Глава 34
На фото: я за «рулём» трудяжки «ЛМ-1». 1963 год.
***
К концу пятидесятых годов на реке всё чаще стали появляться моторные лодки. Моторы в основном выпускались подвесными. С их появлением вёсла стали отходить на второй план. Первый мотор, который появился у деда с бабушкой для личного пользования, назывался «Чайкой». Мощность его составляла всего полторы лошадиных силы. Смешно было смотреть на хилого головастика, который висел на корме большой деревянной лодки и своей худенькой ножкой упирался в воду. Лодка от его пыхтения хоть и медленно, но двигалась, а это всё же лучше, чем гребля вёслами.
Вскоре появился более мощный и надёжный подвесной мотор в три лошадиные силы. Названия ему не придумали, он просто назывался «ЛМ-1», что означало «Лодочный мотор-1». Ездить на нём стало интересней и быстрей. После него появились пяти-сильные моторы «ЗИФ-5» и «Стрела», оказавшиеся очень капризными. Самыми прогрессивными после них стали подвесные моторы «Москва» в десять «лошадей». Но они были очень дорогими и для них не было тогда ещё лёгких дюралевых лодок. Изо всех этих моторов самым долгоживущим оказался простой и неприхотливый «ЛМ-1». Когда я подрос, мне довольно часто приходилось на нём ездить.
Главным организатором по покупке, испытанию и ремонту моторов для родных, живущих «на острове» (за Иртышом) был, конечно, отцов брат Иван — он родился с природной тягой к технике.
Когда в магазине появились радиоприёмники «Родина-52» с питанием от батарей, дядя Ваня тут же купил один комплект и привёз на «остров». Приёмник оказался качественным и довольно чувствительным — когда дядя его включал, то в комнату тут же врывались голоса Африки, Австралии, какие-то молитвы, рокочущие шумы космоса, русские песни.
Когда на «остров» приезжал отец, он непременно подсаживался к радиоприёмнику и среди эфирных шумов вылавливал какой-то едва пробивающийся голос и внимательно его слушал. Я тогда ещё не понимал, что это был голос зарубежной радиостанции на русском языке «Голос Америки», слушать который категорически запрещалось. Но вот слушали.
Я всё время мечтал, чтобы у нас дома тоже появился радиоприёмник, но у родителей не было возможности сделать такую покупку. Позднее приёмник у нас всё же оказался — обшарпанная радиола «Рекорд» с деревянным корпусом, которую нам отдала отцова сестра Анна после того, как себе купила роскошную радиолу «Латвия». Питались эти приёмники уже не от громоздких батарей, а от электрической сети. Я часами просиживал у своей видавшей виды радиолы и слушал звуки неведомого таинственного мира...
В это время в продаже всё чаще стали появляться грампластинки. Первой мы купили пластинку на 78 оборотов с двумя песнями в исполнении певца по фамилии АлександрОвич (фамилия с ударением на "о"). Запомнилась песня «Серенада», которая начиналась словами: «Что ты медлишь, моя дорогая, и не выглянешь даже в окно-о-о...». После я никогда не слышал приятного тенора Михаила АлександрОвича, и только позже случайно узнал, что певец эмигрировал за границу. (О нём можно прочитать в Интернете):
http://patefon.knet.ru/stars/alexandr.htm
Отец покупал и другие пластинки, среди которых мне очень нравились «Сказки венского леса» Штрауса.
С пятого или шестого класса я сильно увлёкся радиолюбительством. Знал, чем отличаются припой от канифоли, конденсаторы от резисторов, которые тогда назывались сопротивлениями, знал типы радиоламп (позже это пригодилось в армии). Один раз мне даже удалось по схеме собрать самодельный детекторный радиоприёмник, который принимал радиостанцию на длинных волнах — маленькая, но моя победа! В селе многие мальчишки в те годы увлекались радиолюбительством.
Однажды кто-то из башковитых радиолюбителей достал схему простенькой приставки на радиолампе 6П3С (сейчас подобную лампу можно увидеть только в радиомузее, если такой, конечно, где-то есть). Приладив приставку проводами к такой же лампе в своём приёмнике, «умелец» получал передатчик небольшой мощности, работающий на средних волнах. Приставку спаял и я.
