«Позабудь обо мне: меня не было здесь…»
начало:
http://www.proza.ru/2010/10/26/847
Глава 2
4
«Вся жизнь погибла, вся жизнь впустую, она стала ничем, даже того меньше, она лишь зародыш какого-то Ничто. Точно какая-то болезнь – наверное, от стыда. Усталость и удушье, судорожное изнеможение. Какая-то слабость, словно умирание, слабость и дурнота. В самый раз помолиться. Если бы ещё знать молитвы. Но я коммунист, а, значит, атеист. Ещё курсантом был принят в члены партии. Нас так учили: каждый офицер должен быть в рядах родной коммунистической. И вот я в её рядах. И что? Разве это сейчас имеет какое-то значение? Может, всё-таки помолиться? Бабушка Фелицата, помню, шептала что-то перед иконами. Каждые летние каникулы, пока учился в школе, да и до школы тоже, отдыхал у неё в деревне Рыжиково. Она даже однажды окрестила его в церкви тайком от родителей. Но они узнали, однако совсем не ругали бабушку. Мама только забрала крестик и спрятала где-то, обещая сохранить. Где он сейчас? Вряд ли отыщется после маминой кончины.
Молитв бабушкиных я, конечно, не запомнил. Буду говорить то, что сердце подсказывает:
Господи, упокой меня, возьми меня и спрячь, дай умереть. Господи, как я устал, как я уже мёртв, сколько жизни уже ушло из меня и ещё уходит. О Господи, спрячь меня, даруй мне мир и покой.
А что, если Он услышал и заберёт прямо сейчас? Надо, кажется, подвести итоги жизни. Исповедаться. И что я должен вспоминать? Свои грехи или победы и удачи? Видимо, и то и другое. А много ли было удач? Хорошим ли я был офицером и командиром? Мои солдаты бы могли мне ответить. Надеюсь, они вспоминают обо мне хорошо. Трудно, очень трудно оценивать самого себя».
На войне между людьми складываются своеобразные отношения. У разведчиков, которые не то, что ходят, живут, как говорится, на лезвии ножа, они вообще особые. Так было и в роте старшего лейтенанта Косенчука. Например, самого его уже после первого боя за глаза единодушно окрестили «батей». Старшину роты старшего прапорщика Илью Картавых, который действительно всем, в том числе и ротному, в отцы годился – «дедом». Каждый в роте считал для себя наказанием оставаться в расположении, когда другие шли на задание.
Люди из других подразделений буквально рвались в разведроту. Писали рапорты, а то и прямо приходили к Косенчуку с просьбами. Ушли же из роты только двое. Они честно признались, что боятся, и Григорий их понял.
Случались в роте и конфликты, но, как правило, по мелочам. Вот так и жили разведчики. Они могли повздорить в быту, но в бою не щадили себя ради других.
Однажды, нарвавшись на засаду, старший сержант Виктор Жакамухов закрыл собой ротного от пули. Оба они тогда были уже ранены (Косенчук получил сквозное ранение в правое плечо, а сержант – в ногу). И Виктор принял новую пулю в живот. Тяжелораненого отправили на вертолёте.
В другом бою командир отделения управления сержант Римас Григалевичус самовольно, можно сказать, остался прикрывать отход товарищей. Когда разведчики уже поднялись на гору, внизу раздались автоматные очереди и яростная даже не песня, а крик: «Расцветали яблони и груши…» Все сразу же кинулись на выручку. Позже, стоя перед ротным «на ковре», Римас оправдывался: «Так ведь они могли сесть вам на хвост…» Спустя несколько месяцев сержант получил заслуженную медаль «За отвагу».
Да, понятие «армейская семья» было для подчинённых старшего лейтенанта Косенчука не громкой фразой. В роте они все стали братьями. И когда подходил срок увольнения, расставались со слезами на глазах. Не было такого, кто не писал бы потом письма. У Григория их скопилась в тумбочке целая пачка. Присылали и фотографии. Запомнилась одна подпись на обороте снимка: «На память командиру о днях совместной службы в разведроте от старшего сержанта Сосо Габриадзе». Ещё там была приписка: «Командир, будет трудно – напиши, я приеду».
Вот сейчас бы и потребовалась помощь, но как написать? Григорий издал тяжёлый вздох.
