Может и чужой среди своих – решайте по своему нутру!
Замполит Кузнецов подспудно полагал, что переводом в прокуратуру одного связиста восковая часть на определённое время затыкала по мелким служебным правонарушениям любые промоины, проникающие в сухое лоно незыблемого идола воинской дисциплины. Я должен был вроде как закрывать глаза следователей, чей проницательный взгляд изобличал самые заветные тайны батальона. Свой среди чужих... Как киношный «казачок засланный», отвлекающий разных ненужных посторонних лиц от выявления наболевших служебных нарушений.
Не оправдал надежд, скрывать не буду...
Служба в прокуратуре лишениями не угнетала. С санаторием сравнимо, но с первых дежурств сей тягостный рубеж мне не нравился именно за околдовывающую нудность повседневки. Не в моих силах было менять договорённости начальников, но беспокойный ангел-хранитель за меня вписался и за шагом шаг прокложил пути возврата на место основного назначения. Хоть и чуть перестарался, как позже оказалось...
Следователи Коптев и Брагин контачили с солдатнёй по-свойски, возрастная разница между нами была невелика, самолюбованием и высокомерием они не выпячивались.
Военный прокурор гарнизона полковник Горяинов Вячеслав Иванович внешне всегда был спокоен как сытый хищник, ходил по прокуратуре степенно, спешности не выдавал. Голос повышал редко и каждой повадкой предъявлял аксиому – впустую гавкать участь Мосек! Может причин для брани на солдат за время моей командировки не возникало, либо положение обязывало не распыляться по пустякам – статус, так сказать! Козырнёшь с докладом прокурору, шедшему поутру на службу, и до конца рабочего дня его можно было не увидеть. Возникшие вопросы решались через его заместителя подполковника Скопцова или старшего следователя майора Мирошниченко.
Кстати добавить, потворствуя неосознанному участию в моём уделе последних, выпихнули меня из лона прокуратуры в родной батальон последними днями мая 1988 года.
Развёртывались события так: В моём видении Мирошниченко – чистейший сноб, на кривой козе не подъедешь. Чопорный сухарь, постоянно ищущий возможности показать мнимое величие, упрекая низложенных за что угодно. Беспрестанный поиск к чему прие... придраться и сверлящий взгляд вызывали чувство апатии и до полного отвращения. Хотя, по мне каждый человек заслуживает только хорошего – кто кренделя, кто пендаля. Пендали, правда, по обычаю отвешивались мне! Но от доклада не отвертишься, заступи Мироха дежурным, и я, прощупав, что сарказм, юмор, горче тонкая сатира с ним не проходят, нагнетал обстановку чрезмерно частым официалом наглой тональности: «Товарисч майор, за время вашего отсутствия происшествий не обнаружено! Телефонограмм не поступало! Личный состав занимается поставленными задачами».
Ничего наглого, но при каждом пересечении я не упускал возможностей доложиться. Тянулся стрункой и... рубил с плеча: «Ничего нового, тарисч майор!» – впику высачивая «сч». Причём, подносил к виску не прямую ладонь: согласно уставу СА, а по-американски – подогнув и под козырёк. Проявляемая моими действиями озабоченность злила его необычайно и понуждала грозить гауптвахтой, хотя к аресту дело не доходило. И не запретишь – иначе я оправдываться начну, и того хуже встречно зазирать, типа: «Порядок требует доклада!» Борол его спесь, как позволяла субординация; не противостоянием, а непринятым соперничеством – кому скорее надоест! Если не его ярко выраженная червоточина снобизма, свою нетерпимость я приструнивал бы в диапазоне военного этикета.
Бывало, побеждал, но однажды деспот отомстил сполна... В какое-то очередное суточное бдение, под вечер, когда в здании никого из прокурорских кроме дежурного Мирошниченко не осталось, я в полудрёме бодрствовал на боевом посту. Упёрся локтями в стол, вложил в ладони подбородок, до носа сузил широкими полями панамы круговой обзор и до рези в глазах всматривался в подступы к святыя святых. Ну и замечтавшись о лесах краснораменских и обережьях волжских не расслышал, видимо, как тихо щёлкнула задвижка электромагнитного замка двери исповедальни. Мироха шёл домой и не удостоился посошкового козыряния – где он, а где моя Волга?
