«Позабудь обо мне: меня не было здесь…»
«Я уйду и растаю в сиянье небес,
Где ни времени нет, ни пространства.
Позабудь обо мне: меня не было здесь,
Это значит, что не с кем расстаться».
/ Вера Великих/
Предисловие от автора
Мы боимся смерти, потому что она часто бывает мучительна и беспощадна. Мы избегаем думать о смерти, потому что она безобразна и неуютна. Мы ненавидим смерть, так как она враждебна жизни, она лишает нас нашего добра и грубо вмешивается в наши планы. Смерть унижает нас, так как с ней мы связываем постоянный упадок наших сил.
И всё же существуют люди, которые придерживаются другой точки зрения и предпочитают думать, что «это естественная дверь в новый и удивительный мир и что мы должны быть готовы пересечь порог без трепета, когда приближаемся к нему».
Есть ещё одна категория людей, которые страстно желают своей смерти, ведь они безнадёжно больны или покалечены войной. Смерть приносит им избавление от страданий, и как знать, возможно, переносит в новый и неведомый мир.
«Освобождённая душа возвращается к Богу. Он – её дом, её творец и её конец. Нет для неё смерти. Когда земные глаза закроются, она взлетит, и богоподобное растворится в нём» (Вергилий, 70-19 г. до н. э.)
Часть первая. Реальный мир
Глава 1
1
У него не было ни ног, ни рук, ни глаз, ни ушей, ни носа, ни рта, ни языка… Что это за бредовый сон?! Что это за чертовщина! Надо немедленно проснуться, не то он спятит. Живые такими не бывают…
Григорий открыл глаза, но ничего не увидел. Ровным счётом ничего. И не услышал. Тишина по-прежнему звенела в ушах. Он захотел закричать от ужаса. Но крик застрял в горле.
«Я всё ещё сплю!» - спасительная мысль билась в голове. Он попытался поднести руки к лицу и растереть его, чтобы прогнать этот кошмарный сон. Но лишь ткнулся обрубком левой кисти, при этом мизинцем он ощутил повязку на лице.
«Ага, на лице лежит повязка. Значит, это из-за неё я не вижу и не слышу. А язык? Почему я не могу им пошевелить? Наверное, у меня пересохло во рту, поэтому и не могу ничего сказать».
Он попытался сесть в кровати, но не смог из-за сильной слабости. Тут же он уловил слабый запах женских духов, а след за этим почувствовал, как ему в пищевод полилась прохладная вода. Потом кто-то погладил его по левой руке с перебинтованной кистью. Григорий успокоился – он не один, его лечат, а, значит, всё будет хорошо. Он жив, а это главное.
Странно, но этот кошмарный сон продолжался снова и снова. А время шло. Это он понимал с каждым пробуждением всё отчётливее. Для него не было на свете ничего важнее времени. Оно – единственная реальность. Оно – всё. Вот уже и не осталось повязки на левой кисти, он мог своим одиноким мизинцем исследовать своё лицо. И всё больше его охватывал ужас. Вместо привычной гладкости кожи он ощущал какие-то бесформенные рубцы, провалы вместо глаз, обрубок носа. И он никак не мог нащупать свой подбородок. Его совсем не было, и мизинец беспрепятственно шарил по верхним зубам, наталкиваясь на какие-то трубки, уходящие в пищевод.
-Что со мной?
Григорий готов был кричать, чтобы привлечь к себе внимание, но издавал лишь неясный клёкот. Он хотел, чтобы кто-то объяснил ему характер его ранения. Почему все отвернулись от него, почему оставили одного?
Но вновь чья-то рука гладила его по груди, по левой руке, касалась мизинчика. И это касание действовало успокаивающе. Боли Григорий не ощущал. Впрочем, как только она появлялась, только-только норовя наполнить собою всё тело, как он чувствовал укол в уцелевшую руку, будто комарик кусал, и боль скукоживалась, отступала. И раненый снова засыпал, погружался в розовый сон. Но даже в такой радужный сон всё чаще врывались какие-то ужасные видения. Кто-то с адским хохотом отрывал с его лица нос, уши, выкалывал глаза и вырывал язык. Разве можно нормально спать под такие сновидения?!
