Мария Гринберг, "Волчица", http://www.proza.ru/2006/07/22-43
Рассказ о Вселенской несправедливости. О том, что люди – исчадия ада и не остановятся ни перед чем ради, - конечно же - победы, светлого будущего и любой химеры, которую сами выдумали.
Так было, есть и … будет? Автор не даёт ответа на вопрос. Автор заслоняется от вопроса сценами казни. Но вопрос неумолим - и казни множатся.
Их бы не стоило прекращать…
Откуда-то помню слова белогвардейского офицера: «мы натворили столько, что нам осталось натворить ещё больше».
Это и есть ад: на твоих глазах безжалостно и монотонно убивают женщин, детей… Монотонно… Многотонно – если говорить о всей войне (любой).
Интересно, что думал Спаситель, глядя на чад своих возлюбленных, которые несколько лет перемалывали друг друга железом и жгли огнём? Он думал – кто прав, кто виноват?
Итог: на мой взгляд, самое слабое место в рассказе – кинематографическая сцена со словами: «Уважаемые дамы, приношу вам извинения за причинённые неудобства. Вы свободны. Пожалуйста, идите домой!».
Помните анекдот? Немецкий офицер строит концлагерь и сообщает узникам: «Война закончилась! Всем спасибо, все свободны!».
Что я предлагаю? Перемежать сцены казни и те факты, что приводятся в рассказе после убийства Инны. Я знаю, писатели (настоящие) так делают: забегают вперёд и снова возвращаются, и опять в будущее, и т.д.
Тогда, получится разбавить серию монотонных убийств, описанных – прав Беспощадный Критик – довольно поэтически, на манер плача (я имею в виду жанр), серией же сухих учебниковых фактов, они будут выгодно оттенять друг друга.
И будет сплошной ужас и несправедливость.
Ну, а о том, хорошо ли это – другой разговор.
«Маленькая солидарность» (Роза Исеева) http://www.proza.ru/2010/06/18/378
Когда мы затевали «Открытый текст», то, не сговариваясь, а как-то произвольно и одновременно решили: никаких текстов про детей.
Не скажу за остальных членов команды, но меня уже давно поташнивало от типичных прозовских историй про детей, которые рисовались там как забавные домашние животные, над которыми следовало умиляться и по-доброму шутить. Это было так приторно и нелепо…
Человек из семидесяти активных лет в первые годы жизни проводит поистине титаническую работу над собой! Говорят, что к пяти годам малыш более чем на 90% уже состоялся в смысле основных черт характера. Наши дети социализируются… ну хорошо – проще – встраиваются во взрослую жизнь с такой скоростью, какая недоступна дядям-тётям в их «многотрудных» делах.
Тем не менее, эти дяди-тёти смотрят на детей – с любовью, да! – но снисходительно, и не допуская мысли, что ребёнок занят работой куда более серьёзной и трудной, чем они сами.
Вот таким длинноватым вступлением мне хочется показать своё отношение к рассказу Розы Исеевой – замечательному рассказу, с моей точки зрения.
Маленькая девочка совершает открытие (дети именно так постигают мир – совершая открытия) и принимает решение, которое рывком переводит её в иную, более взрослую плоскость жизни. Она уже не будет такой, как прежде. Это - самое интересное, что мы можем знать о детях.
Рассказ не лишён шероховатостей, но написан так живо, красочно и точно в деталях, что и не хочется обсуждать нюансы стиля. Отмечу также отменное авторское чувство юмора.
Любовь Алаферова, "С Надеждой и любовью", http://www.proza.ru/2009/12/17/1407
Настоящий, профессионально написанный рассказ. Классика жанра. Есть всё, и всего – сколько надо, ни больше ни меньше. Отличная симметрия.
Оттого выпукло, ёмко и многозначительно.
Казалось бы, действие – довольно короткое по времени – происходит здесь и сейчас, и имеет вполне выраженную логическую связность – оно линейно, выражаясь модным с прошлой сессии языком, - ан нет!
Длинные временные связи-нити идут параллельно с повседневностью маленького посёлка, вплетаются в них – явно, через судьбу фронтовика Степаныча, или подспудно, ещё от царских времён, где юная Анна Николаевна – но и устремляются в будущее, на что, мне думается, указывает слово надежда в заголовке. Нити обрываются, связываются заново, уже по-другому, и чем всё это закончится одному богу известно.
В общем, хорошая проза – она всегда нелинейна, как и сама жизнь.
По таким рассказам учиться надо (за себя говорю). Вот, пожалуй, и всё, что можно сказать.
Александр Ра, "Не оставляя следов", http://www.proza.ru/2010/07/06/944
Бонсай (яп. букв. «растение в горшке») — искусство выращивания точной копии настоящего дерева в миниатюре. (Википедия).
Вот, что я понял.
Некто Владимир Переуст выпивает в баре. К нему подсаживается посетитель, напоминающий одновременно Леннона и Паганеля, и рассказывает о некоем чудаке: «вот такой он: или всё – или ничего», и ещё, будто бы этот чудак утверждает «что уравновесить конечность жизни можно только совершив что-то бесконечно огромное, а иначе – что был, что не был…».
Владимир уже уходит из бара, когда официант передаёт ему визитку: «Если вам действительно интересно, позвоните. Завтра».
Владимир звонит, ему назначают встречу, он является в комнату 1515, где подписывает какие-то документы и отдаёт свой паспорт, поскольку «Ну зачем он вам? Это все теперь к вам не имеет никакого отношения».
Далее, Владимир увольняется с работы, выходит из здания и отправляется к месту жительства. Переходит горбатый мост над высохшей речкой, пересекает поток машин и входит в квартиру, которая, судя по упоминание о хозяевах, не его.
В квартире он сидит на кухне и размышляет о назначенной дате – 17-го. При этом упоминается (впрочем, и раньше тоже) пароход.
Утром 18-го, двое в комнате говорят о Владимире. Один удивляется, как удалось раскрутить Владимира. Второй отвечает, что «это было совсем несложно. Клиент давно созрел, и даже почти перезрел». Вдруг они услышали доносящийся с улицы шум и мощный гудок. Бросились к окну, а там «посреди дороги, взрезая асфальт и оставляя за собой глубокую борозду, шел белоснежный пароход и в солнечных лучах сверкало название «Владимир Переуст»».
Владимир превратился в пароход. Но отправился не в море, а по городским улицам.
Похоже, и официант, и сосед в баре (Леннон-Паганель), и обитатель комнаты 1515 и эти двое – волшебники с «ограниченной ответственностью». Могут многое, но не всё контролируют. А Владимир-пароход, получив взамен неизвестно чего некоторое могущество, воспользовался им по-своему.
Знакомый сюжет, не правда ли?
Всё написано отменным литературным языком, отдельные пассажи - мелкие веточки с крохотными листиками в точности повторяющие настоящее дерево, - можно читать и разглядывать с истинным удовольствием.
Интересно, конечно, какие глубинные чувства и мысли, владевшие автором, породили этот бонсай. Боюсь, однако, что всё это невербализуемо средствами прозы. Разве что стихами…