http://www.proza.ru/2010/09/07/5
Когда в 1938 году у тёти Наташи, наконец, родился сын Герасим, Герка, в комнатах на Лазаретном была сделана перестановка, скорее, переселение: шкафы и буфеты были передвинуты, и теперь у тёти Наташи стало два окна, а большая бабушкинадедушкина комната уменьшилась вдвое. Туалетный столик Бабушки выехал из простенка между окнами, прислонился к задней стенке тётьнаташиного шкафа, но все вещи на нём - и малахитовая шкатулка, и Кокин лётный шлем с перчатками-крагами и сама "раковина" остались в прежнем взаиморасположении.
Единственно, Бабушка свою "гимнастику" перед зеркалом теперь делала в более узком пространстве, повернувшись левым боком к окну. На лето она осталась в городе вместе с новым внуком и тётей Наташей. Мы же с братом Глебом и Дедушкой провели его в Дудергофе (теперь - Можайская), и я впервые услышал, что существует такой "немецкий" язык и что "дудер" по-немецки значит "ворона", а "гоф" - "дворец". Выходило, "вороний дрорец"? Название странное, удивительное... Само собой, мама была с нами тоже - она работала врачом в тех двух яслях, что выехали на лето в этот Дудергоф. И папа часто к нам приезжал.
У подножия Вороньей горы стояли два двухэтажных барака, в них-то и размещались мамины ясли. А выше по склону недалеко от вершины находился небольшой деревянный домик, в котором жили мы. Мама говорила, что это - путевой дворец Петра Первого, срубленный им самим. Как насчёт соответствия домика дворцу, не знаю: в памяти осталась только печь в доме, выложенная вся бело-синими изразцами. Судя по фотографии, крыльцо дома, на которой сидим мы с братом Глебом - и с нами мальчик по имени Гриша - принадлежит простому деревенскому дому, совсем не дворцу. Однако, то что в Дудергофе был Петром в своё время построен путевой дворец, сгоревший во время войны, это - исторический факт. На майских праздниках 1961-го года я случайно оказался в Можайском, бывшем Дудергофе. Утром мы с приятелями пошли на Воронью гору; никаких следов бараков или домов на ней я не обнаружил, а на обратном пути мы чуть не ввязались в драку с подвыпившими местными жителями...
Почти каждое утро мы вдвоём с Дедушкой (Глеб для нас был слишком маленьким) брали марлевые сачки, коробочку, флакон с эфиром, немного ваты и шли на заросшую полевыми цветами вершину горы. Там летало огромное количество самых разных бабочек, больших и маленьких - почти столько же их было, сколько можно сегодня увидеть в телевизоре, когда смотришь передачи про тропические страны.
Дедушка называл: крапивница, траурница, капустница, лимонница и массу других имён. Совершенно особенными, вызывавшими восхищение и азарт были махаоны. Жёлтые и чёрные. Они бывали почти одинаковыми по рисунку на крылышках и различались только шпорами на концах задних пар крыльев: шпоры бывали длинными и короткими, иногда почти совсем незаметными.
Дедушка ловко ударял сачком и аккуратно доставал из него бабочку; потом он капал эфиром на ватку и давал бабочке понюхать. Бабочка несколько раз бяк-бякала крыльями и замирала. Я тоже бегал по цветам, махал сачком и лупил по бабочкам. Дедушка хвалил меня за успехи, но я понимал, что мои измятые бабочки с поломанными крыльями совсем не такие, какие нужны для коллекции.
К концу лета у нас составилась большая коллекция в трёх больших остеклённых коробках, на их дне бабочки сидели, приколотые булавками, их пёстрые крылья были аккуратно расправлены, и я часто любовался ими. Очень горько было увидеть где-то в октябре 1941-го во время Блокады, когда голодные крысы прогрызли края коробок и съели всех бабочек; осталось только несколько мелких чешуек да торчащие повсюду булавки. В ноябре исчезли и сами крысы: их самих кто-то съел...
(Не так давно я с интересом прочёл у Набокова описания его охот за бабочками: он ведь был не только писателем, но и всемирно признанныи энтомологом, специалистом по бабочкам. Его-то коллекции сохранились...)
Временами к нам в Дудергоф приезжали все: и Бабушка, и тётя Шума с дядей Аркашей, уж конечно и папа. Иногда даже тётя Наташа приезжала с маленьким Геркой - не было только дяди Герасима, но я его отсутствия не замечал, почти забыл уже.
Герка был мне совершенно не интересен, я его не замечал и сторонился. Для Бабушки же это лето, наверняка, было самым счастливым периодом её жизни! И продолжалось это счастье вплоть до мая 1940-го, когда у тёти Наташи родился второй сын Виктор. Даже и дольше - до июня 1941-го: тогда все - даже и вернувшийся, оказывается, из тюрьмы, дядя Герасим - с интересом и нетерпением ждали, кого же родит моя мама: мальчика или девочку.
Вся в заботах о многочисленных внуках, Бабушка помолодела и даже ко мне стала менее внимательна.
http://www.proza.ru/2014/11/06/1630