Бывало, включишь радиоприёмник, а там с десяток «местных станций», каждая из которых имела свой позывной. Неслось: «Звезда! Звезда! Алё! Я Луна! Как слышишь?» - «Луна! Луна! Я Звезда! Слышу хорошо! Слухай мою музыку!» Я знал, что «слухать музыку» предлагал мой одноклассник Лёшка Яковлев. Мы все довольно долго зимой и переговаривались, и крутили в эфире музыку, пока в село не нагрянули пеленгаторщики. (В те времена пользоваться незарегистрированными передатчиками любой мощности категорически запрещалось, хотя это запрещено и теперь).
Меня спасла случайность. В этот день с утра отец взял меня и Лёву в лес за дровами. Когда мы к обеду вернулись и я включил радио, то ни одного «позывного» не услышал. Это меня насторожило. Я пошёл к Васильченко Юре — одному из «ведущих радиохулиганов» — и он мне рассказал о том, что произошло. Конфисковали тогда аппаратуру и у него, и у Лёшки, и других наших приятелей. Запрещённую приставку я от радиолы отключил и убрал, а сам стал довольствоваться той музыкой, которую гнали зарубежные радиостанции и недавно начавшая вещание станция «Маяк».
Сразу расскажу о трагической судьбе подаренной нам радиолы. Однажды предстояла какая-то работа по дому, а я так увлёкся музыкой, что забыл про задание, да ещё и громко включил радио. Терпение отца, видимо, иссякло: он подскочил ко мне, вырвал из розетки шнур, схватил в охапку приёмник и в коридоре со всего маху хряснул им об пол. Старенький «Рекорд» не ожидал такого невежливого обращения с собой и разлетелся на куски. Потеря для меня оказалась невосполнимой, я даже всплакнул от досады и обиды: от конфискации приёмник чудом спасся, а от родного папы — нет. Обломки корпуса радиолы пришлось выбросить, а на металлических останках приёмника я поменял некоторые радиолампы и он у меня снова заработал. Правда, без былой прыти.
Хочу немного рассказать о своих музыкальных пристрастиях.
В школьную программу всегда входила музыка. Уроки пения велись чуть не с первого класса, и, кроме этого, учитель по пению, Иван Иванович, организовал при школе бесплатный кружок баянистов и оркестр народных инструментов, где я играл на домре альт.
И вдруг осенью 1958 года к нам в село прислали молодую преподавательницу по классу фортепиано. Кружок организовывался при доме пионеров, я прошёл прослушивание и меня в него записали. Школьные кружки меня уже не прельщали — я решил научиться играть на рояле, пардон, на пианине, ой, на пианино!
Трагедия момента заключалась в том, что обучение игре на пианино оказалось платным. Мама как услышала об этом, схватилась за голову: платить за обучение почти пять рублей в месяц при отцовой зарплате в пятьдесят рублей — это просто безрассудство! Нас у мамы на руках четверо и всех надо одеть и накормить. К тому же в школе, как говорила мама, «бесплатной музыки по саму крышу». Но я проявлял такое тупое желание, что мама не устояла. Зажав в руке заветную пятирублёвую купюру, я тут же со всех ног бросился к дому пионеров. Кроме меня записались и другие мальчишки и девчонки.
К обучению, как и многие, я отнёсся добросовестно и за год научился неплохо играть на пианино по нотам многие пьесы и этюды Черни, Майкапара, Чайковского.
Дом пионеров располагался в небольшом одноэтажном здании. В нём кроме музыкального кружка находились и другие: радиотехнический, авиамодельный, художественного выжигания. Двери в комнаты, где размещались кружки, никогда не закрывались.
Ко всему прочему, комната, где стояло пианино, являлась как бы проходной — считалась маленьким актовым залом. Я не зря об этом упомянул. Эта «проходимость» сыграла злую шутку с нашим музыкальным инструментом: придя в один из дней на занятие, я увидел одиноко сидевшую у пианино Елену Георгиевну — так звали нашу преподавательницу — с покрасневшими от слёз глазами. Когда я сел за инструмент, то увидел одну обезображенную клавишу. Учительница тихим, потерянным голосом спросила у меня:
— Ты, Лёня, случайно не знаешь, кто мог это сделать?
Я не знал. Как выяснилось, кто-то из кружковцев паяльником или аппаратом для выжигания попортил клавишу на пианино: выжег жирную точку на одной из них. Позже я рассмотрел, что точка стояла на клавише «до» первой октавы.