Они его помнят, он уверен. И он постоянно думает о них. Поздней осенью 83-го Косенчук уехал в отпуск. Он навестил в первую очередь в Ташкентском госпитале своих бывших подчинённых, тех, кто был тяжело ранен. Сам Григорий был «мечен» пулями три раза, но каждый раз легко – пули проходили навылет, не повреждая костей, ограничивался недолгими пребываниями в медицинском батальоне. Судьба словно хранила Косенчука, уберегая от тяжёлых повреждений.
Кроме раненых ротный заехал в гости ещё к трём своим бывшим бойцам. Его встречали, как родного. А матери низко кланялись Григорию: «Спасибо вам, вы сохранили жизнь моему сыну…» К тому времени старший лейтенант уже был награждён двумя орденами. Но какую награду сравнишь с этим материнским «Спасибо!»
В отпуске Григорий набросился на газеты и журналы. Читал всё, что писали о событиях в Афганистане. Но его правда не вписывалась в газетно-журнальный взгляд. Давно уже стал расхожим штамп, что у войны не женское лицо. Война, мол, закаляет волю, укрепляет дух настоящих мужчин, учит любить и ненавидеть и так далее, и прочая чепуха. Григорий теперь убеждён, что у войны вообще нет лица. Она безносая и безглазая, как человеческий череп. И выворачивает всего тебя наизнанку, потому что заставляет делать такое, о чём раньше и подумать боялся. А память уже услужливо подбрасывала подтверждения его мыслям.
…Разведчики получили задание внезапным ударом захватить тюрьму в кишлаке, где содержались советские военнопленные. Рано утром высадились с вертолётов на горное плато и скрутили «духов» ещё сонными. А когда сбили замки с тюремных камер, многие закалённые бойцы, не раз видевшие смерть, дрогнули…
Все военнопленные были не просто мертвы. У кого выколоты глаза, у кого отрублены руки, у кого надрезана и снята кожа. По специально сконструированному глиняному желобу кровь струилась в реку, растворяясь в её ледяных водоворотах.
Казалось, такими же ледяными в одно мгновение стали глаза разведчиков. И они схватили за бороды садистов в чалмах.
Садистов? А может быть, простых крестьян, которые ими стали? А стали потому, что тоже кого-то возненавидели? Кого? Кто зажёг этот всепожирающий костёр ненависти? Это война. О, это она убивает человеческое в человеке, сжимает в тисках порочного круга: око за око, зуб за зуб! Война противопоказана душе, как радиация телу. Но войны не рождаются на небе, их сценарии пишутся на земле. Потом переносятся на топографические карты и приводят в целенаправленное движение массы людей и технику. «Войны начинают подлецы, а заканчивают герои», - написал как-то Хемингуэй.
Сейчас Косенчук честно признался сам, что не считает себя героем. До сих пор стоит перед глазами та тюрьма в горном распадке ущелий и звучит в ушах заунывно-прощальная молитва тюремщиков-«духов». Они не просили о пощаде, знали, что бесполезно. Возмездие неотвратимое и быстрое, как взмах меча, настигло их там же, возле камер для пыток.
Око за око, зуб за зуб? Но почему же тогда так сильно саднит душа, почему так гулко стучит по ночам сердце? Старший лейтенант не знает. А кто даст правильный ответ? И вот теперь вечная ночь могильным камнем легла на глаза самого Григория. Много повидал он горя и бед, много поездил по дорогам Афганистана. Найдёт ли теперь ответы на многие вопросы?
«Кажется, о поездках мне теперь придётся забыть. Я даже не знаю, где сейчас нахожусь: в Кабуле, Ташкенте или ином городе Союза. Не знаю я и того – день или ночь, да что там время суток! Я не знаю, какой идёт месяц, даже какой год наступил. Ничего не знаю. И людей мне больше никогда не увидеть и не услышать, да и сам вряд ли смогу сказать хоть одно слово. В вечной тюрьме. Жестоко запирать человека. Жестоко превращать его в вечного узника. Человеку нельзя без людей. Каждое живое существо должно жить среди себе подобных. Он – человек, он – часть человечества, ему необходимо вырваться отсюда, чтобы ощущать вокруг себя присутствие других людей».
