Был вечер. В юрте пахло свежей ухой. Лэла сидела у входа рядом с матерью и перебирала разноцветные нитки. Аэй чинила рубахи Эны и Циэ.
Каэрэ вошел в юрту, отодвинув полог. Аэй улыбнулась ему, и он ответил ей улыбкой.
- И тогда я им говори делай, - раздался голос Циэ, продолжающего начатый разговор. – Вот, говорю – я приходи, из рабов убегай. А Рноа говори – ничего моя не знает, твои жены – мои жены, твои кони – мои кони, слишком долго ты далеко был, я теперь вожак, я теперь главный, иди-иди делай из стойбища. Тогда я к Эне и ушел, нашел его – или он меня находи-делай. Эна свободный, он сам кочует, ему никто не указ. Они думают – он шаманит мало-мало. Глупые, они как овцы думают. Я смотри-понимай, он совсем не шаман.
- Что ты теперь будешь делать, Циэ? – спросила Аэй, поднимая голову от шитья.
- Ай, женщина! Что я делать буду? – замахал руками огромный степной валун-Циэ. – Степняков собирать буду против Рноа! Он – что сделал? Табуны забрал? Жен забрал? Пастбища забрал? Плохо, плохо сделал! Степняки такого нового вожака не хоти делай!
В возбуждении Циэ махал руками так, что сорвал со стены большой медный таз. Лэла расхохоталась и захлопала в ладоши. Мать строго оборвала ее – «перестань!»
- С Ууртом связался! – продолжал Циэ. – Храм Уурта в Энниоиэ ему деньги давать делает! Степняки для Уурта коней седлай! Вот как выходит! Мы к Уурту не пойдем, мы, степняки – Великого Табунщика жеребята!
- Сядь, Циэ, и поешь ухи, - сказала Аэй. – А ты, Каэрэ, хочешь ухи?
- Поешь, поешь, - похлопал его Циэ по спине. – Совсем больной был, а теперь живи-живи делай!
Каэрэ ел уху и думал, думал… На днях они уйдут от теплого озера, с Нагорья Цветов. Эна кочует, долго не остается на одном месте – но здесь он остался долго. Воды целебного озера с Нагорья Цветов и подняли Каэрэ на ноги. Эна неспроста заставлял его лежать в береговой грязи – пока кожу не начинало пощипывать, словно от ожога крапивой. Потом они вместе плыли – сначала до камышей, потом – до ближнего камня, потом – до дальних камней… «Молодец!» - кричал гортанно Эна и смеялся. Каэрэ тоже смеялся, не зная, отчего – просто он чувствовал дыхание жизни внутри себя…
… Наконец, пришел и Эна с вечерним уловом, а над входом в юрту опустили тяжелый теплый ночной полог.
- Огаэ! – позвала Аэй. – Хватит спать, соня моя! Иди ужинать! Ты, верно, перекупался!
В ответ была тишина.
- Перекупался, сорванец мой! Да у тебя нет ли жара? – она подошла к свернувшемуся на циновке клубочку и склонилась над ним.
- Огаэ! Мальчик мой! – позвала она и, догадавшись, стала бессмысленно и яростно, в какой-то последней надежде, разбрасывать одеяла. – Его здесь нет! Огаэ! Огаэ, сынок!..
Она метнулась к выходу из юрты, но Эна удержал ее:
- Сестрица, не тревожься так раньше времени. Оставайся здесь, а мы с Циэ отыщем Огаэ.
- Я с вами, - быстро сказал Каэрэ.
- Нет, - твердо ответил Эна. – Женщин нельзя оставлять одних.
+++
Огаэ медленно шел по берегу лицом к воде. Ноги его погружались по щиколотку в мягкий песок. Над черной поверхностью воды словно дым, опускался туман. Этот дым-туман окутал озеро, и оно исчезло из глаз. Огаэ чувствовал, как теплая вода подземных ключей щекочет ему лодыжки, а те воды, которые касаются его спины и живота – уже холодны, и коснулся туман. Он зажмурился и сделал еще один шаг вперед – вода дошла до шеи, сжав ее холодным обручем. Он постоял немного, ощущая, что ремни на его локтях затянуты им достаточно плотно и не упадут.
«Пусть я буду жертвой за ли-шо-Миоци, Великий Табунщик!» - подумал он и сделал последний шаг.
… Теплые глубинные ключи обдали его тело, но не смогли вытолкнуть на поверхность. Напрасно они подталкивали вверх маленькое худенькое тело, погружающееся ко дну. У них не было на это сил.
И тогда снаружи, где небо граничило с покрытым туманом озером, кто-то протянул к находящемуся в глубине вод Огаэ руку – вернее, две сильные руки. Струи обрадовано и весело подтолкнули Огаэ вверх, и через мгновенье он глубоко вдохнул воздух Нагорья Цветов.
Эна смотрел на него и молчал, потом разрезал нелепые путы из кожаных ремней, которые Огаэ сам наложил на себя – чтобы не выплыть наверняка. Потом он снял с себя рубашку и завернул в нее Огаэ, снова не проронив ни слова.
Шлепая по грязи и освещая трескучим факелом себе дорогу, к ним бежал спешившийся Циэ.
- Выдрать тебя надо делай! – закричал он, яростно размахивая плеткой, но Эна поднял руку, и удар пришелся на его предплечье, а не на спину мальчика. Огаэ вскрикнул, как будто ощутил боль от плетки.
- Спокойно, Циэ, - ответил Эна не ему, а смутившемуся товарищу-степняку. – Лучше иди назад в юрту, успокой Аэй. А мы с Огаэ будем сторожить костер всю ночь.