Этот случай глубоко запал мне в душу. Поскольку дом пионеров посещали в основном мои ровесники, я чувствовал себя тоже виновным в произошедшей неприятности. Спустя тридцать лет я на эту тему написал небольшое стихотворение, которое однажды было опубликовано в районной газете.
Метки на клавишах
Помню случай из детства счастливого,
Я тогда в музыкалку ходил,
Пианино нам в школу красивое
Шеф-завод к сентябрю подарил.
Пианино блестящее, чёрное,
А под крышкой во всю широту
Белоснежные клавиши ровные,
Словно зубы у негра во рту.
Музыкальная грамота мальчикам
С величайшим давалась трудом,
И тогда кто-то метку для пальчиков
Тайно выжег на клавише «до»...
Раскидали всех годы, как странников,
Жизни грамота — много сложней!
И не выжечь здесь метку паяльником,
Чтобы жизнь свою сверить по ней.
Кружок просуществовал полтора года. Потом Елена Георгиевна вышла замуж за ермаковского парня по фамилии Зайков и уехала из Ермака.
А в моём распоряжении дома оставалась старенькая гитара, на которой я начал понемногу учиться играть.
Глава 35
Отец по-прежнему работал фотографом, зарплату получал маленькую. Семья постоянно испытывала нужду то в одежде, то в питании. Чтобы как-то выкрутиться, родители стали сажать возле дома значительно больше овощей, чем это делали раньше. Излишки мама продавала — отец уже не возражал (раньше он торгашество называл «мелкобуржуазным проявлением»). Бывало, в одно ведро мама укладывала помидоры, в другое — огурцы (часто малосольные), сверху вёдра повязывала белыми косыночками и на коромысле не спеша несла всё это на наш сельский рыночек. Редкий случай, когда что-то оставалось, в основном всегда возвращалась с пустыми вёдрами.
Большой огород требовал регулярной поливки, иначе всё выгорело бы за несколько дней. Огородных водопроводов в то время в селе ещё не существовало и в помине. Отец пытался выкопать колодец, но вода оказалась солёной. Яму закопали. Родители раза два в месяц нанимали водовозку, и мы заливали все грядки. На второй день влага ещё сохранялась, а на третий — у огурцов листва поникала, вновь требовалась вода.
Озабоченная унылым видом огорода, мама тут же находила нас и «чтобы без дела не шлындали», давала задание. Мы с братом брали тележку, ставили на неё десятиведёрную деревянную кадку и ехали за водой к реке. Иногда подвозить воду нам помогали школьные приятели. Расстояние — метров двести, но дорога грунтовая, любая ямка становилась препятствием. Из-под пологого песчаного берега тележку с водой выкатить на дорогу трудно, поэтому мы её ставили на твёрдом месте повыше, а воду носили наверх вёдрами и после этого катили драгоценную влагу к своему огороду, в пути кляня и неровную дорогу, и жару, и огород. (Нашу бочку и тележку можно увидеть на фотографии, расположенной в зарисовке «Немец»: http://www.proza.ru/2009/10/06/763 ).
На одну поездку уходил почти час. На улице от жары земля становилась раскалённой, как сковородка: только польём одну грядку с огурцами — вторая уже сухая, а там уже и помидоры начинали увядать. Мы с тоской поглядывали на небо: когда же, ну когда появится хоть одна тучка? Зной иногда стоял неделями.
Местный пастух к полудню пригонял к реке большое стадо коров, и они почти все по живот заходили в воду и так стояли часами. Слепни и оводы (мы их ещё называли бзиками и паутами) тучами висели над стадом и беспощадно грызли несчастных животных. Уставшие коровы лениво отмахивались мокрыми хвостами от назойливых насекомых. Нам приходилось со своей тележкой постоянно проезжать мимо этого стада, слепни тут же начинали бесшумно атаковать нас, жаля больно, до крови.
Когда погода портилась, моей радости не было предела: предстояла передышка, не нужно было возить воду на огород! Я с трепетом наблюдал за приближающимися свинцовыми тучами и затишьем перед пыльной бурей и ждал... ждал...
После хорошего дождя огород не требовал полива минимум дня три — в это время можно было поиграть с мальчишками, почитать книги, съездить к бабушке на «остров»!
Одним словом, я с детства полюбил ненастную погоду, и на протяжении всей жизни испытываю душевное ликование при оглушительных раскатах грома, чувствую себя комфортно при проливном дожде или при завываниях зимней вьюги.