5
« Так что же со мной произошло? Умер я или ещё жив? Если бы не эти ежедневные касания нежных женских рук, то ничего не говорило бы мне о жизни. Теперь я точно знаю, что выше жизни нет ничего. А в смерти нет ничего благородного. Тоже мне благородство – лежать в земле и гнить! Никогда не видеть солнца. Или остаться без рук и без ног. Или превратиться в идиота. Или стать слепым, глухим и немым. Какое это благородство – быть мёртвым? Ибо когда вы мертвы, то всё кончено. Всему конец. Тогда вы меньше, чем собака, чем крыса, чем пчела или муравей, меньше, чем крохотный белый червячок, ползущий по навозной куче. Вы мертвы, и умерли вы за понюшку табаку. Вы мертвы…
А как же я стал таким мёртвым? Хорошо ли я помню события этого дня, самого чёрного в моей судьбе?»
…Далеко на горизонте в безмолвном величии вздымались вершины Гиндукуша. Искрились снегами остроконечные пики, слепили глаза ледники. А здесь, внизу, на базальтовом плато близ ущелья Панджшер, скалы дышали жаром. Лишь изредка налетал горячий «афганец», поднимая пылевые вихри.
Это было 22 июня 84-го, да – именно 22 июня… В Афганистане – это самый разгар сбора винограда. Кто же воюет в такую горячую пору, когда день год кормит?
В царство горячих скал разведгруппу десантников во главе со старшим лейтенантом Косенчуком забросили вертолётами. Радиограмма из штаба была предельно лаконичной: «Выйти в квадрат… захватить господствующую над местностью высоту…»
В этот ранний час плато, окружённое зубчатыми контурами скал, казалось безжизненным и пустынным. Но разведчики знали: здесь, в горах, тишина обманчива. Группа двигалась осторожно, след в след: впереди – дозорные, в замыкании – охранение.
Шёл уже четвёртый час подъёма по горному склону. Дальше вверх петляла еле заметная вьючная тропа.
-Привал десять минут, - раздалась по цепи команда Косенчука.
Это был первый привал за всё время пути, если не считать коротких остановок по сигналам дозорных. Пока люди отдыхали, офицер решил обследовать начало тропы. «Удобное место для минной ловушки, - размышлял Григорий, прощупывая биноклем скалы. – А обойти ни слева, ни справа нельзя».
По радио он доложил свои координаты, причину задержки. «Действуйте по обстановке», - радировал в ответ из штаба части подполковник Мадияров.
Старший лейтенант Косенчук был уверен: каждый из его роты, шедший с ним, готов выполнить любой его приказ. Многие не раз смотрели опасности в лицо. Каждый владел по крайней мере тремя воинскими специальностями, приёмами рукопашного боя, имел навыки альпиниста. Были в составе группы и разведчики, знакомые с сапёрным делом. Но изучали они мины на полигоне. Хватит ли молодому солдату опыта, хладнокровия, когда он встретит сложное взрывное устройство?
«Тропу пойду проверять один, - решил Косенчук. – Ждать здесь, высоко в горах, сапёров – значит, не выполнить к сроку приказ».
Он подозвал сержанта Мурзинова:
-Андрюха, остаёшься за старшего группы.
Григорий снял с плеча полевую сумку, напомнил задачу группы.
До расщелины, откуда начиналась тропа, было шагов сто. Сначала Косенчук почти бежал по каменным россыпям. Потом медленно пошёл на подъём, цепляясь взглядом за каждый камень. Мину увидел внезапно. Её жёлтый бок выглянул из-под кучи мелких камней, которую разгрёб сапёрным щупом. «Итальянская, противопехотная, нажимного действия», - определил офицер.
Он опустился на колени, внимательно осмотрел ребристый верх корпуса, где обычно наносится маркировка мины. Специалисту она многое может сказать. Сдул пыль и увидел индекс TS-50, а рядом две латинские буквы «AR». Это означало: мина с электронным взрывателем, имеющим блок самоликвидации и элементы неизвлекаемости. Чуть сдвинешь её с места – произойдёт взрыв. Григорий вынул из кармана тротиловую шашку с зажигательной трубкой – решил уничтожить мину накладным зарядом ВВ.
