http://www.proza.ru/2017/04/03/1061
Брат Глеб родился в мае. Бабушка была на седьмом небе от счастья, лучше Лиички не было никого на свете, тем более, что у дочерей потомства так и не намечалось. Глеба я помню плохо, он был младше меня на три года с лишним, и мне с ним было неинтересно. Когда ему исполнился год, нас обязательно хотели сфотографировать вместе. Было жаркое лето. Окна на Лазаретном смотрели на юг, и в душной комнате нам с братом было тесно вдвоём в узком детском креслице. Помню неприятно потное тельце брата, он всё время сползал, и мама с тётей Наташей стояли по бокам от нас (в кадре их нет), готовые подхватить его. Из-за жары и духоты я раскапризничался и не захотел есть. В тот день Бабушка приготовила на обед что-то особенно вкусное, но я уже не мог совладать с собой и, естественно, меня за капризы выгнали из-за стола. Вместе с Глебом нас фотографировали ещё несколько раз, но то ощущение потного тельца во мне осталось навсегда. Не могу сказать, чтобы я любил брата. Я понимал, что он маленький и ему нужно больше внимания, чем мне, но это были, как бы сказать, только слова. Возможно, во мне присутствовала тихая ревность, но горячего братского чувства к нему я не испытывал.
У нас с Глебом были две одинаковые круглые серебряные ложки с круглыми черенками, мама называла их «десертными». Есть суп такой ложкой, особенно неумелому ещё Глебу, было неудобно: круглый черенок в руке мог неожиданно повернуться, и тогда суп из ложки выливался в лучшем случае в тарелку, а то и на едока… У папы и Дедушки тоже были серебряные круглые ложки, но столовые. А у Бабушки серебряная ложка была обыкновенная по форме, но с непонятным вензелем, говорили, что из каких-то, там, переплетённых букв (знать бы что это такое, «буквы»!): читать я ещё не умел.
Запомнилось, что люди обычно громко удивлялись, почему это у братьев настолько различные имена – Роберт и Глеб. Сходились на мнении, что со старшим всё понятно - мода такая: вон сколько вокруг бегает Эдуардов, Альбертов и прочих, вот старшему и удружили! Но, у младшего-то самое, что ни на есть, деревенское сермяжное имя, только в деревне встречаются односложные имена: Пров, Дрон, Зуй, Фрол, Тит, Пуд, Глеб – и, вроде бы, с вашей фамилией… Но, дело было в том, что младший сын оказался как две капли воды похож на своего папу, когда тот был маленьким; отец видел в младшем сыне себя самого, поэтому узурпировав право единолично выбора имени, назвал его в память о ком-то мальчишке, тоже беспризорничавшем вместе с ним и Лялькой Жаковым.
Игрушек в те годы было совсем мало. Для самых-самых маленьких детей можно было купить в магазинах целлулойдные погремушки – шарик на палочке или попугая; внутри у них «грохотал» горох. Попугаи бывали двух размеров – побольше и совсем маленький, но одной и той же формы и цвета. Помню, что у меня был двугорбый верблюд со сломанной ногой, «велюб гобатый». Была кукла Тата, Наташа, названная так в честь тёти Наташи и кукла-негр Том. Были деревянные кубики и пирамидки, а однажды папа принёс с работы изогнутый кусок фанеры с вырезанными лобзиком отверстиями и сделал из него настоящий трамвай. Ещё была лошадь на колёсиках. Когда я стал немного постарше, появились два заводных автомобиля: один побольше - роскошный кабриолет, сделанный со всеми подробностями - и другой, маленький, но непадающий и незастревающий, с пятым, зубчатым колёсиком внизу. Этот маленький бегал по столу и, доехав до края или уткнувшись в препятствие, мог сам повернуть и поехать в другую сторону. Ещё был довольно примитивный паровоз, в трубу которого можно было воткнуть ватку-дым, к нему парочка примитивных же вагонов и один большой товарный вагон со съёмной крышей.
Двоюродный брат Серёжка, сын маминой старшей сестры тёти Нины, был старше меня на три года; мне всегда хотелось встречаться с ним почаще, но ходили мы к ним нечасто: надо было ехать на трамвае далеко-далеко - с Кирочной и аж за Сенную площадь, а это семь, даже восемь остановок! Да ещё и с пересадкой на "третьего июля", на бывшей Садовой...