Однажды отец с мамой произвели на огороде усовершенствование: в дальнем углу выкопали яму метровой глубины и диаметром метра два. Стенки укрепили стальным листом, а дно забетонировали. Получился котлован, куда заливалась вода с водовозки или натекала после ливня, и затем очень аккуратно расходовалась. После этого новшества запрягаться в тележку мне с братом приходилось значительно реже.
Хоть и любили мы с братом ненастную погоду, но однажды от неё чуть не пострадали. Как-то надвигалась гроза, небо затянуло тучами, в воздухе установился предгрозовой штиль. Мы с Лёвой подумали, что такая тихая погода продержится долго и решили покататься на лодке. Мама находилась дома, а отец — на работе. Взяв вёсла, мы пошли к реке и стали кататься недалеко от берега.
Вода после разлива стояла ещё высоко и лодку хорошо было видно из дома. Мы совсем не заметили, как со стороны берега надвигалась пыльная буря. Вдруг всё зашумело, задвигалось, на воде появились волны. Мы повернули лодку носом на ветер — в сторону берега — и стали грести. Я налегал на вёсла, а Лёва грёб кормовиком. До берега оставалось метров десять, но ветер дул так сильно, что лодка стояла на месте. Мы начали выбиваться из сил. Ещё миг, и нас понесёт на речной простор.
И вдруг мы увидели, как к берегу в нашу сторону что есть силы бежал отец. Не раздеваясь, он бросился в воду и поплыл в нашу сторону. Подплыв к лодке, отец ухватился за верёвку, которая служила чалкой, и, взявшись за её конец, поплыл назад, к берегу. Мы же, «два мудреца в одном тазу», работали вёслами, как молотилками. Подплыв ближе к берегу, отец упёрся ногами в речное дно и за верёвку стал подтягивать лодку. Когда лодка оказалась у берега, мы, словно два трусливых зайца, бросились врассыпную и таким образом избежали кары. Если бы «наш челн» бурей унесло «на простор речных волн», то исход мог оказаться весьма печальным.
*****
Теперь хочу рассказать о наших домашних животных, с которыми связаны некоторые истории. О корове Бурёнке я уже упоминал. По характеру она так и осталась строптивой и независимой, хотя молока давала много и на редкость жирного. Мама одно время сдавала часть молока на местный маслозавод, и там удивлённые лаборантки ей говорили, что жирность молока у нашей коровы составляла почти пять процентов. Для сравнения скажу, что большинство коров имели жирность не более четырех процентов, а в магазинах молоко чаще всего продавали с жирностью в полтора или два процента.
Как и раньше, осенью оставалась проблема с сеном для коровы. Помню, как только выпадал первый снег, тракторы начинали волокушами перетаскивать стога сена с лугов на совхозный двор, который находился в полукилометре от нас (в районе Глинки). По пути следования каждого трактора со стога иногда падали пучки сена, а мы с Лёвой бегали туда и подбирали их. На некоторое время корма корове хватало.
Когда начались хрущёвские реформы (сначала кукуруза, потом уничтожение частного сектора), родителям пришлось весной 1963 года, или немного позже, Бурёнку продать. Пришли два казаха-заготовителя, накинули верёвку корове на рога и, как она ни упирались, равнодушно её увели. А мы смотрели вслед и вместе с мамой плакали. Кормила нас наша строптивица больше десяти лет.
Как-то летом был случай со свиньёй. Родители прозевали момент, когда она должна была принести приплод и наша Машка перед самым опоросом сбежала из дома. Нашли мы её только на второй день поздно вечером в зарослях тальника у реки. Прильнув к её соскам, рядом с ней топтались штук восемь или девять маленьких розовых поросят. Отец собрал поросят в какой-то ящик, они там повизгивали, а свинья, озабоченно хрюкая, следом, как собака, бежала за отцом до самого дома.
Не знаю, от этой или другой свиньи появился у нас розовенький поросёнок. Такой милый подросток, который ну абсолютно ручной. Дело было зимой и он жил у нас прямо в доме. Подойдёт, бывало, к кому-нибудь и трётся пятачком о ноги, пока не возьмём на руки. Всё время держать нахалёнка на руках не получалось и тогда поросёнок ложился у печи под дверцей и, тихо похрюкивая от удовольствия, грелся и дремал.
