ГлАвА дЕвЯтАя: МАКАРЬЕВСКИЙ МОНАСТЫРЬ
Надо бы теперь объясниться: почему я, собственно, стремился побывать в Макарьевском монастыре? Что за причина подвигла меня на эту вылазку? Дело в том, что… я и сам не могу сказать, почему. В начале путешествия я даже не знал о его существовании. Узнал, только будучи в Кафтино.
Есть такая семейная пара - Костель и Лин (Костя и Полина), широко известные в узких кругах неформалы. Он – это симпатичное лицо под очками и тёмными прядям волос, выбивающимися из-под широкой шерстяной повязки. Она – тоже красивая такая девица, чуть-чуть похожая на цыганку, но какая-то при этом очень домашняя и уютная. В последнее время они повсюду возят с собой в своих хипповских скитаниях появившуюся у них малышку-дочку. Сейчас ей годика три уже. Их типи всегда – одно из главных на всех «Радугах».
Так вот, когда я показывал Костелю по автомобильному атласу свой предполагаемый маршрут, он вдруг указал пальцем на ничем не обозначенное место и сказал:
- А вот здесь находится Макарьевский монастырь.
- Ты был там?
- Я оттуда родом. Когда моего дедушку в тридцать седьмом собирались сослать, добрые люди предупредили его - и он за сутки прошёл 75 километров от Нижнего по лесам до монастыря. Там и скрывался.
Мне всегда интересны истории из жизни наших предков – и своих, и чужих. Поэтому я внимал во все уши.
- И спасся?
- Да! Теперь, когда там бываю, всегда за него свечку ставлю.
- А кстати, на ночь там, в случае чего, вписаться можно?
- Можно, наверно. Как и в любом монастыре.
- И как туда добраться?
- До села Макарьево ходит по Волге «метеор» из Нижнего. Это самый быстрый путь - водой. Можно, конечно, и берегом, стопом. Полдня пути.
- Попробую, пожалуй, побывать в тех местах. Интересно!
Вот и вся информация о монастыре, которой я обладал к сегодняшнему дню. Потому и узнавал о теплоходах на Макарьево от нижегородской пристани. Кроме простого интереса и желания испытать на себе советы Кротова (см. главу «Ночлег в монастыре»), была и ещё одна, столь же вздорная причина моего намерения. Раз уж я сказал – просто так, ни о чём таком не думая: «Попробую побывать там», - а может, хотелось сделать приятное хорошему человеку, - то этим как бы настроил, запрограммировал себя на поездку. Так уж я по-дурацки устроен.
Хотя… кто знает: не глас ли Божий позвал меня туда? Впрочем, не моему куриному разумению раздумывать над такими вопросами. Потянуло – и всё. Чего тут долго собираться? Ноги в руки – и вперёд!
«Атлас автомобильных дорог СССР» 1977 года издания довольно-таки мелкомасштабен. Глядя в него, эти семь десятков километров не ощущаешь шкурою. О монастыре, разумеется, ни намёка, - хорошо ещё, что само Макарьево обозначено малюсеньким кружочком.
И лишь теперь, смотря в свежеприобретённую двухкилометровку, я осознал трудность предпринятого шага. Успею ли добраться? И вернуться до завтра? Оживлённых трасс не предвидится. Леса, поля да реки…
Эх, была не была! Отступать поздно.
Дед Костеля шёл ночью, а я-то ведь собираюсь днём. И притом не имея конфликта с властями, не скрываясь ни от кого.
«Иди с пустыми руками – и Бог всё даст».
Я и пошёл. Не взял с собой ничего, кроме заплечной сумочки, а в ней – блокнот с ручкой, питьевая вода, деньжат малость да два листа из карты - те, что понадобятся. Вот и всё.
Утро выдалось ясное. Ни следа вчерашнего ливня. Только лужицы, и в каждой переливается по ещё одному солнцу.
Из «Радуги» я вышел в самом радужном настроении.
Маршрут продумал. Туда - по суше: перебираюсь на левый берег Волги, а там автостопом или ещё каким-нибудь образом проделываю три четверти пути, останется каких-нибудь км 15 – 20 по лесам и деревням, их можно протопать и ножками. Обратно же - по Волге на каком-нибудь плавсредстве, там видно будет.
Решил: зачем возвращаться на вокзал, в такую даль, да ещё неизвестно сколько ждать электричку? - не лучше ли пройти пешком до района под названием Бор на том берегу Волги, через мост. По рельсам, рассчитал, дойду минут за 50.
Иду по высокой насыпи. Радуюсь солнцу и встрече с неизведанным.
Справа тянутся высокие дома. Вот и мост показался вдали. Длиннейший, уходящий в бесконечную перспективу.
«Я помню, как в Костроме шёл по мосту через Волгу и насчитал 1400 шагов, а в Нижнем Новгороде даже поленился идти через великий мост над ней» (А.Кротов, «Пути по России»)
Ну, мы-то не поленимся. Отчего не прогуляться по-над водой?
Обгоняет меня товарняк. Вереница вагонов - мимо, мимо… Скорость невелика, меньше двадцатки - прицепиться, что ли? Есть у Антона и такой способ (глава «Наружная езда»), надо бы мне и его испытать, коль затеял весь этот эксперимент. А миную мост - соскочу.
Пока я раздумывал да ловил глазами какую-нибудь лесенку сбоку, состав солидно увеличил скорость, платформы проносились всё быстрее… и уже невозможно стало исполнить моё намерение.
Вот и мост. На нём лишь рельсы и автострада, разделённые перилами, а сбоку лепится преузенький тротуарчик. Куда ж моя тропинка подевалась?
Что ж, пойдём по нему.
При въезде на мост - размашистый транспарант: «МЫ ЖЕЛАЕМ СЧАСТЬЯ ВАМ!»
Спасибо. Ступаю на мост, минуя будку часового, в ней - никого. Иду. Машины мимо шумят-гудят. Ещё один поезд прогремел рядом.
Любуюсь Волгой с высоты. Скоро уж треть моста за спиной.
И тут догоняет меня охранник - длинный, как оглобля, и злющий, как сатана. Снимает автомат и дулом немилосердно толкает в спину, заворачивая обратно. Ругается по пути и грозит каталажкой, не слушая оправданий. Вот оно что: проворонил я табличку «Вход на мост строго воспрещён», отвлекшись на «Мы желаем счастья вам», а он проворонил меня.
Ну, думаю, хорошо же начался поход! Посадят сейчас или оштрафуют. Как раз этого мне сегодня и не хватало в моих планах!
Идём гуськом: я в авангарде, а он стволом и пинками помогает.
Дотопали. Возле будки своей он вдруг схватил меня за шею и… с силой спихнул под откос. Вот куда, значит, тропинка сворачивала!
Мне удалось удержаться на ногах. Окутанный пылью и горечью унижения, я прокричал ему снизу что-то вроде: «Руки-то распускать не обязательно!», а он, на взводе ещё, схватился за своё оружие… и я понял, что лучше отложить научные прения до лучших времён: он и так вне себя оттого, что прошляпил пешехода (позагорать, что ли, отлучился, али ещё куда?) и через то едва не полетел с денежного места. Дойди я до конца моста и попадись в лапы другому дежурному, а может, и самому начальнику охраны - попёрли бы его, как пить дать. Благо, не подцепился я к товарняку: кабы заметил он яркое пятно моей канареечной футболки на тёмном фоне вагона - запросто снял бы меня автоматной очередью, как канарейку с ветки, и был бы прав! Потом поди докажи чего.
