куда меня занесла моя беспокойная судьба, подарило мне множество ярких жизненных впечатлений. Обо всем я здесь рассказывать не буду – это тема другой книги. В данной я пытаюсь выстроить историю своей жизни по тем впечатлениям, что так или иначе имели отношение к поиску Истины, помогали понять смысл моей жизни. А точнее, смысл жизни Человека.
То, что в появлении на Земле человека и в его существовании есть смысл, больший, чем биологическое сохранение рода, я никогда не сомневалась. Жизнь – вовсе не то, что происходит во времени и у нас на виду. Жизнь – это не цель нашего существования, говоря попросту идея «живем, чтобы жить» - большая глупость. Жизнь - только средство для чего-то другого, что находится над жизнью и вне времени. Например, средство изменения нашего сознания.
Все знания, верования, взгляды, теории и специальные практики, которые помогают нам понять истинную цель нашего существования – можно условно (дело ведь не в названии!) назвать духовными путями. Именно они интересовали меня всегда гораздо больше, чем сама последовательность временных событий. Сами события – не более, чем театр, где пьесу поставили не мы, актеры приглашены не нами, а мы - только зрители в зале, глубоко сопереживающие всему, что происходит на сцене (нам даже кажется, что происходит лично с нами!), и что-то извлекающие (или не извлекающие) для себя полезное из этой пьесы, длиною в жизнь.
Чем новее и непривычнее наши впечатления, тем больше пользы. Работа в администрации впервые столкнула меня с двумя прежде незнакомыми мне внешними силами: во-первых, с гражданами - просителями, попавшими в водоворот социальной неразберихи – страдающими, обозленными, эгоистичными, изворотливыми и или наоборот – беспомощными и бестолковыми, и. во-вторых, с мелкими чиновниками старой (советской) закваски – с бывшей лимитой (бывшими дворниками и работниками жилконтор), большинство из которых прошли долгий и трудный путь выживания в большом городе и выбивания себе бесплатной жилой площади в Петербурге. Это был не тот коллектив новой депутатской волны предприимчивых политиков, как в моей предыдущей администрации и с ним тоже предстояло поближе познакомиться.
Отдел учета и распределения жилой площади всегда, во все времена и во всех районах считался «горячим цехом». Люди «новой демократической волны» на эту работу не рвались – беспокойное и неблагодарное место, да разгонять старые кадры именно здесь было еще нельзя – граждане шли к властям лавиной – со всех трех районов, объединенных Собчаком в один. Пачки дел, перевязанные веревками, лежали повсюду – их надо было как-то разложить, систематизировать, а главное – ввести в компьютер, состыковав разные и неполные электронные базы трех районов. Специалистов, умеющих работать на компьютере, в коллективе бывших дворников в те времена практически не было – потому меня сюда и взяли – в новую группу из бывших инженеров: нам предстояло не только работать инспекторами, но компьютезировать учет, причем, как можно скорее.
А еще требовалась предельная аккуратность в обращении с документами плюс ежедневный прием и общение с нескончаемыми толпами обездоленных граждан, «выливающих» на инспекторов все свои жилищные и коммунальные проблемы и неурядицы: больше им высказать недовольство властью было негде. Инспектора отделов учета были в ответе перед гражданами за все решения новой власти: за то, что сказал по радио Сабчак, за закон, подписанный Ельциным, за то, что пьяница-сосед горланит у кого-то по ночам нецензурные песни, а главное за то, что из-за тесноты в комнате молодые семьи не могут нарожать себе новых детей, а негосударственные фирмы надули их с продажей квартиры.
У каждого второго нашего посетителя была справка об инвалидности, у каждого четвертого - о психическом заболевании. При этом граждане отлично лукавили: прошедшие хорошую школу советских учреждений, они, заходя в помещение управления, сразу же начинали плохо слышать или видеть, выразительно опирались на свой крепкий костыль и, как один, плохо соображали там, где соображать хорошо им было невыгодно. Они не читали наших объявлений о часах приема и о перечне необходимых документов, которыми требовалось дополнить их просьбы. Они требовали от государства помощи. Приходили бывшие воспитанники детских домов, оказавшиеся без жидья, граждане, отбывшие заключение, которых по советским законам прежде обеспечивали жильем, приходили и те, кто десятки лет стоял в очереди на отдельную квартиру, а теперь очередь не двигалась, а номер очереди утроился (вернее, все еще не был упорядочен после слияния трех районов) Все почему-то верили в то, что старые законы должны действовать. Формально они все еще действовали, только государство стало другим, приемники новой власти просто отреклись от всего, что было и приватизировали то, что оказалось бесхозным. Коренных ленинградцев в этой толпе, живущие ничуть не лучше этих лимитчиков, было исчезающее мало: они не обладали верткостью, не особо умели требовать, а их взрослые дети заводили собственных детей по возможностям, а не по желанию, как это делали приезжие. Не будь я очевидцем всего этого, никогда бы не поверила в столь странную статистику, завязанную на происхождение наших граждан.
Весь мой день был заполнен работой полностью, но и этого времени не хватало: чтобы не зарастать горой неотработанных дел, часто приходилось засиживаться допоздна. Задержки на работе в управлении считались нормой, так же как и обязательное участие в выборных компаниях по выходным и присутствие на субботниках по уборке территории, давно забытое всеми другими людьми со времен развитого социализма. Отношения между чиновниками тоже были своеобразны: в них не было искренности. Здесь имели место доносы начальству и наветы друг на друга со стороны коллег, не было принято делиться рабочей документацией и опытом - все нужно было набирать самому. Доверять и надеяться на коллег не стоило – и это понимание тоже пришло ко мне не сразу: внешне коллеги казались обаятельными и доброжелательными, на искусстве общения с посетителями – поднаторели.