А однажды он увидел Его. Это был высокий и красивый человек в белых одеждах. Он приблизил своё лицо вплотную и заговорил, не разжимая губ:
«Бог оставил тебе только мозг, больше ничего. Это – единственное, чем ты можешь пользоваться, и потому должен пользоваться этим каждую бессонную минуту. Ты должен думать до такой усталости, до такого изнеможения, какого раньше не испытывал. Ты должен всё время думать, а потом – спать».
Незнакомец исчез, а Григорий со стоном проснулся. Он тут же постучал мизинцем по верхним передним зубам. Так он теперь проверял своё состояние бодрствования. Если улавливает постукивание по зубам – значит, не спит.
Слова человека в белой одежде не выходили из головы. Это что же, он сказал правду?! «Мне оторвало руки и ноги, моё лицо исчезло начисто, так что я никогда не смогу ни видеть, ни слышать, ни говорить, ни чувствовать вкуса пищи, потеряв свой язык. Чем я отличаюсь от мертвеца? Я – мертвец! Но даже мёртвый я всё равно ещё буду жить. Постой, а запах. Ведь я не потерял способности ощущать его. А мертвецы. Чувствуют ли они запах? И прикосновения к телу? Возможно, это и отличает меня от мертвеца… Что же мне теперь делать? Непрестанно лежать на спине. Просто лежать, когда ничего иного я не могу делать и не могу никуда идти. Это всё равно, что очутиться на вершине высокого холма вдали от людей и звуков. Всё равно, что в одиночестве бродить по горам. Но ведь я ещё могу думать, могу вспоминать, это теперь станет моим основным занятием. Как там говорил мой незнакомец из сна – думать до изнеможения. Хорошо, пусть так и будет…»
2
Разведывательной роте старшего лейтенанта Григория Косенчука предстоял обычный марш. Напутствуя подчинённых, он говорил:
- Душманы безжалостны и коварны. Они способны на всё. В Афганистане их чаще называют шакалами. Вот почему слова «бдительность» и «жизнь» для нас неразделимы.
Люди ли они, удивлялся Григорий, если способны сжигать детей в заколоченной наглухо школе, вспарывать животы беременным женщинам, уничтожать арыки и колодцы, что равноценно в этих краях уничтожению жизни?
Поначалу старший лейтенант казался некоторым солдатам слишком строгим и сухим. Но с пониманием правоты командира крепло уважение к нему. Под душманскими пулями оно переросло в строгую мужскую любовь, которую могут выразить только движения души и поступки.
Рота не раз оказывалась под автоматным и ружейным огнём душманов, но потерь убитыми не несла. Не было случая, чтобы разведчики внезапно нарвались на засаду или на минное поле. Люди понимали, что от драматических неожиданностей их уберегают командирский талант Косенчука, его высокий профессионализм.
… Круглая дыра лаза была тщательно замаскирована. По ряду признаков командир определил – душманы были здесь недавно. Может быть, и сейчас сидят там, в подземном убежище, затаившись до вечера. Разведчики обследовали довольно обширный участок, но запасного выхода не обнаружили. Старший лейтенант бросил в лаз, уходивший отвесно в землю, две гранаты. Облачко дыма из дыры было небольшим.
-Я спускаюсь первым. За мной пойдёт…
Ротный назвал фамилию молодого солдата, который впервые участвовал в выполнении боевого задания. В лаз спустили трос лебёдки бронетранспортёра, и вскоре Косенчук скрылся под землёй.
Григорий осветил фонариком неровную земляную стену, затем луч скользнул вниз. Вот несколько продолговатых ящиков. На одном из них лежит английская винтовка, словно указывает на содержимое ящика. Косенчук взял винтовку и передал солдату.
-Занятные сокровища, - сказал он. – Здесь их, небось, много.
И тут дальний тёмный угол озарился вспышками, глухо ударил автомат. Косенчук в ту же секунду ответил короткой очередью и крикнул наверх своим разведчикам:
-Вира!
Он легонько подтолкнул солдата:
-Быстро наверх!
Потом новой очередью, теперь уже длинной, основательной, прошёлся по тёмным углам подземелья. В гулкий звук выстрелов вплёлся чужой вскрик.