И он, прижимая к себе мальчика, пошел к костру, полыхавшему у входа в соседнюю сторожевую юрту, ведя в поводу гнедого коня со звездой во лбу. На его рыжей шкуре и мокрой обнаженной спине Эны сияли отблески костра.
Циэ долго смотрел ему вслед, потом сунул плеть за пояс и заковылял ко второй юрте.
+++
- Уху ешь, - были первые слова, которые Огаэ услышал в этот вечер от Эны – слова, обращенные к нему. Он молча кивнул, и, путаясь в рукавах длинной рубахи Эны, надетой на него, начал жадно хлебать уху из деревянной миски.
- Я не верю, что Аирэи Ллоутиэ предал своего друга, - сказал вдруг Эна.
Наступила тишина, прежде, чем Огаэ смог выдохнуть:
- Эна! Ты все знаешь.
- Нет, не все. Но это я знаю.
- Да! Он не предавал ли-Игэа! Это все сокуны… и фроуэрцы!
Огаэ заплакал навзрыд, уронив миску с остатками еды.
Эна посадил его к себе на колени, поближе к огню, и спросил ласково:
- Ты ведь молишься Великому Табунщику?
- Да! Это правда, что его можно встретить в степи? – с замиранием сердца спросил Огаэ.
- Да, - просто ответил Эна.
- И ты видел его, Эна? – едва шевеля губами от благоговейного страха, спросил ученик жреца Всесветлого.
- Да, - еще проще ответил молодой степняк.
Эна словно не заметил, что Каэрэ пришел к костру и сел молча за спиной у степняка. Он рассказывал Огаэ:
- Я маленьким мальчиков рос вместе с твоим учителем, Аирэи Ллоутиэ. Мать его звали Ийа Ллоиэ – вы дальние братья с ним, в шестом… нет, седьмом колене…
- Братья? – растерянно-восторженно проговорил Огаэ.
- Да, братья – он не сказал тебе? Забыл… - Эна улыбнулся и потрепал Огаэ по волосам. – А мы с ним играли в старинную игру – белые камешки. И в «глупое эхо». Весело было… Я помню его – как живой стоит передо мною. Нас матушка Лаоэй воспитывала. Она была девой Шу-эна… жива еще, я к ней заглядываю иногда… путь к водопаду не близок… Потом учитель Иэ Аирэи забрал в Белые горы, а я еще жил с матушкой… Но потом ушел в степь – матушка нашла одного благородного вожака степняков саэкэ, который меня долго учил, как в степи жить, как все уметь, что надо… Научился. Затосковал, и ушел от него – хоть он добрый человек был и смелый, и дочь свою за меня давал – чтобы я стал после него вожаком саэкэ… ушел от него… Один в степи был… пришел на землю степняков маатэ – чуть не убили меня там, Буланый вынес, - он погладил гриву коня. Думал – от смерти спасся, радоваться жизни буду – нет, все равно, грустно мне… Тоскую. К матушке пришел. Она говорит – Табунщика ищи, твоя душа по нему томится. А я говорю ей – плачу – я ведь не знаю его. То, что ты рассказывала про него нам с Аирэи – помню, знаю. Помню, как маленькие мы ему молились. Вырос – забыл. Его теперь – не знаю. Матушка Лаоэй говорит – ты на правильную дорогу встал теперь. А я – так что мне делать?
- Так брат мой… то есть учитель Миоци… запинаясь, заговорил Огаэ, перебивая Эну, - знал с детства о Табунщике? Он молился Табунщику?
- Да, - отвечал Эна.
- Он тоже забыл, как ты, Эна, - вздохнул горько Огаэ.
- Такое всегда случается, - заметил Эна.
- А ты как вспомнил?
- Матушка говорит – ищи! И я ушел в степь снова. С Буланым. А была весна. Степь цветет – маки, маки… алые. День, два, много дней шел… спешился, коня отпустил – пусть себе воду ищет, мне все равно умирать, не нахожу Табунщика. Нет воды, только роса с неба. Где – говорю – Ты, Великий Табунщик, Хозяин своей весны? Плохо мне – умираю без тебя. И не отвечал он. И плохо мне стало так, что я на землю, на маки упал – умирать совсем. И тут Он говорит мне – «Не умирай, Эна. Я Живой». И дает мне руку – вставай. И коня подводит – конь на зов его прибежал, узнал его. Вот этот конь, Буланый мой, со звездой во лбу.
Эна нежно погладил коня по теплой шее, по густой гриве.
- Это – теперь твой конь, Каэрэ. Матушка тебе его отдала, - сказал он вдруг, как будто все это время говорил и с Каэрэ.
- Его Великий Табунщик по гриве трепал, - тихо, с улыбкой проговорил Эна, отводя со лба рыжие волосы.
- Какой Он? – хором вскрикнули-спросили Огаэ и Каэрэ.
- Живой! Живой! – громко воскликнул Эна и рассмеялся, а потом запел:
Только Табунщик властен в своей весне.
Он собирает в стаи звезды и птиц.
Он в свой табун собирает своих коней,
Он жеребят своих через степь ведет.
Гривы их – словно радуга над землей,
Ноги их быстры, копыта их без подков,
Нет на них седел, нет ни шор, ни узды,
На водопой к водопадам он их ведет,
Мчится весенней степью его табун,
Мчится, неукротимый, среди цветов,
Мчится средь маков, степь одевших ковром.
Только Табунщик властен в своей весне.
Продолжение - http://www.proza.ru/2010/10/09/1256
Предыдущее - http://www.proza.ru/2010/07/06/1305
Начало - http://www.proza.ru/2009/04/26/635 и http://www.proza.ru/2009/06/19/987