С полчаса просидел я на пляже, куда пришёл, рефлексируя по поводу случившегося. В голове складывалось возмущённое заявление в охранное ведомство или куда там пишут в таких случаях? Что же это: меня, преподавателя колледжа какой-то жлобский мент спускает взашей с кручи! Шо за дела, братан, в натуре? Беспредел, блин, конкретный.
Да я его работы лишу! Да я его – под трибунал! Да я…
Но подостыл очень скоро, понял: ясное дело, не выйдет ничего хорошего из моего бумагомарательства, волокита одна. Задержусь в Нижнем неизвестно на сколько и всё одно ни фига не добьюсь. Ещё и оштрафуют за нарушение - ему-то скорее поверят. Да и видок у меня не учительский, а больше бомжовый.
Вот тебе и конфликт с властями. Вот тебе и «желаем счастья вам»!
Несмотря на то, что радуга в моей душе несколько поблекла, я постарался задавить в себе обиду и настроиться на продолжение начатого мероприятия. Все дороги ведут на вокзал, выходит: пришлось возвращаться туда автобусом, чтобы подсесть в электричку и на ней миновать злополучный мост - до села Неклюдово, где мы с Наташей спали позапрошлой ночью. Другого нет пути, как ни крути.
Через какой-нибудь час я вдругорядь въезжал под транспарант с пожеланием счастья. Охранник на сей раз стоял на посту прилежно, без намерения его покидать. Эх, не оказалось под рукой гнилого помидора или тухлого яйца - зафитилить бы ему из окна по кумполу!
Ладно. Боженька велит прощать.
В Бору я оказался благодаря непредвиденной задержке уже за полдень. Отсюда пошла моя автобусная эстафета с пересадками - через сёла Клюкино, Боярское, Глазково, Останкино, Долгово и Ямново - «методом одной остановки» (платишь за одну, а едешь -–сколько проедешь; подробности см. у Кротова) За три часа проехал с полсотни кэмэ до деревни Плотинка. Здесь асфальт кончался.
Автостопом так и не решился пока. Был у меня блок сигарет на этот случай куплен ещё в Питере, 20 пачек (сам-то я не курю вовсе), чтобы хоть какая-то плата была, пусть символическая, но он остался нераспечатанным там, в центре «Радуга», я ведь по натальиному совету не взял ничего.
Углубился в поля. Здравствуй, центрально-чернозёмная полоса! Российские просторы… Кузнечики заливаются. Солнышко заходит. Васильковый ковёр и рожь, как на картине Шишкина.
Потом пошли леса. Земляники - завались!.. Блаженное купание в тёплом извилистом Керженце. Уже из-за одного этого стоило сюда приехать!
Деревни Ивановское, Красный Яр, Валки. Неспешная жизнь… Девочка-хуторянка Даша, указавшая мне дорогу и проводившая до леса, где ты сейчас?
Всё темнее, глуше в лесу. Туфли и пятки стоптались вконец, а монастыря всё нет. Когда же?
Влезал на высокие сосны, всматривался вдаль. Несколько раз ветвистые ели вдали принимал в наступающих сумерках за купола. Вслушивался, надеясь уловить колокольный звон - глухо: в монастырях по вечерам рано отзваниваются. Теперь разве что из Града Китежа можно услышать звон: где-то в этих лесах нижегородских он, по преданию, и затонул.
Спешу; на россыпи земляники уже не обращаю внимания. Была бы палатка - поставился б прямо здесь, и нет проблем. А то ведь - безо всего. Неуютно как-то.
Но в наташино пророчество верил. В то, что дойду и найду ночлег. Только скоро стемнеет уж совсем. Ходу, что ли!
Тишина кругом. И – ни души.
Общнуться не с кем
Уф! Кажется, лес кончается.
Наконец-то!
… На выходе из него мне повстречались два юноши с девственными бородками и в рясах. Тащили тележку с пустыми гремучими бидонами.
Я попытался начать в наташиной манере:
- Бог в помощь, братия!
- Спасибо.
- За водой?
- Да, по водицу вот ходим к источнику, - сказал один, с упором на буквы «о» .
- Водица лесная - дело славное. А до монастыря далеко ли, не скажете?
- Да вот же он!
И тут я увидел купола и башни монастырской ограды в каком-нибудь километре от себя.
- О! Я уж думал, не успею сегодня дойти.
- А вы паломник? - мягко так, светло спросил один.
- Да… Навестить монастырь ваш, - сказал я и подумал: ну зачем ввернул это чисто светское «навестить»? - На ночлег здесь оставят, как думаете?
- Сейчас уже пОзднО, игуменья может не впустить - мОнастырь-тО женский, - стыдливо сказал тот же юноша.
А второй добавил, тоже приятно «окая» нараспев:
- У нас тут Отдельно мужская община при церкви, недалече От края села. А мы - пОслушники. Если вОрота вам не ОткрОют, прихОдите ОбратнО к нам, пОселим.
- Спасибо, братия.
Вот те раз! Значит, женский монастырь-то! Никто ж меня не предупредил о таком премилом обстоятельстве. Попал козёл в огород… Гм! Что ж, а попробовать, попытка не пытка - авось и подложат меня к себе его обитательницы!
Щас! Куда там… Конечно, игуменья не велела впустить меня, когда ей доложили об очередном бродяге по внутренней телефонной связи (и правильно, между прочим, сделала). Я потоптался у врат, побеседовал с юной монашкой, что оставила родителей и переехала сюда жить в посте и молитве из-под города Пензы, обретя благодаря своему порыву удивительно благостное выражение лица, чудо как шедшее ей, - и побрёл назад, к церкви. В мужскую общину.
Послушники уже прикатили воду.
Они встретили меня со спокойной доброжелательностью.
- Не пустили?
- Не пустили.
- Ничего. Мы тут новую избу пОстроили, пока никто в ней не живёт. Туда вас и пОложим. Только батюшку пОзОвём – благОслОвить на нОчлег.
Явился батюшка - молодой, высокий и стремительный холерик. Со мной обращался напорсто-снисходительно, как старшина с новобранцем. Спросил: есть ли у меня духовный наставник? Вспомнив Алексея Меладзе, я сказал, что есть. А ношу ли крестик? Нет, крестика в поездку не надел, но вот у меня образок есть, подруга дала перед дорогой - оберегал чтоб. Не годится, говорит: образок само собой, а крестик носить непременно надобно.
И подарил мне свой.
Я уж хотел взять его за шнурок и надеть, но батюшка сначала протянул к моему носу узловатую руку:
- Целуй!
Я поцеловал.
- Крестись!
Я перекрестился.
И уж после этого он сам надел крестик мне на шею.
Послушники отвели меня в дом из свежеобструганных досок. Внутри вкусно пахло еловой древесиной. Кроватей в светлицу пока не поставили – только стол, два табурета да длинная лавка (не считая печи), на которой я и расположился для сна, оставшись один.
Тут вновь появились мои опекатели. Один из них принёс ужин - тарелку горячего картофеля с тушёными овощами, чай и белый хлеб, только что из печки. Другой внёс и установил на подоконнике икону Богоматери с младенцем Христом, а перед ней зажёг масляную лампадку, чтоб горела до утра.
Мы пожелали друг другу доброй ночи.
Ну, Наталья, спасибо тебе! Как в воду глядела. Истинно рекла: не понадобились ни палатка, ни провизия. И сыт я, и в тепле, и при ночлеге. Твоими молитвами.