Григорий увидел, что солдат уже поднимается наверх и ухватился за трос лебёдки. Тупой удар по голове оглушил его. Он на какое-то мгновение потерял сознание, но трос не выпустил. Его бережно и ловко приподняли руки разведчиков. Офицер помотал головой, словно стряхивая остатки сна.
-Готовьте дымовые шашки!
Он увидел рядом молодого солдата по фамилии Слива.
«Здорово ты меня, Серёга, треснул, - улыбнулся старший лейтенант, - даже искры из глаз посыпались».
-Понимаете, руку перехватил, а винтовка с плеча соскользнула. Я нечаянно.
Солдат чуть не плакал.
-Ничего, разведчик. Пулей не зацепило? Ну, с боевым крещением!
Бледное лицо Сливы засветилось румянцем. Остальные разведчики заулыбались.
Косенчук нашёл глазами сержанта:
-Медика надо сюда. Внизу есть раненый. Но подождём немного. Я думаю, сдадутся в плен.
Через несколько минут засевшие в норе душманы сдались. Разведчики оказали раненому первую помощь и отправили этого молодого афганца-душмана в медпункт. Потом подняли из тайника оружие: винтовки, автоматы, мины.
Уже перед сном, в палатке, молодой солдат сказал:
-Знаете, ребята, в яме командир прикрыл меня от пуль своим телом. Заслонил…
А в тот день, через пару месяцев после события с душманской норой, Косенчук не мог заслонить, не мог уберечь рядового Сергея Сливу… Мина рванула под колесом бронетранспортёра и пробила дыру в днище. Сергей ощутил сильный удар по ногам. Он ухватился за край люка, подтянулся, и его тут же подхватили друзья, бережно опустили на носилки. Парень попросил пить, и сразу несколько торопливо протянутых фляг столкнулись над ним. Невдалеке опустился вертолёт, вызванный по радио.
«Крепись, Серёжа»,- сказал Косенчук, положив руку на плечо раненого.
Носилки осторожно подняли, и ворвалась в тело солдата оглушающая боль, которой он уже не мог сопротивляться.
Почему сейчас Григорий вспомнил этого молодого солдата? Наверное, он ему завидует. Да, парню ампутировали обе ноги, он сам позже прислал в роту письмо. Но у него остались целыми руки. И он видел, слышал, мог говорить, не превратился в такое «бревно», как его командир. Мог ли офицер тогда думать, что позже будет завидовать молодому солдату?!
3
Сейчас он был мертвец, но с мозгом, всё ещё способным думать. Он знал всё, что ведомо мертвецам, но не мог думать об этом. Он мог говорить от имени мёртвых, ибо был одним из них. Из всех, когда-либо умерших воинов, он был, наверное, первый, у которого остался живой мозг. Никто не мог бы это оспорить. Никто не мог бы уличить его в неправде. Ибо никто, кроме него, не знал об этом.
Что ему сейчас осталось – жить воспоминаниями, прошлой жизнью. Вряд ли он может строить планы на будущую жизнь. И он совсем один. Жаль, что родители ушли из жизни друг за другом. Они прожили в счастливом браке тридцать лет и умерли, как пишут в сказках, в один день, точнее в один месяц, в январе 82-го, буквально за четыре месяца до отъезда Григория в Афганистан. А, может быть, это даже лучше – ведь они не узнали о чудовищном ранении их единственного сына, превратившем его в «мертвеца».
Всю жизнь отец служил для Григория образцом мужества и стойкости. В 1944 году, в 17 лет, отец стал радистом, рядовым воздушно-десантной части. Через три месяца на его гимнастёрке появился орден Отечественной войны II степени. Через семь месяцев представили к Красной Звезде. А вскоре при десантировании перехлестнуло стропой купол парашюта Косенчука-старшего. Крепко поломало солдата при ударе о землю. Долго лечился в госпитале, но когда приехал домой – разбил паралич. Но не сдался десантник, поборол недуг. Через три года упорных тренировок стал Дмитрий Сергеевич на ноги, пединститут с отличием окончил, тридцать лет проработал в школе родного Челябинска. Он и умер прямо в школе, шёл по коридору на свой очередной урок истории, схватился за сердце, упал и вскоре скончался.