Поглощённый опасной работой, забыл на миг об осторожности. По-прежнему, стоя на коленях, отодвинулся назад, и вдруг страшный толчок сзади бросил его на камни. Раскатом грома ударил оглушительный взрыв. И прежде, чем в голову хлынула тьма, он успел подумать: «Не заметил вторую мину…»
Когда старший лейтенант открыл глаза, чёрное облако ещё висело над ним. Жив! Медленно подтянул под себя руки, приподнялся на локтях. Затуманенный взгляд его неожиданно скользнул на ноги. Немой крик застрял в горле: из рваных обгорелых штанин выглядывали осколки костей перебитых ног…
Он плохо помнит, как медленно полз по горной тропе вниз, оставляя за собой кровавую дорожку. Он видел, как бежали к нему разведчики, позабыв о смертельной опасности. И тут его руки зацепили проволочку. Раздался новый взрыв, навсегда лишив его многого, без чего человек обходиться не может.
Больше он ничего не видел и не слышал. Не мог знать, что разведчики со слезами на глазах прощались со своим командиром на плато возле приземлившегося чудом вертолёта.
С места трагедии его доставили в Кабул в безнадёжном состоянии, операцию ему сделал Главный хирург Министерства обороны СССР, член-корреспондент АМН СССР, профессор, доктор медицинских наук генерал-лейтенант медицинской службы Константин Михайлович Лисицын. Эта операция спасла Григория Косенчука.
Впрочем, до операции его прямиком направили в реанимационное отделение. В его «Истории болезни» было записано: «Общее состояние раненого крайне тяжёлое. Без сознания. Пульс 120 ударов в минуту. Нитевидный. Шок III степени. Потеря крови около 2 литров. Минно-взрывное ранение с отрывом конечностей на уровне средней трети обеих голеней, средней трети правой плечевой кости, пальцев левой кисти. Множественные проникающие ранения лица с отрывом нижней челюсти».
После осмотра врачи пришли к выводу: у офицера мало шансов дожить до утра. Обширные раны отошли на второй план. Надо было сначала вывести человека из состояния шока: острая кровопотеря двух литров сама по себе грозит трагическим исходом. Удалось это не сразу – только через трое суток. Это были дни и ночи настоящего сражения военных врачей за жизнь человека.
Потом начались операции; сначала в Кабуле, первую из которых сделал выдающийся хирург. Затем была эвакуация в Ташкент и в Москву. Полтора года его носили с госпитальной койки на операционный стол и обратно. И вот в феврале 86-го он оказался на постоянном своём месте проживания – в двухместной палате Госпиталя для инвалидов войны в Свердловске.
6
«В смерти нет ничего благородного. Даже если ты умираешь за честь. Даже если умираешь, как величайший из всех героев, каких только видели. Даже если ты так велик, что имя твоё никогда не забудется. Но кто, скажите, так уж велик? Нет, ребята, главное для вас – это ваша жизнь. Мёртвые вы не стоите ничего, разве что надгробных речей. Не давайте никому больше одурачивать себя. Если кто-то снова хлопнет вас по плечу и скажет – пошли драться за свободу и равенство на другом конце земли или за что-то там ещё, - помните, что это только слова, и не обращайте на них никакого внимания.
Просто скажите: очень сожалею, товарищ, но некогда мне умирать, у меня много дел. А потом повернитесь и бегите от этих товарищей, как от чумы. Если они назовут вас трусом, плюньте, - ваше дело жить, а не умирать. Если опять станут бубнить про смерть ради принципов, которые выше жизни, скажите им – врёте вы всё, товарищи! Выше жизни нет ничего. Кажется, я уже об этом думал. Но как же я смогу выразить свои мысли, свои размышления и выводы из своей жизни? Как мне наладить контакт с людьми?»
Григорий снова и снова пытался придумать, как ему вырваться из этого плена одиночества. Нет, он не сможет писать, удерживая карандаш единственным мизинцем на левой руке. Да и как он попросит даже этот карандаш? Время бежало неумолимо. Он даже пытался считать дни. Но бросал это занятие, ибо засыпал по несколько раз в течение суток, а, значит, сон не сможет ему служить надёжным критерием оценки. Вновь и вновь прокручивал свою прошедшую жизнь. Детские годы, юношество. Первая школьная любовь. Он припоминал свои неумелые стихи, которые начал писать в это время.