…Ночью она мне привиделась - такою, какой я запомнил её в один момент на кремлёвском валу Нижнего Новгорода: она стояла подле каменной кладки древней стены и увлечённо рассказывала мне о пересечениях душ, при этом динамично жестикулируя рукой с раскрытыми пальцами; сверкнула вспышка молнии (жаль, что не фотоаппарата) и запечатлела накрепко в моей зрительной памяти этот образ: одухотворённое лицо и выразительно раскрытую ладонь, а сзади - волжский простор. Замечательный, яркий кадр!
Спалось на узкой и жёсткой лавке не совсем комфортно, зато покойно: Богоматерь и дрожащее пламя лампадки производили умиротворяющее действие.
…Что сделал бы нормальный паломник на моём месте после ночлега? Нормальный паломник отправился бы в храм если не на раннюю Литургию, к шести утра, то хотя бы на позднюю, к десяти. Но после трёх десятков километров пешкодралом это было выше моих сил. Глаза я протёр непозволительно поздно по здешним меркам - около половины одиннадцатого, когда должен был, по предположению хозяев, давно уже стоять на службе в монастырском храме. Потому и ушёл из-за чувства неловкости по-английски, предварительно вымыв посуду и прибрав в избе. Покидать горящий огонёк в деревянном строении было нарушением техники безопасности, но я понадеялся на стоящую рядом Богоматерь и даже помолился ей, как умел, благодаря за прошлое и настоящее, а заодно и будущее.
Через большой пустырь отправился к монастырю. Надо всё же посетить его.
Вот он, с ровными и белыми, как лебёдушка, каменными стенами и башнями, с пятикупольными храмами в середине. А вокруг – простор волжского берега. Невысокая, высушенная солнцем трава и каменистая почва. Вдалеке пасутся кони. Воздух гудит оводами.
«Макарьев-Желтоводский Троицкий монастырь основан как мужской на урочище «Жёлтые воды» в первой половине 15-го века преподобным Макарием. Здесь был послушником Никон, впоследствии патриарх Всероссийский». (Историческая справка)
Здесь же почти 200 лет располагались учреждённые в 1524 году царём Василием Иоанновичем ежегодные Нижегородские ярмарки. Но волжские волны – это вам не игрушки, и поскольку они постоянно размывали берег, то с 15 февраля 1817 года ярмарка была перенесена на низменное место против Нижнего Новгорода, теперь то самое Сормово. Эти сведения, как и о Макарьевском монастыре, я взял из энциклопедии Брокгауза и Ефрона.
А вон и она внизу раскинулась вширь - самая полноводная в Европе, самая знаменитая из великих русских рек, воспетая бессчётно.
Сразу в памяти куча песен всплывает:
Волга-реченька глубока,
Бьёт волнами берега…
Издалека, долго течёт река Волга,
Течёт река Волга, конца и краю нет…
Вниз по Волге-реке,
С Нижня Новгорода..
Если Волга разольётся
Трудно Волгу переплыть...
Как по Волге-матушке, по реке-кормилице
Всё суда с товарами, струги да ладьи…
Волга, Волга, мать родная,
Волга, русская река...
Есть на Волге утёс,
Диким мохом оброс...
Ой, Волга, ты, Волга, простор величавый,
Великая наша река…
«Здесь Ленин стоял на высоком утёсе», - так в школе зубрил весь наш класс. И видел там где-то «грядущие дали» (прищурив, как водится, глаз). Здесь Горький набирался творческих впечатлений и сил, здесь Репин писал картины, а Некрасов – поэмы. Здесь русский народ слагал свои песни, такие же свободные по форме и безграничные, как волжские просторы.
Сейчас в монастырском храме уже вовсю идёт Литургия, где-то на середине уже.
Я направился было к воротам, но сверху, от главного входа, заметил у берега большой экскурсионный теплоход - не причаливший к пристани, а опустивший трап прямо на прибрежную гальку, - и сошёл к нему, чтобы забросить удочку насчёт по поводу… в общем, не впишут ли.
Праздные туристы спускались по трапу батыевым полчищем, толпились на берегу, глазели на монастырь и фотографировали его. Я же, напротив того, взошёл на борт им навстречу. Не очень-то внешняя наружность моя тут уместна: лайнер роскошный, с иголочки оборудованный, каюты и палубы сверкают. В кайф, должно быть, путешествовать на нём!
Старпом сказал, что мне нужно обратиться к капитану. А капитан как раз ушёл в храм постоять на богослужении. Надо бы и мне туда!
Но та же причина – сознание, что не в своей тарелке буду – оттаскивала меня за шкирку от похода в храм и подначивала искать поводы отлынивать от него.
Возникла, например, проблема с питьевой водой. Она у меня кончилась, а я привык, чтобы всегда был запас в бутылке. Пока ходил в село, пока искал колодец какой-нибудь, да воды набирал, да возвращался обратно - перевалило за два часа.
Теплоход, гляжу, тем временем успел уже отчалить. «Обидно мне, досадно мне, ну ладно», - как пел Высоцкий. Теперь только «метеор» остаётся! Иначе до вечера мне в город уж не вернуться.
К тому же какие-то жуткие фиолетовые тучи начали обволакивать Макарьево, грозя вскорости излиться на монастырь…
По крутому берегу спустился на причал к кассе, узнал расписание. Как раз в пол-четвёртого отплывает ближайшее судно. А следующее – поздновато уже, в семь только. Сходить, что ли, всё же наверх, посетить храм? Надо, надо хоть на 20 минут оставшихся. А то что же это за паломничество такое, и что я скажу Наташе? и другим?
Всё, иду!
Однако только лишь я вскарабкался по крутой лестнице к монастырским вратам, как разразился такой ливень, что трудно стало представить, как это я мог ещё полчаса назад фотографировать монастырь при ясном солнечном освещении. Водяная стена полностью заслонила от меня монастырскую, словно страж небесный опустил заслон, отстраняя меня от посещения сей обители.
Что ж, значит, воля рока такова! Видать, грехи не пускают. Покорюсь... Может, в другой раз получится?
Полувплавь спустился опять к кассе, от которой недалеко успел отойти. В её окшечко с азартом вхлёстывали дождевые струи.
Взял билет, как обычно, до ближайшей остановки - там разберёмся. Переждал прибытия теплохода под ветхим навесом в компании других пассажиров, что сбились в кучку, как мокрые котята.
С небес лило так, словно Волга опрокинулась! И пока я бежал по деревянным доскам к причалившему «метеору», бумажный квадратик билета успел превратиться в жалкую мокрую тряпочку с какими-то голубыми разводами вместо цифр (и не у меня одного). Так что мичман-контролёр у трапа даже не взглянул на него, ему и самому не слишком уютно стоялось под этим водопадом, успевай только воздух ртом хватать и под зад ладошкой закидывать пассажиров в салон, половина которого уже превратилась в большую лужу, успевшую набежать из открытой двери. Так и занырнули мы все туда.
Уф-ф! Интересно, как капитан (или штурман?) увидит курс сквозь водную преграду?
Народу в теплоход набралось немногим более чем на половину мест. Так что сесть можно было свободно. И что весьма существенно - крыша над головой появилась. Герметичная, что немаловажно!
Моторы глухо и ровно заурчали, окна заволокла прозрачная колеблющаяся плёнка. Так продолжалось с полчаса, а затем потихоньку развиднелось. Стали просматриваться плавно двигающиеся назад берега.
Не качало. Не то, что в памятную штормовую ночь, когда я возвращался как-то осенью с Валаама, пересекая на «Крупе» - трёхпалубном теплоходе «Н.К.Крупская» - Ладожское озеро (по сути море). Тогда многие с нашего судна к утру были полуживыми. Запомнилось мне одно оригинальное и непередаваемое ощущение: играть во время сильной качки на пианино!