После его похорон слегла и мать, всю жизнь проработавшая в детском саду. Сначала Римма Геннадьевна была воспитателем, позже стала заведующей. И она умерла от сердечного приступа. Смерть родителей очень потрясла Григория. Он решил уехать «куда глаза глядят», а они смотрели в сторону Афганистана.
Почему Гриша решил стать военным? Конечно, пример отца стоял перед глазами. Хотелось ему соответствовать по всем показателям. Когда Григорий Косенчук писал своё письмо Министру обороны СССР, он ещё не был старшим лейтенантом, кавалером орденов Красного Знамени и Красной Звезды. Не был мужем Ирины Ангийо, взявшей после замужества двойную фамилию, не был отцом трёхлетнего Игорька. И тогда он ходил-видел-слышал и вообще был очень здоровым и деятельным молодым человеком.
Тогда – меньше десяти лет назад, в мае 1976-го – Гриша Косенчук был десятиклассником средней школы Челябинска и чемпионом города по боксу среди юношей. И собирался поступать в Рязанское высшее военное воздушно-десантное командное дважды Краснознамённое училище имени Ленинского комсомола. Он хотел, как его отец, служить в ВДВ.
В роду у Григория кадровых военных не было. Узнав о намерении сына, отец сказал:
«Ну, коль решил – не отступай». Мать вздохнула: «Нелегкое дело выбираешь, сынок».
И вот Косенчук-младший написал то самое письмо. Дело было в том, что к моменту поступления в училище ему ещё не исполнилось семнадцати, он родился 17 сентября. Документы в таких случаях не принимают. Год терять? А что, если…
Вскоре пришёл ответ. В порядке исключения допустить до экзамена. Он поступил. Само собой, учёба оказалась потяжелее, чем рисовалось воображению школьника. Были и свои праздники, но преобладали строгие будни.
Кто из наставников ему особенно запомнился? «Те, кто строже спрашивали,- сам себе ответил Григорий. – Они, как потом оказалось, и больше давали». Полковник Лейпцигер Борис Матвеевич, подполковник Редикульцев Александр Петрович. Они не только умело сочетали требовательность с чуткостью, пониманием, но и могли на своём примере показать, чего можно достигнуть упорством, увлечённостью, опытом.
«Неужели и я буду таким?»- спрашивал себя курсант Косенчук. И сам на себя сердился. Причём тут «неужели»? Иначе просто нельзя. Дорога избрана. А уж насколько крута она – дело другое.
В мае 82-го старший лейтенант принял взвод, а вскоре участвовал в первом реальном, а не учебном бою. А через год был назначен командиром разведроты.
…Вот он перед ним, склон горы, на которой душманы оборудовали пулемётные гнёзда. Все подходы к своим позициям они пристреляли. А выкурить оттуда банду просто необходимо, чтобы обезопасить дорогу для колонн с топливом, продовольствием, медикаментами.
Надо пройти, выполнить задачу! А уж сколь он крут, этот склон – дело другое.
Он был уверен в своих боевых товарищах, в солдатах из своего подразделения, знал: они пройдут этот склон, с честью сделают своё дело. И они выполнили свою задачу. К тому моменту, ко дню того боя Григорий уже почти два года служил офицером, причём всё это время он находился в Краснознамённом Забайкальском военном округе, а в Афгане он пребывал первую неделю.
Там в ЗабВО он и познакомился со своей будущей женой, медсестрой дивизионного медбата. Грише тогда вырезали аппендицит. Свадьбу сыграли в декабре, примерно через год их семья выросла.
Ирина. При мысли о ней заныло сердце. Он не хочет, чтобы она увидела его. Он не хочет, чтобы его увидел хоть кто-то, кого он знал раньше. Каким же он был дураком, когда ещё несколько месяцев назад в своём одиночестве мысленно призывал жену и друзей к себе! Конечно, приятно представить, что они рядом, от этого делается теплее и легче на душе. Но мысль о том, что вот сейчас они стоят здесь, у его койки, была нестерпимо страшна…
= продолжение следует =
http://www.proza.ru/2010/10/27/815