На широкой тётинининой кровати лежало большущее одеяло, сшитое из рыжих с белым лисьих шкур. На нём было очень приятно возиться с Серёжкой. Это одеяло всегда вызывало моё недоумение: сколько же «лис» можно было бы пошить из этого одеяла, тем более, что ни у тёти Нины, ни у моей мамы «лис» не было! В те годы у женщин была мода носить на плечах «лису» - и в театре на плечах крепдешинового платья и на улице на пальто - да так, чтобы мордочка лисы с бусинками-глазками была на виду. На полу комнаты перед кроватью лежал в качестве ковра тканый плед из грубой шерсти. В точности такой же висел у нас в комнате на стене над моей кроваткой. К нему была приколота булавками лоскутная аппликация: старуха в повойнике гонит прутом гусей, а они шипят на испуганных девочку и мальчика. Такая же аппликация только из лоскутков других цветов была и у тёти Оли. А потом я на неё наткнулся в Касимове у маминой сестры тёти Лары, и даже у Бабуси была такая аппликация (у тёти Нины её почему-то не было)...
Что конкретно делали мы с Серёжкой, чем занимались, совершенно не помню, только бывать у них, "у Царевских" очень я любил!
У другого двоюродного брата Женьки Измайлова, сына маминой сестры тёти Оли, был такой же вагон, но во время наших к ним визитов он его прятал, не любил давать мне играть с ним. Сам он, мальчик очень тихий и послушный, всё делал только с разрешения мамы и просто боялся меня с Глебом – мы, бойкие и шумные, время от времени, как самум, налетали на измайловскую квартиру, а Женька прятался в комнате у своей няньки, тёти Ням.
В гости к Измайловым ходили часто, но один случай и тётя Оля, и мои папа с мамой запомнили хорошо.
Мне было три с половиной года, мы пришли на Женькин день рождения, сам он опять спрятался к тёте Ням. Июль, жара… В большой измайловской комнате стоял накрытый стол, взрослые сидели за ним и занимались своими взрослыми делами, а мне одному заняться было нечем, я остался один в смежной комнате, спальне. В ней на стенах висели две картины, по обе стороны от дверей в столовую находились маленькие китайские лаковые полочки с нарисованными китайцами и китаянками, а ближе к окну стояло трюмо, и на его столешнице масса флаконов, флакончиков, пудрениц и прочего. Среди этого прочего лежал только что кем-то преподнесённый тёте Оле в подарок патрон губной помады, ярко-красной французской помады (в те годы женщины красились мало, а французская помада была вообще невозможным дефицитом). Празднование было в самом разгаре, и вдруг перед весёлым застольем из спальни появился я, голый по пояс, с ярко накрашенными помадой губами и щеками и нарисованной через всю голую грудь портупеей: ведь командиры на улице часто ходили, затянутые в портупею!...
Бедная тётя Оля! До самой своей кончины она со смехом вспоминала об этом инциденте, но в тот момент… Она была самая младшая из сестёр и самая интересная внешне. Её рабочий стаж исчислялся всего несколькими месяцами, а потом всю жизнь она была просто женой. Очень хозяйственной женой, очень мягкой, доброжелательной со всеми и очень строгой и настойчивой по отношению к Женьке.
У Измайловых была чудеснейшая вещь, патефон. Иногда, когда мы приходили, хозяева заводили его, и страшный, как мне казалось, женский голос пел:
« …не к лицу мне быть трещёт-кой
и бодливой, как коза-а,
просто я твоей кр-расот-ке
выцар-р-рапаю глаза!
За кукар-рачу, за кукар-рачу
я отомщу!
И пр-роведу, и одур-рачу,
о-го-го!
Как я только захочу…».
Я просил переменить пластинку, хотя одновременно хотелось и слушать. Папа тоже давно хотел купить патефон, но так как денег не хватало, он первым делом купил пластинку со стихами Маяковского в его же исполнении. Папа говорил: «была бы шея, ярмо найдётся», он сознательно и с юмором переставлял: что же является шеей, а что ярмом?...
Патефон был недостижимой мечтой почти каждого мальчишки. Да что мальчишки! Почти для всех советских людей покупка такого предмета роскоши была просто невозможна. И тем не менее, когда мы с папой или мамой шли по летним улицам, из многих окон играли, пели, шипели патефоны, иногда даже специально поставленные на подоконники, чтобы все проходящие мимо слушали и знали: у хозяев есть патефон!...
С третьим своим двоюродным братом Колькой, сыном маминой сестры тёти Лары Клименко, я познакомился в тридцать девятом, когда мы прибыли в Касимов (в этом городе обосновалась семья Клименок и с ними Бабуся и Дедусь). Кольке было всего два года, и во мне, шестилетнем - человеке взрослом! - он не возбудил даже любопытства.
http://www.proza.ru/2014/11/06/1542