Его Высокоблагородие испытал ошеломительный оргазм сознания. Месть должна быть сладка, но кроме как сподличать, ни на что не сподобился. Небожитель не наказал нерадивого солдата строгим выговором и пусть более действенной увесистой оплеухой – нет, опустился до банальной подлости – зажёг спичку перед лицом сладко почивавшего бойца. Казнит прокуратура без суда и следствия, как подскажет вселенский эгоизм старшего следователя. Майора юстиции, между прочим...
Вспыхивающая под носом сера будит лучше будильника, скажу вам! Встрепенулся: фейерверк, нос жжёт, мозг набекрень – бедлам! Сквозь вспышки выслушал лекцию о несовместимости сна и дежурства и узрел гордо удалившегося пестуна...
Воспаление рецепторов носоглотки и жупел въевшейся в носовой хрящ гари не давали чувствовать запахов несколько дней – курил как не горлом, столовка не пахла столовкой. С той поры я рассматривал надменного Мироху с позиции обывателя «побить бы вас, да зубы жалко», не придавая ему человечности, насколько позволяла служебная необходимость...
Характер Скопцова радужно контрастен Мирошниченко. Замвоенпрокурора мог шутить, нередко придираться, но чаще пребывал в хорошем настроении, чем был озадачен. Диловара, например, постоянно спарринговал, зажимая к стенам коридора боксёрской стойкой и словами: «Защищайся, таджик!» Кого-то дрюкнуть мог конкретно, с другими несерьёзно отшучивался. Важно было смотреть его мимику: весел – подковырнуть не искус, серьёзен или смурён – лучше держать язык за зубами.
В общем, ещё не прокурор, но уже не следователь...
Внешне наше общение выглядело примерно так:
– Тарищ подполковник, за время вашего отсутствия происшествий не обнаружено! Телефонограмм не поступало! – вытягивался стоеросовой дубиной и докладывал, когда Алексей Фёдорович опережал прокурора своим появлением в прокуратуре. Раз случилось, не поднёс руку к виску, а приветствовал в панаме, помню, так он тут же не преминул уколоть:
– Ты почему не по Уставу чествуешь офицера?
– К пустой голове руку не прикладывают, вроде?
– Но ты в головном уборе? Или чего не понимаю?
– Так точно, головном, но наличие панамы не свидетельствует о наполненности головы!
Язык же без костей? Жаль, поздно мне о том рассказали. Своевременно зашедшая мне на ум удачная отмазка заставила подполковника самодовольно лыбиться. Спустя малое время, также самоотверженно бдя на дежурстве, козырнул замвоенпрокурору искажённым приветствием «здравия желаю!» – специально показательно приударив гласную «я». В задумчивости листая брошюру с головой Великого мыслителя победившего пролетариата на обложке, Скопцов прошёл мимо, не утруждаясь ни малейшим намёком на поднятие руки к фуражке. Отделался лишь невыразительным: «Привет!»
Перед срочниками большезвёздные офицеры часто вели себя так, будто устав писан только для низложенных. Я законы принимаю не иначе как: требуй, что выполняешь сам, – потому вдогонку запустил каверзный вопрос, наполненный обоим нам известным смыслом: «Товарищ подполковник, вы приняли моё утверждение по поводу головного убора?» Скопцов неторопливо удалился, не придавая значения моему воззванию. Думаю, вот и слава КПСС – вдруг не под настроение задорю юстицию?
Но не тут-то было! Чуть позже подполковник подкрался на пост, набыченный как на новые ворота, прищурился с хитрецой, но процедил сквозь зубы со злецой:
– Намекаешь и под моей фуражкой шаром покати?
– Никак нет, тарищ подполковник! Понимаю, свой вакуум заполнять вы случаев не упускали? Вы старше меня и пустот в вашей голове должно оставаться меньше? – произнёс в иллюзии оправдаться, но, сознав, что возможно получалась насмешка, мелькнуло желание зажмурить зенки, не желавшие узреть приближение кулака раздражённого правосудия.