…За три часа пути подходили к пристаням Юркино, Татинец, Работки, Память Парижской коммуны, Безводное, имени Калинина, Кстово и Путьково.
Удивило меня (новичка), что причалы по маршруту следования находятся на разных берегах Волги. Хотя, если подумать, так и должно быть.
А вот и Нижний. Вот и солнышко!
Когда в седьмом часу вечера пассажиры, от одежды коих шёл заметный пар, сходили на главную нижегородскую пристань, запасы хлябей небесных уже истощились. Город выглядел умытым и просветлённым, как после молитвы. Реки дождевой воды ещё сбегали крутыми улочками от вершины старого города, стремясь излиться в Оку и Волгу.
Прежде чем вернуться в «Радугу», я не счёл за труд подняться по 500-ступенной лестнице от Волги к памятнику Чкалову, чтобы от стен Кремля ещё раз полюбоваться волжским простором. Стоит того.
Сел на поваленное дерево.
Благодать-то какая! А воздуху сколько!
Тучи расползлись, я разомлел на солнышке, захотелось просидеть так до заката. Теперь спешить некуда.
Но жизнь – это полосы. Полосы света и тьмы. Вновь нависла надо мной на одну минуту тень чёрного крыла. Пока я наслаждался диорамой и любил жизнь, невдалеке остановилась зловещего вида троица: стриженые парни в кожанках «под комиссаров» заспорили, недобро взглядывая в мою сторону, «нeфор» я или не «нeфор», и надо ли меня «загасить».
Этого в моих сегодняшних планах опять-таки не было.
…Дык ёлы-палы – значит, здесь это племя ещё не перевелось! В наших питерских краях мы уже лет восемь как отвыкли от агрессивно настроенных «общественных санитаров» - от тех, что почитают за высшую доблесть очищать родную Россию от западной заразы в виде хиппи и всякого околохиппового народа. Девиз их: «Гаси нефоров!», а если по литературному: «Бей морду каждому встречному неформалу». Это такая разновидность «детской болезни левизны», от которой даже столица с её шовинистическими завихрениями (вспомним хотя бы нашумевших «люберов» или общество «Память») уже почти оправилась.
А и в самом деле, вид у меня подозрительный - потому как непонятный: то ли хиппи, то ли митёк, а может, просто бродяга, опустившийся интеллигент или вольный художник - поди разбери!
Экстремистский консилиум окончился для меня благоприятно, к «нефорам» я причислен не был. И потому «непогашенным» вернулся на вечерней заре домой… то есть, не домой, а в православный центр «Радуга» на Планетной улице, ставший моим временным пристанищем.
ГлАвА дЕсЯтАя: КРЕСТНЫЙ ХОД
А там уже народищу - сотни ли не с три, да ещё с половиной! Заполонили собой и вещами весь зал, все сиденья и проходы. Живого места не найти. Откуда только ни понаехали: Москва, Витебск, Архангельск, Казань, Запорожье… Неплохо работает система православного оповещения, прямо как у «системной» молодёжи.
Много было больных, ждавших от похода исцеления или хотя бы облегчения. Дорога, как уже известно, лечит. Помните аксаковские «Детские годы Багрова-внука», где мальчика лечили поездками?
Четыре тусклые лампочки с грехом пополам освещали весь снующий и гудящий людской рой. С трудом я выкопал из угла свой оставленный рюкзак и, прикрывшись им же, переоделся в то сухое, что в нём ещё нашлось.
С Наташей виделся только мельком, кивнули друг другу издали: она сидела в середине зала с тощей девушкой немножко восточного вида. Протиснуться к ним было затруднительно, поэтому я протиснулся пока что к «Титану» за чаем. Это они здорово придумали, что кипяток всегда под рукой. Закуски же было - хоть отбавляй: днём, пока я тусовался в Макарьево, подкатил сюда фургон с местного хлебозавода и вывалил полтораста буханок хлеба, да столько же кексов со сладкой помадкой. В подарок Крестному ходу.
Всё было готово для завтрашнего выступления: выносимый крест, хоругви и прочая утварь; люди укладывали дорожные мешки и торбы, кое-кто молился на икону Богоматери, стоявшую на сцене.
Вскоре все потянулись в фойе перед залом. Куда это они? А, исповедоваться!
Совершал таинство покаяния в фойе-буфете-церкви стройный иерей лет 28-ми, облаченный в длинный стихарь из лазурной парчи. Он только что окончил молебен о взмилостивлении Божием к собравшимся и встал теперь в подобающем месте принимать исповедывающихся.
Очередь к нему выстроилась - как к Мавзолею в минувшие времена. Покрытые платками бабульки шли нескончаемым потоком, не давая младому священнику ни секунды передышки. Было жарко и парко. Начинающий пастырь взмок под тяжёлым церковным одеянием, терпеливо выслушивая их грехи и отпуская их. Мне его было ужасно жаль.
Семь лет назад я присутствовал на праздничной литургии возле Александро-Невской лавры в честь 750-летия победы над тевтонцами. На площади перед гостиницей «Москва» специально для этого действа сооружён был высокий помост из досок. На него торжественно установили на возвышении ларец с мощами Александра Невского, туда же поднялось высшее духовенство страны - все в слепящих (и, видно, довольно увесистых) золотых одеяниях. То была самая середина лета, 15 июля 1990-го, солнце жгло садистски, и поэтому находившимся рядом с патриархом Всея Руси Алексием II приближённым к нему лицам приходилось несколько раз по ходу священнодействия снимать с него и надевать ему при надобности обратно на голову золочёную митру (роскошный такой головной убор), - иначе, чего доброго, хватил бы Его Святейшество солнечный удар. Народу оттуда, с площади, эти не предусмотренные чинопоследованием действия не были заметны, но я стоял рядом на крыше торгового ларька, снимая происходящее кинокамерой, и ясно видел их. Что поделаешь, служение Богу, как и искусству, требует иногда серьёзных жертв.
Здесь же пастырь был одинок, никто не мог облегчить его страданий. Тяжко же ему приходится! Хотелось пойти пообмахивать его опахалом, как индийского раджу. Однако я решил не высовываться и вместо этого я отправился в кинозал: посижу, думаю, в кресле да попишу письма. Но так как в зале тем временем стало посвободнее, то я наконец-то смог подсесть к Наташе с её новой подругой - 17-летней Верой, полутуркменкой: отец из Средней Азии, мама из Зеленограда (надо же! и даже дом этот знаю). Сама она, в сущности, бездомная; прибилась вот к Ходу (Вера пришла к вере!) и нашла себе здесь временное пристанище, как и Наташа, которая взялась её опекать.
Рассказав о своём путешествии в Макарьевский монастырь, я уже собрался было спросить у Наташи, удалось ли ей вывести что-нибудь из дат наших рождений, но тут сестра Мария пришла звать нас на исповедь. Наташа пошла занимать очередь. А я исповедоваться пока не умел, да и всё равно не причащался и не постился накануне, как остальные. Вера тоже была в растерянности: всё ей впервые, не знает, что да как. Я сказал ей:
- Да ладно, грехов-то на тебе ещё нет, чистая ты пока. Разве что сигаретки всё стреляешь. Пойдём лучше погуляем!
И увёл её потихоньку на воздух, на вечернюю улицу. Мы бродили переулками среди благоухающих яблонь, я подмазывал к Вере лыжи до тех пор, пока не разыскала нас уже исповедавшаяся Наташа и не увела от меня Веру, спасая её честь.
Мне ничего не оставалось, как побрести укладываться на ночь.