Её звали Настя. Она училась в параллельном классе и совсем не обращала внимания на Гришу. Лицо её отличалось удивительной живостью – глаза то искрились озорным, мгновенно вспыхивающим задорным юмором, то вдруг становились мечтательно-мягкими. Всё, что мог себе позволить Григорий – это бросать на неё незаметные взгляды и писать стихи:
«Я мысленно долго беседовал с нею
И нежно шептал ей, попавшей в беду:
«С обрыва навстречу нырнуть не сробею,
В тайге непролазной на помощь приду…»
Или такие строки:
«Хочешь, сердце положу на твою ладонь?
Хочешь, руку обожгу, ведь оно – огонь.
Не студи его водой и не холоди,
А не выдержит ладонь – уходи…»
Перед выпускным вечером Григорий всё же осмелился и пригласил Настю на первое и единственное свидание. Они долго гуляли по аллеям парка, а, прощаясь, девушка призналась, что влюблена в мальчика из её класса, но позволила один раз себя поцеловать. Это был горький поцелуй разлуки. Той же ночью Гриша написал горестные строки, правда они были о зиме – таким холодным и неприветливым сразу стал для него июнь месяц:
«Ты не любишь? И не надо!
Не заплачу – запою!
Пусть врачуют снегопады
Душу юную мою.
Всё, что было меж двоими,
В одиночку сберегу
И твоё святое имя
Нарисую на снегу».
На людях Григорий старался «держать марку», но, оставаясь наедине с собой, сильно страдал. Когда человеку плохо, ему хочется, чтобы было ещё хуже. И он твёрдо решил уехать из Челябинска, чтобы никогда больше не встречаться с любимой девушкой, даже случайно. Тут и подоспело письмо – ему разрешили поступать в десантное училище, не смотря на шестнадцатилетний возраст. И он уехал в далёкую Рязань. Отъезд не принёс облегчения. Он писал в незнакомом городе: «Но свои глаза закрою, а твои глаза увижу. Как в них вспыхивают жадно любопытные огни! Память – будь она неладна! Будь неладны эти дни». Ещё в вагоне поезда у него родились такие стихи:
«Где мне тебя найти
Чтобы не потерять,
Как от тебя уйти,
Чтобы не повстречать!
Рельсы бегут, куда? А я в пути,
Дорога одна - от тебя.
Музыка тихая, грустная
Счастье куда-то уплыло.
Любовь и тоска – попутчицы
Неразлучные,
А я тебя очень сильно
Любил и люблю…»
Но время делает своё дело. Учёба в воздушно-десантном училище требовала напряжения всех сил, некогда было тосковать и страдать. Изменился и сам Григорий, изменился его взгляд на женщин. Он больше не писал таких романтических стихов, он совсем забросил это занятие.
Первые два года учёбы он вполне мог обходиться без женщины, однако никогда не ставил себе это в заслугу. Затем случайные, сгоряча начавшиеся и скрепя сердце оборванные связи лишь подогрели тоску по упорядоченной жизни, по потерянной первой любви. Чувство неудовлетворённости, как острый обломок зуба, постоянно о себе давало знать. И от учёбы отвлекало, понуждая к унижающим достоинство похождениям.
У Григория было много женщин, но этой любви, если, конечно, это можно было назвать любовью, недоставало сути – самого ощущения любви.
Чужому горю может по-настоящему сочувствовать только человек, который сам страдал. Наконец, он нашёл женщину, которой можно доверить всё. Она намного лет была старше Григория, муж бросил её, оставив с годовалым сыном. Но, как ни странно, мысль о доверии не побуждала его к болтливости, с него было достаточно одной убеждённости. Иногда они часами не говорили ни слова. Тело её пленяло, но, перед тем как камнем погрузиться в сон, закрома всякого понимания начисто опустошались, оставалось лишь желание скорее забыться…
С Юлей по окончанию училища Григорий готов был отправиться в загс, но она лишь горько посмеялась на подобное предложение. В далёкий Забайкальский военный округ молодой лейтенант Косенчук отправился один.
= продолжение следует =
http://www.proza.ru/2010/10/28/876