Все было полной противоположностью того, к чему я привыкла, и что наблюдала в интеллигентном и достаточно закрытом от внешнего мира и его «граждан» коллективе п/я проектного института.
Как и повсеместно в администрациях, высшее образование в отделах учета было скорее исключением и особо не ценилось. Наш отдел, набранный из бывших инженеров, был белой вороной на фоне других подразделений. Трудились в управлении до изнеможения, но бестолково. Этот стиль работы мне напоминал поведение кошки, на спальное место которой бросили куртку, и она, бедная, корячится в поисках свободного места, не способная стащить зубами посторонний предмет в сторону. Здесь работали так же: не важно, что долго и неэффективно, главное, что «мы так всегда делали»!
Если столкновение с новыми социальными средами расширяло мой кругозор, то сложная школа приема граждан, на котором каждый чиновник работал дважды в неделю, стала для меня эзотерической практикой наблюдения за своими эмоциями. Очень важно было привыкнуть не отождествляться со своей временной ролью инспектора, не тратить эмоции всерьез. Без этого умения оставаться терпимой, доброжелательной, сдержанной перед посетителем, часто глупым или беспардонно наглым, было просто невозможно: на прием по жилищным вопросам приходили очень разные люди, посетитель «был всегда прав» и по негласным правилам не должен был уходить расстроенным. Радовать же его нам было особо нечем.
Страна жила при капитализме, а законы в ней действовали социалистические. Людям было трудно представить себе, что бесплатного жилья у них больше не будет никогда, что пора начинать жить так, как живет весь мир: сначала копить деньги и строить дом, а уже потом, соизмеряя свои возможности, заводить семью и рожать массу детей. Мы издавна привыкли делать наоборот, надеясь на бесплатные государственные подачки с учетом наших личных трудностей.
Цены продолжали расти, инфляция рубля не останавливалась, а Президент больше не внушал доверия: Ельцин выглядел больным и пожилым человеком, плохо управляющим ситуацией. В Чечне назревал бунт, и этот островок России все больше и больше выходил из-под власти Москвы, а к зиме и вовсе началась война - первая локальная война, возникшая после начала перестройки на территории России. Многие СНГ-ешные республики уже вкусили тяготы подобных войн. В Грозный ввели войска для подавления бунта, и этот город в несколько дней превратился в груду развалин - странная и жестокая бойня «россиян» разной национальности, прежде мирно сосуществовавших на одной земле!
От рассказа о проблемах государственных снова вернусь к собственным. Вспоминается один, не самый яркий в череде прочих, эпизод, того времени.
В наш отдел на временную работу взяли со стороны нескольких операторов ЭВМ – помочь ввести данные учетных дел очередников в компьютерную базу данных. Среди них оказалась некая Зинаида, - из «наших»: как оказалось, она тоже была помешана на разных эзотерических учениях.
Так уж получалось, что друзья-эзотерики и «нормальные» друзья у меня всегда были разнесены в пространстве и времени и почти не соприкасались. С одними я работала и обсуждала проблемы производственные или семейные, с другими – встречалась только после работы – в разных группах по интересам, на лекциях или сборищах. Впервые человек от эзотерики оказался моим непосредственным подчиненным и коллегой.
В первый же день работы Зинаида обставила свое рабочее место иконами и ритуальными предметами какого-то индийского ГУРУ (убей, не помню сейчас его имени!). Зинаида исповедовала его учение, что было заметно даже внешне: всегда и всем довольная (для некоторых школ Индии действует полный запрет на выражение и проявление отрицательных эмоций!), ни к чему не привязанная (согласно принципу верагья - требование отсутствия интереса к материальному миру). Она все время практиковала особые диеты и медитации и, как она сама считала являлась обладательницей всяческих сидх: способностей видеть, слышать и надумывать то, что обычному человеку кажется экзотическим бредом. Всем этим меня удивить было трудно, более того, я поначалу была даже рада такому подарку судьбы - возможностью поговорить в этих суетных стенах о чем-то духовно-возвышенном. Радовалась я напрасно.
Работала Зина плохо: дела вводила не спеша, наша трудовая запарка ее не зажигала и не волновала, поскольку по сравнению с «более высокими материями», конечно же, была всего лишь «игрой» - глупой социальной игрой и отождествлением. Теоретически я с ней соглашалась, но практически это меня раздражало: меня работа увлекала, я болела за нее душой, и эта моя отождествленность делом никак не уживалась с «духовным витанием в облаках под пение мантр». Я снова и снова убедилась в давно уже известной мне истине - в социуме нет хуже работника, чем идеальный эзотерик. И это не потому, что он не умеет работать, - он безразличен к конечному результату, а иногда и обязательствам, которые ему приходится на себя брать, ввязываясь в «социальные игры».
Все мои новые впечатления тех лет (духовные уроки) целенаправленно били в одну точку: мои прежние духовные обретения оказались колоссом на глиняных ногах: они не помогали мне справляться с трудностями реальной жизни. Как бы ни была хороша теория духовного учения - грош ей цена, если реальная ситуация выбивает из равновесия или раздражает. Небо явно проверяло меня на «пригодность»: каждый день был как испытание и казался проверкой, показывающей мне мои самые слабые места. Видимо, так судьба подводила меня к моему новому пути и новому Учителю – П.Д.Успенскому.
Продолжение см. http://www.proza.ru/2011/11/15/1437