Люди в зале тоже собирались отходить ко сну и стелились под сиденьями на полу. А тем, кому повезло (раньше других закончили действо), достались люксовые места в пыльном углу на стендах, посвящённых очередному историческому Двадцать какому-то съезду КПСС, и портретах членов Политбюро ЦК компартии во главе с её генеральным секретарём. Удобное ложе, что ни говори. Это тебе не на сыром и жёстком полу, а посему члены у богомолиц шли нарасхват.
Из-за самого большого портрета - разумеется, брежневского - две старухи успели даже подраться, каждая хотела полежать на дорогом Леониде Ильиче. Вот уже и новые грехи пошли копиться! Исповедь исповедью, и любовь к ближнему сама собой, а заднюю часть собственного тела тоже уважать надо.
«Сначала выхвати из рук ближнего своего кусок хлеба,
а уж затем, насытившись, можешь его и возлюбить».
Такой у меня, звиняйте уж, родился в ту минуту афоризм.
Наконец всё утихомирилось. Христиане кое-как разместились, заполонив собой всё пространство зала. Я с трудом отыскал свободный пятачок под сиденьем 5-го ряда, у самого прохода, и постелил на холодные крашеные половые доски свой спальник. Подруги мои умудрились совсем неподалёку соорудить шалашик из мата и прислоненных под углом к стене плакатов на тему БАМа. Меня к себе не пустили, за что я и обиделся на них. Правда, не так, чтобы очень.
Скоро зал наполнился звуками оркестра из всевозможных храпов - разнотембровых и разнотемповых. Православные набирались сил перед походом…
…Утро! Я-то думал, сразу и выйдем в 8.30. как в «рекламке» написано, да не тут-то было: затеяли «на посошок» молебен длиною чуть не с Волгу - полную утреню с чтением Святого писания. А поскольку народу собралось изрядное количество, да ещё ежеминутно подгребали местные, то богослужение проводилось на улице, на площади сбоку от кинотеатра. Тут уж на подмогу нашему вчерашнему батюшке пришли окормлять паству ещё два церковнослужителя постарше в таких же долгополых голубых стихарях. Тянулось это отправление культа едва ли не до полудня, за это время я успел написать три письма на пенёчке поодаль. Знал бы - не вскакивал бы в такую рань. Под конец набралось сотни четыре местных, плюс к уже бывшим стольким же. Чтобы организованно управлять таким количеством народа, подкатившие на «Волгах» и «козликах» ГИБДДшники стали энергично сгонять людей в колонны шириною по 5 человек, в лучших традициях 30-х годов.
Закончились последние приготовления, хлеб и кексы были распиханы по нашим сумкам и рюкзакам. Мне досталось аж целых шесть кексов и полтора кирпича хлеба. Ничего, своё гузно не грузно, в пути всё сгодится.
И ещё сервис: в помощь крестноходцам был выделен двигавшийся невдалеке от предводителей автобус-«ПАЗик», любезно подвозивший желающим вещи и уставших от долгой ходьбы пожилых путников. Мой рюкзак тоже нашёл себе в нём местечко.
Девушки и я оказались в одном из рядов, где-то в середине шествия - ни начала, ни конца не разглядеть. Вожаки в голове его торжественно подняли церковные знамёна, иконы, Евангелия и большой запрестольный крест (энтузиастов нести в первых рядах тяжёлые хоругви нашлось предостаточно), прозвучала мегафонная команда к отправлению… людская масса медленно зашевелилась... и, как гигантский червь, стала постепенно растягиваться в движении. Тронулись!..
Это было грандиозное зрелище!!!
Крестный ход наводнил собою улицы города; мы, человек 900, бурлящим потоком заполняли проезжую часть и тротуары; люди и машины уступали нам место; развевались полотнища с изображением Спасителя; звучали, не умолкая молитвы и песнопения. Милицейские машины с мигалками и сиренами начинали и замыкали шествие. В «матюгальнике» одного из передних автомобилей поминутно рявкало:
- Водители! Притормозить! Скорость не больше пяти километров в час!.. Внимание, за рулём! Притормози! Скорость не больше пяти…
Впрочем, иногда капитан разрешал ради разнообразия не больше 10-ти или даже 15-ти км/час.
- Что это? Куда идёте? - спрашивали пешеходы, жавшиеся к обочине.
- Крестный ход! В Дивеево! - гордо отвечали мы.
Некоторые из прохожих на время присоединялись к нам - покупаться в святых лучах.
Вокруг – клубы пыли, впечатляющий шум шагов и рокот сотен голосов. В ровный гул сливаются молитвы. И – пение. Всю дорогу.
Пели молебный канон Песнь Богородице, одну из трёх молитв «Серафимова правила»:
«Богородице Дево, радуйся, Благодатная Марие, Господь с Тобою; Благословенна
Ты в женах, и благословен Плод чрева Твоего, яко Спаса родила еси душ наших».
Два, три раза… двенадцать… и сорок.
- Богородице, Дево, ра-а-адуйся, - тоненько тянут женщины нестройными, дрожащими голосами. Словно рой комаров вокруг.
Погода - как на заказ! Солнце, ветерок... Легко шагается.
Вперёд, вперёд дружными рядами!
А ведь есть же в этом счастье: слиться с народом и идти единым строем, ощущая себя винтиком мощной налаженной людской машины! Я понимаю тех, кто маршировал в достопамятные тридцатые - и здесь, на берегах Волги, и там, на берегах Рейна - рядом с тысячами и миллионами других таких же, готовый творить совместно с ними то, чему ужаснулся бы по спокойном и одиноком раздумии где-нибудь в монастырских стенах..
- Ра-а-а-а-а-а-а-а-а-а-дуйся!..
- Кто вы? Куда?
- В Дивеево. Крестный ход!
- Чего? Какой ход?
- Крестный. Покаянный!
- А-а-а… Ну, с Богом!
«Благословенна ты в жена-а-ах…»
И на этом фоне - свирепые окрики из рупора:
- Водители! Притормозить! Скорость не больше…
- …еси душ на-а-аших.
К исходу второго часа пути миновали Сормовский район, затем Канавинский.
Иду со всеми в ногу, рубаха на мне - наташин беспуговичный подарок – опять завязана спереди узлом, на голой груди сверкает крестик из Макарьевского монастыря; босой, заросший волосами и всклокоченной бородой, выгляжу и впрямь религиозным фанатиком с картины Репина. Но это только здесь, с ними вот, со всеми заодно. Когда в едином порыве – невольно заражаешься общей идеей. А отделюсь - стану вновь собой. И хотелось верующим быть, да атеистическое школьное воспитание всё ещё путается под ногами.
А вон бабулька одна - маленькая такая, юркая - семенит впереди с большой иконой в сухих морщинистых ручках и норовит сунуть её ко рту каждого встречного и поперечного для поцелуя, подбегая к людям. стоящим на трамвайных остановках или в магазинных очередях. По мне, такая навязчивость уже изляшня.
- Богородице, Дево, ра-адуйся!.. Благословенна Ты в жена-а-ах...
Дала же природа слух: только профессиональный хор и могу слушать с наслаждением, не морщась. А тут…
Прости их, Господи, они же не виноваты.
Подпеваю вместе со всеми - всё меньше страдать.
Сначала даже интересно было подстраивать бас контрапунктом, изобретая на ходу всякие подголоски. Но когда затянули сие песнопение, жутко фальшивя, в сотый, в 150-й раз, я подумал: неужели все восемь (!) дней так?.. Нетрудно подсчитать: примерно 10 тысяч раз придётся это молитвопение выслушать.
Не, я точно с ума сойду!