– Не пойму что-то: шутишь так, смеёшься надо мной, либо нагло дерзишь? – пытался разуметь начальник.
– Шучу я, товарищ подполковник!
– То-то же! Ну, ты и язва!
Повезло мне, настроение товарища подполковника в эту минуту было отнюдь не боевое, он решил не развивать глупого разговора дальше. У меня аж от сердца отлегло...
В довесок, общую опалу вокруг моего бравого служения отечеству прекрасно поддерживал старшина Иван Степанович. Время от времени любому начальству в подтверждение высот личностного превосходства приходит желание кого-нибудь да дрюкнуть, первым в очередь прокурорских стоял вездесущий прапорщик Скороход. Но кроме пылко вякнуть, жёстко наехать, причинно тыкая всякой дрянью, на которую в спокойные дни даже редкая муха не рефлексировала, руководства более ни на что не хватало. Власть имущим в такие моменты солнце жарко, деревья ветер не гоняют, листва не метена и трава не крашена! И не будет тут беспрепятственно водку пьянствовать, бычками территорию сорить, и вообще – ландрин в жестянку влип и, во злобу дня, солдаты не в тех погонах ходят... Ух, громыхало...
Степаныч месяц зудел над душой и доставал, чтобы правильные погоны чёрного цвета заменил на более правильные – красные. Именно доставал, когда изволю окраснопогониться? Если бы жёстко приказал, что завтра мне надлежит предстать перед очами блюстителей устава в красных погонах – я вряд ли пошёл на конфронтацию, но старшина канючил как пуганый чинуша: «Ты бы сменил погоны на красные, Мирошниченко не нравится, если солдаты носят погоны разного цвета!»
Столь плаксивое приказание, больше напомнившее ребячьи уговоры, даже в батальоне не получал. Чёрные погоны на новую летнюю форму одежды я получал у деда Аганина в своей войсковой части. За красными до батальона ездил (как не воспользоваться дополнительной отлучкой?), и в Первый городок Скороходом не раз посылался (через известный эротический ориентир), но чернопогонный батальон погонами иного цвета не располагал, на вещевом складе незнакомого формирования «никого не было». Много находил веских причин и отговорок, чтобы остаться при родных чёрных погонах, так и проходил в них до возврата в войска. Выдержал недружественный натиск грозной прокуратуры, но одну из перекрёстных черт для моего отлучения от службы в тёпленьком месте всё же отхватил...
Но венцом выдворения из колыбели соблюдения устава стала оплошность. Как было сказано выше, по ночам я нередко «развлекал шарманкой» телефонисток межгорода, периодически соединявших меня с миром, и кем заблагорассудится! Надо было с Язовым за службу посудачить. Так вот постоянная халява напрочь убивает любые опасения; не окажись знакомых на междугородке – беспрепятственно звонил по автоматике. В те времена это выглядело так: восьмёрка – гудок – код твоего города – городской номер телефона твоего города – городской номер телефона города, откуда звонишь – всё, ожидай радости общения с родными или друзьями! Целый ритуал...
Задним умом полагал, конечно, что позвоню как обычно разок-другой – никто не заметит. Но автоматику не обманешь – внедолге набежала кругленькая сумма, в бухгалтерию пришёл счёт за услугу, оказавшуюся медвежьей. После чего в один прекрасный момент встал передо мной как лист перед травой шебутной Переверзев и недоверчиво вопросил:
– Ты у нас с Горького? Шуруй бегом к Вячеславыванычу!
– Что там случилось? – внешне беспокойства не выдал, но сержанта таким взъерошенным и, казалось, испуганным точно никогда не замечал. Стоит, мнётся, торопит всем видом...
– Вячеславываныч ищет кто из Горького! Оттуда ты один. Торопись, давай! – переминался с ноги на ногу сержант.