Как-то вечером мы занимались своими делами и вдруг в доме раздался такой истошный поросячий визг, что стёкла едва не вылетели из окошек. Мы прибежали на кухню и увидели, что дверца печи приоткрылась и, видимо, в тот момент, когда поросёнок нежился, на него выкатилась раскалённая головёшка и прижгла щетину с кожей.
Долго поросёнок ходил у нас меченый, с пятном, а когда хотел подремать в тепле, то стал ложиться не под самой дверцей, а немного в стороне. Здесь, правда, было прохладней, но безопасней. Поумнел.
Однажды родители выкормили огромного хряка, который от собственного веса не мог стоять, а только лежал или сидел, поджав задние ноги. Сала в зиму тогда у нас получилось много — и свежего, и солёного. Помню, как зимой мама приносила из саманной кладовки кусок солёного мороженого сала, резала его тонкими полосками, потом резала колечками головку репчатого лука и доставала чёрный хлеб. Мы усаживались за стол и начинали всё это с аппетитом уплетать. Было очень вкусно и сытно!
Мы, мальчишки, были до жуткости любопытными — ни одно мероприятие не проходило мимо нашего пытливого взора. Сейчас расскажу ужастик. Однажды поздно осенью родители решили зарезать очередную свинью. Отец пригласил на помощь Сашу Камерцеля, который работал мотористом у дяди Вани и был неплохим охотником. Они решили свинью не колоть, а уложить выстрелом в голову.
Нас со двора прогнали, но мы всё равно откуда-то издалека стали подсматривать. Раздался оглушительный выстрел. Свинья взревела и мы увидели, как она, словно угорелая, стала носиться по двору. Раздался ещё выстрел — дикий рёв продолжался. После третьего выстрела всё стихло. Когда я подошёл к родителям, то увидел их бледные лица, а «снайпер» Саша спокойно разбирал ружьё и аккуратно складывал его в чехол.
Помню, в те годы при разделке свиных туш шкуру почему-то не смолили — её долго отделяли ножом от сала и затем сдавали местным заготовителям. Печень, сердце и лёгкие (при разделке внутренностей) мама забирала, а требуху и кишки я с Лёвой вывозили на саночках метров за сто от дома в сторону луга и выбрасывали. Туда мгновенно (ну и нюх!) прилетали вороны и сороки, а следом прибегали местные собаки и отгоняли птиц, которые потом садились недалеко и недовольно поглядывали на наглых собак, ожидая, когда те насытятся.
Насчёт кошек и собак в нашем доме — отдельная история. Отец не разрешал их держать, ссылаясь на эхинококк, болезнь, присущую этим животным. В этом плане нашему отцу надо отдать должное: его осторожность позволила всем нам, пятерым детям, вырасти без эхинококка, лишаёв, грибков... Я не помню, чтобы кто-то из нас лежал в больнице или серьёзно болел, пропуская занятия в школе. Добавлю, что родители (при материальных недостатках в семье) нашему здоровью уделяли большое внимание, старались, чтобы на столе всегда были овощи, рыба, яйца, молочные продукты.
Итак, о собаках... Один раз собаку мы всё же держали, об этой необычной истории расскажу в маленьком рассказе.
Глава 36
Чёрные точки на голубом (Пёс Пират)
Однажды весной мы с братом нашли под лодкой на берегу реки маленького серого, с рыжеватым отливом, щенка. Как и всем мальчишкам, нам очень хотелось иметь четвероногого друга: почти в каждом дворе есть собака, а у нас всё не как у других.
Цуцик поначалу был спрятан в сарае у нашего приятеля, а через неделю всё-таки решили принести его домой, и спрятали в курятнике, который находился в землянке (это такой сарай, вырытый в земле). Мы мужественно готовились к неравному диалогу с отцом.
Через день отец обнаружил подвох. Не сдерживая негодования, подошёл к жене:
— Мать, ты видела? Надо немедленно унести, слышишь?
— Мальчишки большие уже, чего глумишься-то? — укорила она его.
Отец зашёл в землянку и решил поймать щенка сам, но тот забился в угол и испуганно крутил бусинками глаз. Из-за насестов рукой до щенка дотянуться трудно, поэтому наш родитель взял палку и стал доставать собачку с её помощью. Мы напряглись. От прикосновения грубого предмета пёсик нервно, с визгом, затявкал.
— Самовольщики, выпороть бы вас надо, — сердито проворчал отец, отшвырнул в сторону палку и, ничего не сказав, ушёл.