- Плод чре-е-ева твоего-о-о…
Баста! Пора налево.
В смысле - отделяться уже от них.
- Яко Спаса родила-а-а-а-а…
А чего там? Приобщился - и хватит с меня.
- …душ на-а-аших.
Всё хотелось спросить, идя рядом с Наташей: что она там навычисляла по поводу нас с нею? Да как-то неуместно – среди всех, в такой час…
Так и осталось это для меня вечной загадкой.
Вот уже и край города. Строения кончились, впереди - ровное поле. Шоссе, на которое повернула процессия, перешло в длинный-предлинный виадук, нависший над землёй, подобно радуге. В самый раз будет именно в этом месте и отъединиться незаметно от толпы, не привлекая к себе внимания.
Взяв за руки обеих своих знакомых девиц, я мягко увлёк их на обочину, чтобы здесь, на высоте, душевно с ними распрощаться.
Мы стояли сбоку от нескончаемого потока православного люда, у перил моста, на самом его гребне. С этой верхней точки хорошо обозревалось наше внушительное, на километр расплескавшееся Христово шествие. Тёплый равнинный ветер озорно трепал бахрому на тяжёлых языках хоругвей и концы женских косынок, стайками облаков плывших над полотном шоссе. Я говорил :
- Ну что, девочки? Пора прощаться. Не поминайте лихом, и да будет ваш путь лёгким - до самого конца!
- И твой тоже, - сказала Вера. Наташа прибавила с грустью:
- Жаль, конечно, что ты обломался... А то идём-ка с нами до Дивеево!
- Да нет же, Наташка, не обломался я! Просто - хватило уже. Прошёлся, влился, проникся - и тянет теперь на новое.
- И куда ж ты дальше?
- Двину через Рузаевку на Сызрань, оттуда опять вдоль Волги. А вы напишите мне, что ли, когда дойдёте!
- Ладно. Ну, Бог тебе в помощь, родный!
- Покедова!
Перецеловаться не успели - толпа всё с тою же «Богородицею» на устах всосала в себя моих спутниц... и через мгновение я уже не различал их в движущейся массе верующих.
Так вошла в мою жизнь и ровно через неделю - от воскресенья до воскресенья - вышла из неё Наталья по фамилии Шепеля, необыкновенный человек, вдохнувшая в меня силой своей веры заряд света и добра на всю дальнейшую поездку.
Где она нынче?
Что с ней?
Тишина…
«Каждый человек – это луч белого цвета, и каждый человек -- это семь цветов радуги. Каждый цвет соответствует чакре. Люди общаются друг с другом и наполняют пространство вокруг себя» (из книги В.Жикаренцева «Свет любви»).
Стоя на мосту, я проводил взглядом удаляющийся Крестный ход, и так неуютно стало на душе...
Теперь - один, аки перст. Теперь надейся, Юрьич, лишь на себя.
Что же, разве не сам ты этого хотел?.. Вперёд!
ГлАвА оДиНнАдЦаТаЯ: РАДУГИ НАД РЕЛЬСАМИ
Пооглашав пару часов мелодичными звуками блокфлейты своды подземного перехода от вокзала к городу, я насшибал питательных денег аж на несколько дней пути: уважающие музыку нижегородцы наполняли мою шапочку от души.
Теперь мой путь лежал на юг, в Сызрань и затем в Саратов. К этим городам можно бы и далее продвигаться вдоль Волги, сквозь Чебоксары и Казань, но мне почему-то не советовали «соваться к татарам». Может, и зря. И грандиозный волжский поворот на 90 градусов я срезал по суше, через Арзамас и Саранск. Таким образом, в Нижнем я отдалился от берегов Волги-матушки, чтобы вновь появиться на них уже в Сызрани.
Перемещался покамест, как и прежде, исключительно по рельсам, и если местность приходилась мне по нраву своими лесами, водоёмами или изобилием ягод, то двигался несколько времени пёхом. Валялся в траве среди земляники, окунался в лесные озёра, а тихими вечерами раскидывал палатку где-нибудь в безлюдном месте.
По ночам вокруг меня шуршали и прыгали по лесу какие-то зверьки - хорьки, что ли? - я всё пытался подкараулить их у входа в палатку и разглядеть наконец, внезапно осветив фонариком, но эти твари попались чуткие уж больно, слышали даже моё дыхание и каждый раз успевали улизнуть.
С природой, словом, удалось наобщаться вдоволь.
Средняя полоса России…
Жалею теперь, что не сподобился заглянуть на «Грушу», фестиваль авторской песни имени Валерия Грушина - крупнейший в России, собирающий до 150 тысяч человек. Он проводится ежегодно в районе Самары, и как раз в эти дни бурлил вовсю. Мне стоило только перебраться на другой берег Волги - и познакомился бы с ещё одним палаточным сборищем объединённых общей идеей людей - КСП-шниками. (Кто не знает: КСП – клуб самодеятельной песни.)
Они - народ особый, по-своему интересный, как хиппари-"радужники" и крестноходцы, о коих я рассказал уже, а также натуристы и хранители радуги, о коих ещё намереваюсь повести речь. Меня утешает только то, что туда по пути в Магадан заезжал Антон Кротов (а также в общину Виссариона и Иволгинский буддийский монастырь) и достаточно подробно затем описал его в своей книге, так что вряд ли мне удалось бы добавить что-то новое.
В общем, двигался потихоньку своим маршрутом.
Узнал много новых мест и названий, внёс поправки в свои карты. Например, Красный Узел - это только станция, вернее, именно узел железнодорожный в городе Ромоданово, то есть по сути это одно место, хоть и по-разному в разных картах обозначенное, а в городе Арзамасе есть два вокзала - Арзамас-1 и Арзамас-2 и таким, как я, направляющимся дальше на юг, нужно ехать через город с одного вокзала на другой.
Пересёк Мордовию. Интересно, что здесь на дорогах нет указателей населённых пунктов: это для того, чтоб зэкам труднее было сбежать из лагерей, которых здесь навалом (на радость местным жителям). Пообщался и с людьми, узнал, как живут они здесь, в средней полосе. Живут не сладко, зарплаты вдвое, а то втрое меньше столичных, нормальной работы не найти, с жильём туго. И главное - нет никакого выхода, человек прикован к месту и не может отсюда вырваться. Замкнутый круг «прописка – работа»: без того не дают этого. Словом, живётся в этих краях много хуже, чем в Москве или Питере. Так что не нам роптать на судьбу!
В одном из поездов прилепился ко мне беженец из Баку, Василий Тимофеев, мужичок лет так сорока пяти - тощий, ушастый и забитый какой-то (фамилию его я узнал, потому что шмонали нас с ним пару раз за совместную дорогу, ксивы смотрели). С ним мы проехали три или четыре перегона, пересаживаясь вместе с поезда на поезд. Всё жаловался мне на судьбу:
- Шестой год мотаюсь, как проклятый, родных никого, работы не найти без прописки. Жизнь не мила стала! Хочу опять в Москву податься, в Центр помощи беженцам. Сколько пробовал уже - отфутболивают. Если опять не выйдет - так хоть вешайся!
Вид он имел жалкий, заброшенный, на мир глядел с безнадёжной тоской. Помогать такому как-то и не тянуло.
«Не надо унижаться и клянчить. Никому не нужны несчастные!», - пишет Антон Кротов.
Помня это, я старался на людях выглядеть молодцом, таким вот преуспевающим бедным туристом с задоринкой в глазах. И может быть, поэтому незнакомые попутчики охотно общались со мной в поездах, сами дарили мне кто мешок овощей, кто копчёную куриную ногу, кто бутылку домашней простокваши. Может быть, поэтому контролёры часто не спрашивали билета, проходя мимо. Может быть, поэтому и Василий, услыхав от меня об Астрахани, захотел изменить свой маршрут и ехать дальше вместе со мной до устья Волги.