Прикинув, что заклание может статься незаслуженным – я решил заслужить! Как вымучивал Раскольников: «Тварь ли я дрожащая или право имею?» Вошёл молчком, ибо обязанность доклада о прибытии была похерена моментом, и встал посреди кабинета как на медобследовании для призывной комиссии. В левое ухо какая-то хваткая лярва призвала к греху: «Оголи головку, раздвинь ягодицы!» На такую наглость я не осмелился, а сверлящий взгляд прокурорских проктологов хватило затмить и простым натягиванием панамы на бесстыжие глаза.
В тронном зале прокуратуры восседали главенствующие апологеты воинского прохирона, всё верховенство правосудия: Горяинов, Скопцов, Мирошниченко! На меня явление прокурор всподнял голову и зыркнул исподлобья во хмурах, привнеся в моё тело лёгкий озноб. Вот он, настал час, окунут мою неприкаянную душу в отхожую дыру и прополощут в выгребной яме, а тушку выпотрошат! Пот прошиб: пепла не взял – голову посыпать, ни мел – круг очертить... Эх, мать, кабы раньше знать?..
Замы прильнули к прокурорским векам в готовности вовремя приоткрывать и направлять во мои прегрешения:
– Прокуратуре выписали счёт в пятьдесят рублей за междугородние переговоры с Горьким! Ты столько наболтал?
– Этот мог наговорить сколь угодно! За словцом в карман не полезет! – приподнял правое веко прокурора Скопцов.
– Он, больше некому! Негоже с ним цацкаться! – дополняя полноту картины, открывал второе око Мирошниченко...
Словом, не так страшен вожак, как стая подстрекателей!
Ох, как не помешала бы мне сторонняя поддержка, хоть и жены парторга трибунала «бой-бабы хохлушки». Перед ней вся венценосная юстиция стрункой вытягивалась, боясь навлечь гнев неустрашимой женщины. От энергичной натуры страдал грозный Мирошниченко – щелкуха гоняла его шваброй по собственной веранде, и тот же Скопцов, впопыхах давший слово не предлагать выпивать безвольному мужу. Строжайшие комдив Мещеряков, прокурор Горяинов и председатель трибунала Лысак с обалдевшими лицами впадали в ступор, когда Валькирия в пароксизме гнева прилетала в трибунал писать жалобы на их пьянки и трясти из них души, пока парторг беспробудно дрых дома. Это перед шестёрками они козыри, перед джокером же – решительной пассией собутыльника, становились шёлковыми и изливались звуками аки а капелла оскоплённых мальчиков. Полагаю, не дала бы бой-баба в обиду солдатика?
Мне только оправдываться оставалось. «Истина в вине!» – шептала нечисть с левого плеча, поэтому ендову своих грехов я решил испить честно. Повинился, «признаю свою вину: меру, степень, глубину», и пообещал внести нужную сумму в казну в ближайшее время. Прояснив увеличение полученных счётов, с подобающим должности педантизмом прокурор выслушал замов, отпевших меня не менее чем в смирительную рубашку, и приказным циркуляром отвёл на восстановление справедливости неделю. Секвестр вступал в силу и кассации отказывал...
Ладно, делать нечего – полтинник на дороге не валяется; занять не у кого и не подо что, пришлось звонить родителям и соврамши слезить, что мне как Икару солнце срочно надо пять червонцев на якобы выплату за нечаянно испорченное оборудование! А так как служил ни абы где, а в военной прокуратуре, родители тянули недолго – сухари сушить не пришлось, перевод пришёл телеграфом дня через четыре. Родичей напугал, да сдуру. Думаю, нашла бы юстиция потенциальную возможность списать долги, если денег взять неоткуда?
Оплачивая долг, положил мыслишку на заднее умишко, в батальон бы вернутся после всего, но кто знает – выгорит ли?
Выгорело! Не успела справедливость восторжествовать, как незабвенный подполковник Скопцов повелел собирать манатки и отбывать в расположение приписной войсковой части, выпроводив за порог незабываемым напутствием – взашей:
«Если умрёшь от скромности – подам в отставку!»
Продолжение тут --- http://www.proza.ru/2011/02/01/645 >Золотой Ключик >