Щенок остался, мы назвали его Пиратом. Идём на рыбалку — он за нами преданно ковыляет, идём купаться — семенит по песчаному бережку, оставляя цепочку маленьких следов. За лето подрос, привязался к нам, и мы полюбили весёлого доверчивого пёсика. Пират постоянно провожал нас до школы, а когда наступила зима, охотно бегал за нами, когда мы с отцом ходили в лес за дровами.
В то памятное зимнее утро отец поднял нас с рассветом, чтобы пораньше вернуться с дровами. На улице от свежего морозного воздуха перехватывало дух; из сарайчика доносилось лязганье ручки подойника — мама готовилась доить корову.
Бодрясь, мы вышли со двора, под ногами сухо поскрипывал снег. Пират весело бежал рядом, изредка описывая круги по свежему снегу и обнюхивая бугорки. Вскоре мы оказались у того места, где всегда брали сушняк. Лес встретил нас умиротворяющей тишиной. На макушках деревьев дремало предрассветное синее небо. Отец привычно начал вырубать кусты сухостоя. Мы с братом поочерёдно небольшими охапками носили дрова к саням.
Пират сновал между кустов, что-то грёб лапами, фыркал, потом стал крутиться возле куста, где рубил отец и неожиданно подсунулся сзади у его ног. Не успел отец удержать топор — лезвие молнией чиркнуло по собачьей морде. Пират дико взвыл, кровь, как показалось мне, чёрными точками брызнула на голубой снег. Мгновенно оценив ситуацию, отец принял решение: размахнулся и обухом ударил по собаке, добив её, чтобы не мучилась.
Оцепенев от ужаса, я не мог сообразить, что же произошло? Рядом стоял перепуганный брат. Мы молча плакали. Отец, бывший фронтовик, и сам, похоже, ничего не успел осознать, бледный, растерянно отошёл от куста и начал торопливо увязывать дрова на санках. Подойти к месту, где остался лежать врытый в снег Пират, отец нам не разрешил. Да мы, подростки, и сами на это, наверно, не решились бы — боясь увидеть покалеченное мёртвое тело только что бегавшего живого любимого существа. Угрюмые и подавленные, втроём, без Пирата, возвращались домой. Не знаю, как брат, но я чувствовал себя паршивым предателем...
Мама сразу заметила что-то неладное, когда увидела нас, а узнав, в чём дело, всплеснула руками и стала успокаивать:
— Лето наступит — возьмём другого щенка.
— Такого больше не найдём, — скорбели мы. Назавтра решили пойти и похоронить собачку.
Под вечер мама вышла управляться по хозяйству.
— Ой, детки, — вдруг испуганно вскрикнула она, — идите-ка скорей сюда.
Мы бросилась на улицу. У дверей сарая лежал Пират. Живой! Вид у него был жуткий: шерсть в снегу, кончик носа разрублен.
Разместили мы его в кухне, у порога. Он лежал недвижимо, тяжело дышал, изредка поднимал голову, из полуоткрытых глаз исходила грусть. Мы не отходили от его лежанки, подсовывали чашечку с молоком, давали варёное мясо. То, что раньше он молниеносно проглатывал, теперь даже не нюхал.
Утром отец сходил за знакомым ветеринаром, который долго осматривал Пирата, щупал лапы, позвоночник, рёбра.
— Заживёт, как на собаке, — сделал заключение коновал.
Несколько дней боролся Пират за свою жизнь и через неделю уже весело вышагивал по двору. Правда, как только мы начинали собираться в лес за дровами он, увидев топор, сразу опускал голову и отходил в сторону. Мы уходили, а он, не шелохнувшись, долго провожал нас взглядом.
Уже ближе к весне наш питомец не устоял и преодолел барьер недоверия. Но я заметил: прежде чем войти в лес, он останавливался и долго всматривался вперёд, втягивая носом морозный воздух — видимо, настраивал себя на волну, исключающую беспечность, причинившую ему неслыханную боль.
Прожил Пират у нас после этого года два и погиб, случайно попав под машину. Видимо, не судьба. После этого собак мы больше не держали.
Много лет спустя, когда мы все стали жить отдельно, мама, оставшись в домике одна, раза три или четыре заводила собак — и больших и маленьких — и у всех был трагический конец: одну украли на шапку, вторую бродяги спёрли на мясо, с третьей и четвёртой тоже что-то случилось.
*****
Продолжение здесь: http://www.proza.ru/2010/08/05/626