Да что это, в самом деле! Все хотят со мной в Астрахань, как к земле обетованной. Мёдом, что ли, она намазана? Больше не буду про неё заикаться, ведь и сам не знаю, доберусь ли туда с божьей помощью.
Я придумал в дороге, что если путь мой сложится удачно, и в конце концов я прибуду в Астрахань, то можно будет попробовать там устроиться на полевые работы недельки на две - слыхал, студенты так делают. Хорошо, если на арбузы: и отъесться ими на всю жизнь, и подработать. Но и на другие фрукты-овощи-злаки тоже неплохо попасть. Понимаю, конечно, не маленький, что это каторга, так что мысли эти - о приработке - не были у меня серьёзными: да зато появилась мотивировка моей поездки для тех, к кому буду впрашиваться на рельсах или на трассе, ибо «просто так путешествую» - как-то несолидно звучит. Другое дело - если есть цель какая-нибудь грубо-земная. Тогда тебя куда лучше понимают.
Но вдвоём с кем-то наниматься в рабство - это уже куда ответственнее, не сачканёшь тут. Сказал - делай! Помочь Василию, конечно, следовало бы, и я всё-таки нехорошо поступил, что избавился от него, сойдя неожиданно на маленькой станции Голицыно под предлогом, что здесь мне будет удобнее пересесть на следующую электричку (да так оно и было) до Инзы, сунув напоследок ему в подарок пачку «Далласа», чтоб не успел опомниться и выйти со мной.
Но уж очень утомительно долгое время иметь дело с неудачниками и нытиками. Это расслабляет.
Русский мужик должен из любого положения находить выход. Да и юные вольнопутешественники таким вещам меня понаучили, какие разным французам-американцам и в голову не пришли бы. В книжке у Антона описан рецепт изготовления простейшего электрокипятильника из спички с ниткой, двух бритвенных лезвий и пары проводков. И ещё пример: один мой знакомый хиппи повсюду возит с собой телефонную трубку, подсоединяемую им в подъездах к чужому проводу, причём не абы к чьему, а к линии какой-нибудь фирмы (в каждом городе знает места), куда и без того приходят внушительные междугородные счета, среди которых твой разговорчик просто незаметен. А московское метро? Эти невесомые жетончики из прозрачной пластмассы меня научили разламывать пополам и проходить таким образом на каждый из них дважды. Можно даже аккуратно распилить их дома на три равных части - срабатывает безотказно, а вот четвертушка уже не каждый раз берётся турникетом – тут уж как она уронится и как лучик на неё попадёт. Словом, голь на выдумки хитра, это я и хотел очередной раз доказать.
Так что продолжал я путь в единственном числе. Разве что познакомился где-то под Кемлей со скромненькой такой и приятной во всех отношениях девушкой Тамарой из Москвы, такой же, как и я - не в смысле, конечно, приятности и скромности («Смирите в себе гордыню смирения»), а в смысле тяги к путешествиям: жизнь свела нас как-то вечером на вокзале за ожиданием утреннего поезда, и я вписал её на ночь - пошли с ней в ближний лес - к себе в палатку, у неё таковой не было. Зато был третий разряд по горному туризму, это вам не фантики. Расстались мы добрыми знакомыми, обменялись адресами, да как-то с той поры и не общались.
Но самым радужным впечатлением от этого куска моего пути стали р а д у г и.
Они сопровождали меня все эти дни в невиданном ранее количестве, я словно двигался по рельсам в туннеле, образованном арками радуг - так мне, по крайней мере, видится теперь, через время. Может быть, это оттого, что давно я не бывал так долго на природе? А с другой стороны - не знак ли это свыше?
Наташа бы точно углядела и расшифровала в этом какое-нибудь божественное указание, а мне в иррациональной стихии без неё делать нечего.
«Я полагаю радугу Мою в облаке, чтоб она была знамением завета между Мною и между землёю». (Бытие, 13)
«...И будет радуга в облаке, и Я увижу её и вспомню завет вечный между Богом и между всякою душою живою во всякой плоти, которая живёт на земле». (Там же, 17)
«Радуга - одно из самых прекрасных и завораживающих явлений природы»
(из Энциклопедии Брокгауза и Ефрона).
В это трудно поверить - особенно нам, воспитанным на диамате, - но мне не раз уже доводилось наблюдать поразительное явление: когда несколько десятков человек встают под открытым пасмурным небом в круг, взявшись за руки - тучи над ними вдруг расходятся, на короткое время распахивая окошко для солнечных лучей. Вероятно, настолько силён энергетический сноп, направляемый вверх людским сообществом. Такое видел я не только на «Радугах», но и в иных местах, среди совсем иных людей и даже детей (так случилось во время празднования Масленицы в загородном детском саду, где я работал недавно; не верящим могу показать фотки с того праздника). А уж на открытии «Радуги» в Кафтино 13 июня сего года, стоило лишь народу поднять флаг на шесте и встать на круг, над нами тотчас зажглась великолепная двойная радуга. Это чудо я поспешил запечатлеть на фото, успев схватить объективом лишь её остатки. Погасла она почти сразу после этого - не оттого ли, что я, помчавшись за фотоаппаратом, разорвал круг и тем самым нарушил циркуляцию потока энергии?..
Впереди - Сызрань.
Преодолеваю ранним утром утомительный многочасовой перегон электричкой от Рузаевки до Инзы, через Суру, - и вновь, подсвеченная рассветным солнцем снизу, сияет впереди над лесами головокружительной высоты радуга. Фотографирую её на ходу, свесившись в открытое окно, а хмурые, невыспавшиеся пассажиры удивлённо косятся на меня сквозь дрёму.
ГлАвА дВеНаДцАтАя: В СЫЗРАНИ
Сызрань - город раскидистый и вытянут, как прочие приволжские города, вдоль берегов великой реки и бухт, ею образуемых. Ведь равнинная река часто походит на систему проточных озёр, хоть она и рисуется на мелкомасштабных картах просто ленточкой с ровными краями.
Большинство домов в городе из дерева, даже в центре. С Петербургом внешне ничего общего, хоть они, эти два города, почти ровесники (Питер на четверть века помоложе).
Был у меня адресок: тётя просила, если до Сызрани доберусь, навестить её старую приятельницу, передать привет и матпомощь - крупную бумажку денег, которую я тщательно берёг. Жаль, не дошли до наших дней координаты моих предков, живших здесь в прошлом столетии. Моя прабабушка Елена Павловна Соловьёва, дожившая до преклонных лет, за 90, происходила по матери из здешнего рода Ливановых. Её дед Василий Михайлович Ливанов, тоже старожил, всего три года не доживший до сотни, был уважаемым в городе человеком, просветителем, он много сделал для развития образования в Сызрани (одна из улиц в память о нём стала называться Ливановским спуском). Приятно, когда приезжаешь в незнакомый город и знаешь, что связан с ним генами, пусть твоей заслуги в том и нет ни на грош. А Павел Иванович Соловьёв, её отец - и стало быть, мой прадед, - служил в Сызрани с середины 19-го века настоятелем женского монастыря. Его изображение на сохранившемся фото, где он выглядит довольно молодо, всегда вызывало у меня в памяти образ задорного молодого попика из кинофильма «Плохой хороший человек» по рассказу Чехова (с Далем, Высоцким и Папановым в главных ролях).
Погулял я по городу, полюбовался видом с набережной, поглядел на церкви, Горсовет, драмтеатр, потом пошарил по рынкам и магазинам. Там - всё тот же стандартный набор импортных товаров и продуктов, что и по всей стране теперь, в которую он вхлынул потопом. Не то было раньше: помнится, вознамеришься ехать даже из Питера в Москву - и тебе делают кучу заказов, поручая купить то, чего у нас не достать, а есть только в белокаменной (850-летие которой сейчас пышно отмечается).
А вот в этой, весьма неплохо сохранившейся белокаменной церкви Вознесения Христова сто лет назад и творил службы мой прадед.
Съел последний кексик «от крестноходцев» и после этого побултыхался минут сорок в раздрызганном автобусе, пересекая город в направлении «СНПЗ» - Сызранского нефтеперерабатывающего завода, возле которого на Астраханской улице обитает тётина подруга.
Та ничего обо мне не знала, предупредительное письмо от тёти ещё не дошло, и всё же приняла меня сверхрадушно («Друзья Инны - мои друзья!»), предоставила душ, накрыла стол по русскому обычаю, с водочкой, затем я по её предложению принял ванну. перестирал всю свою одежду, увесил ею двор и - переночевал даже, поскольку поезд до станции Сенной, что между Сызранью и Саратовом, ходил, как сообщила хозяйка, только раз в сутки, в 15 с чем-то.
Тогда ещё не было такого города, как Сызрань, в расписании основных пригородных поездов нашей страны, помещённом на нескольких последних страничках раннего издания «Практики», поэтому я и не знал ничего о местных поездах. А ведь «кто владеет информацией - тот владеет миром» (всё из той же мудрой книжки). Эти-то странички с расписанием и были самым ценным в кротовской брошюрке для обитателей «Радуг» - и прошлогодней, и этого года. Все они, как один, бросались переписывать его у меня, а об остальных советах для вольнопутешественников говорили:
- Зачем нам это читать? Мы и так всё знаем на своей шкуре!
Расписание сие разрослось позднее в отдельную книгу «Все электрички России», ежегодно переиздаваемую всё тем же Кротовым - с неуклонно увеличивающимся с каждым изданием количеством вокзалов. Информацию для этих изданий поставляют ему именно такие, как я: мы шлём ему по его просьбе переписанные отовсюду графики движения пригородных поездов.
«Раз так хорошо приняли тебя на Астраханской улице - значит, и Астрахани достигнешь!» - так всенепременно сказала бы Наташка. И достиг ведь, но не всё так легко, как замышляется.
Везёт мне на добрых людей! Она, Елена Васильевна - простая такая, крупноватая бабуля лет под 70, с удивительно тонким чувством юмора. Живёт с одним из сыновей, холостяком, и жизнь у них на 1-м этаже четырёхэтажного дома протекает на зависть спокойно. Есть дача, я и там побывал уже в день приезда (помог полить сад-огород). Но это не значит, что пришлось трястись десятки километров в машине или электричке, нет: мы прошли пешочком от дома ровно 5 минут и - здравствуй, дача! Это не наши «концы». Удобно: перед обедом сбегал, нарвал лучку-укропчику, насобирал яблок-черешен - и к столу! Быстрее, нежели поход в магазин, и главное - всё наисвежайшее. Кстати, и энергетика у выращенного самим помощнее, это вроде бы доказано.
На следующий день пошастал ещё по городу, побывал на речке, что отделяет их индустриальный район от основной части Сызрани. Скорее, это сейчас не речка, а широкая полоса низменности с камышами в два человеческих роста, а по ней извивается хилый ручеёк. На собранные в камышах бутылки и двух- и трёхлитровые банки (вымыл в речке и сдал) купил мешок конфет к последнему своему в Сызрани обеду, чтобы чем-то отблагодарить хозяйку, и после оного, сердечно попрощавшись с ней и семьёй её, продолжил путешествие. Мне посоветовали не возвращаться в центр, а подсесть на нужный поезд на станции Кашпир, достигнув её на автобусе.
Когда я сел в него, с неба низвергся страшнейший ливень, а когда выходил, ливень перешёл в крупный град. Не зная, в каком направлении бежать к станции, я несколько времени стоял одиноко на месте среди пустой площади и был им нещадно побиваем, но вскоре увидел, как чешут со всех ног две бабки, переговариваясь:
- Огород ить мой побьёт весь!
- Да кое там побьёть, уж выросло всё! - и увязался за ними, поняв, что они направляются к станции, как и я.
Станция оказалась малолюдной, хоть и большой, и кассовый зал был уже затоплен более чем по щиколотку, так что к кассам без резиновых сапог невозможно было подойти. Вот и отмазка для халявного проезда! Только ждать пришлось на улице, сидя под навесом, так что продрог я жутко.
Та шо же ж такое? Уже с час как должен подойти состав, а горизонт пуст. Кроме меня, ожидает поезда ещё с десяток человек. И все спокойнёхонько сидят, как так и надо. Наверно, здесь это в норме.
Ладно, я никуда не спешу. Только вот издрог и посинел малость.
Откуда такие погодные выверты в середине лета? Озоновая дыра, что ль, вновь прорвалась над нами, как было в прошлом году в Ленинградской области, когда в конце мая вдруг всё снегом засыпало? А ещё помню начало сентября в Средней Азии, в Байрам-Али: днём - зной за 40, а ночами такой дубак (континентальный климат ведь!), что уличные кошки и собаки сворачивались на нашем крыльце в один общий клубок - так и спали. Холод не тётка!
И наоборот, в Заполярье в том же году я просто упарился под Новый год в двойной меховой шубе, которую, едучи туда, надел - неожиданно грянула оттепель!
Град закончился, прошло ещё полчаса. Выглянуло желанное солнышко и согрело от хлада страдавших. А там и «поезд» подкатил. В кавычках пишу - потому что два тепловоза и два вагона всего, общих. Когда стронулись с места, впереди взошла на фоне тёмных туч удивительно яркая, насыщенная глубокими цветами радуга. Недаром в энциклопедии (на этот раз Малой Советской, 1957 года), в статье об этом природном явлении есть слова: «Чем крупнее капли дождя, тем ярче бывает радуга».
А здесь был не только ливень, но и град! Отсюда и редкая яркость.
Наш двухвагонный поезд обслуживала добрейшая тётушка-проводник. Она взяла с меня чуточку денег, чтобы дать хоть какой-то билет для видимости, а за своим вагоном ухаживала любовно, как за домашней скотинкой, даже собирала мусор в горсточку.
Ехали долго, часов пять, с остановками.
Для развития памяти я старался запоминать названия станций, которые проезжали. Но все они как-то быстро потом из головы улетучились, остались только два милых названия соседних станций ещё при подъезде к Сызрани: Ночка и Свет. У меня вообще как-то самой собой запоминаются, где бы ни приходилось бывать, только необычные и симпатичные названия населённых пунктов. В Мордовии, помню, ехали мы через три села подряд с названиями: Солнце, Ягодка и Тайга. За полярным кругом я проезжал зимой станцию Африканда. Жил в деревне Новгородской области под нерусским названием Кюльвия (там селились сосланные в сталинские времена эстонцы). У Льва Успенского, кстати, есть на эту тему замечательная повесть «За языком до Киева» с подзаголовком «загадки топонимики».
На Сенную прибыли уже в темноте. Там я пересидел полночи на борту привокзального фонтанчика и в четыре с чем-то подсел в электричку, на коей к восьми утра достиг наконец Саратова.
(переход к следующей главе: http://www.proza.ru/2010/02/20/353 )