Продолжение. Начало см.
http://www.proza.ru/2010/01/02/494
На следующий день Николая и Елену – у обоих руки были завязаны сзади – втолкнули в центр круга у Святилища, рядом с грудой заготовленного хвороста.
Жители поселка стояли, ожидая очередной кровавой расправы. Многим было искренне жаль Николая (никому из людей он не причинил зла) и, особенно, Елену... Когда же закончатся эти казни, о Боже! Будет этому конец или нет?..
Оборванные и голодные, люди мрачно смотрели кто в землю, кто в сторону Волков, стоящих отдельной, крошечной кучкой. Те – сытые, тепло одетые – о чем-то весело переговаривались между собой, с превосходством поглядывая на односельчан; временами с их стороны слышались взрывы хохота.
Время тянулось неимоверно медленно, и тягостно было вот так стоять и ждать... Пора бы уже кончать, да скорее в свою землянку, подальше от этих..., глаза бы на них не смотрели! О Боже, Боже, где Ты?..
Наконец, Пашка, вдоволь насмеявшись, прошел в центр круга и остановился возле Николая и Елены.
- Дорогие сородичи! – кривляясь и паясничая, провозгласил он. – В ознаменование Праздника – Дня Волка, согласно многочисленным пожеланиям наших уважаемых и обожаемых соплеменников, а также уступая, так сказать, вожделению плоти, мы, то есть Совет Волков, сочетаем сегодня, наконец, законным браком нашего товарища – Николая Дергачёва – и его прекрасную невесту – Елену Тиунову! Вы знаете, дорогие мои, как долго ждали они этой счастливой минуты, сколько препятствий пришлось им преодолеть! В то время как Елена в глухом лесу стоически переносила голод и холод, помня о своём возлюбленном, её верный рыцарь терпеливо ждал её. И – дождался! Ура, товарищи! Поздравим же молодых! Го-о-орько! Поцелуйтесь, голубки!..
... Пока Пашка разглагольствовал, Николай глазами разыскал в толпе своего верного волчонка - Серёжку - и кивнул ему головой... Видно, от побоев и нервного потрясения что-то отключилось в голове у Николая, и он перестал слышать звуки. Воцарилась звенящая тишина, и даже время резко замедлило свой бег...
... Медленно, чрезвычайно медленно приближались пятеро его волчат к Пашке... Высоко вскидывая ноги, они будто не шли, а плыли по воздуху, не касаясь земли... Пашка плавно приподнял руку, но её перехватили четыре сильных руки и бережно завели её за спину Пашки; там же оказалась и его вторая рука. Не торопясь, тот склонился в почтительном поклоне; шапка нехотя оторвалась от его головы и не спеша поплыла по направлению к земле. Пятый волчонок, аккуратно взявшись за волосы Пашки и приподняв ему голову, медленно поднёс к его горлу нож...
Сознание вновь вернулось к Николаю, и он услышал яростные, отчаянные крики метавшихся туда и сюда молодых мужчин и ребят...
... На всё про всё ушли считанные мгновения. Послышался истерический женский крик:
- Ко-о-ля! Что же ты понаделал! Ведь я же не хотела тебя убивать! Ко-о-ля! Какой же ты дурак! .. Эх, Коля!.. Ведь я хотела сделать всё совсем, совсем по другому!.. Прости меня, мой любимый, за всё!... Прощай! Эх, Коля, ты, Ко-о-оля!..
Это подала голос опомнившаяся Маша, увидев, что она оказалась совершенно одна, в окружении враждебно настроенных к ней людей...
... То, к чему готовился Николай полгода, наконец, свершилось..., увы, слишком поздно!..
Верёвки были разрезаны, и он, повернувшись к Елене, подхватил её на руки и шагнул вперёд; толпа народа, стоящая перед ним, расступилась...
... Проваливаясь в снег по колено, испытывая ужасную боль в рёбрах, во всём отбитом теле, он шел к посёлку, неся на руках драгоценную ношу, и слёзы заливали его лицо... Ему казалось, будто откуда-то с небес до него доносится божественная музыка – на стихи, которые он сочинил этой зимой, проводя вечера и ночи в тяжёлых, мучительных раздумьях... Ангелы пели под эту музыку, а слёзы лились и лились...
Люди рождаются, люди влюбляются, женятся...
Думают, в жизни их к лучшему всё переменится,
Станут их дети жить в мире довольства и счастия...
Но мы живём под роком проклятия!
Жизнь моя! Слишком мало радости
Даришь ты, и нет в тебе сладости!
Горечь слёз, беды, унижения
Терпим мы... Это – навсегда?
Жизнь моя! Верю, переменишься
К лучшему... Только вот когда?
Сколько терпеть тебе горе, страданья, несчастия?
Ты человек, и сам куй для себя свое счастие!..
И, может быть, к лучшему всё переменится...
Но не мечтай: вряд ли что-то изменится...
Жизнь моя! Слишком мало радости
Даришь ты, и нет в жизни сладости!
Горечь слёз, беды, унижения
Терпим мы... Это – навсегда?
Жизнь моя! Верю, переменишься
К лучшему... Только не изменишься,
Человек, и чему сегодня рад,
Завтра же обратится в ад!..
(Примечание: музыка, сочинённая Николаем, напоминает мелодию к песне в исполнении Т. Кутуньо «Либерта»)
... У себя в землянке он бережно уложил девушку на лавку и укрыл её полушубком; сам прилёг рядом. С Еленой случилась истерика: прижавшись к Николаю и всё еще не веря, что всё страшное – позади, она захлебывалась в рыданиях, и всё её тело содрогалось в конвульсиях. Николай молча гладил её по голове. Подождав некоторое время, он начал утешать девушку:
- Ну, успокойся! Ну, что ты? Перестань плакать, моя хорошая! Ты у себя дома, никто тебя не тронет! Мама согреет воды, ты искупаешься, потом поешь! Ну, хватит, моя милая!..
Но та от его слов начинала рыдать ещё сильнее. Испуганные сестрёнка и братишка Елены сидели на корточках на полу возле её ног.
Время от времени в землянку заглядывали любопытные, но мать Николая сердито махала рукой:
- Уходите отсюда! Плачет она ещё, плачет!..
Ближе к вечеру Николай под руку с Еленой вышли наружу. Вокруг землянки толпился народ; судя по всему, собрался весь посёлок.
- Слушаю вас, - хмуро произнес Николай, глядя под ноги собравшимся; Елена также не поднимала головы.
- Мы... вот что! – заявил вышедший вперёд старик. – Мы, конечно, рады, что этих, - он кивнул головой куда-то себе за спину, - уже нет, и ты спас нас. Мы тебя уважаем и просим..., одним словом – будь у нас Старейшиной!
Николай отрицательно покачал головой.
- Её выбирайте! – кивнул он в сторону Елены.
- Парень! – жёстко произнес старик. – По нашим обычаям, если тебя выбрал народ, ты не можешь отказаться!.. Бабы, сюда!
Из толпы выплыли три молодухи; передняя несла на полотенце тарелку со свежеиспечённой лепёшкой и чашку с настойкой. Взяв чашку, Николай опрокинул её содержимое в себя и грохнул посуду оземь; отщипнул кусочек хлеба.
Над толпой взметнулся хор ликующих голосов:
- Слава! Слава Старейшине! Слава нашему защитнику и благодетелю – Отцу-Старейшине!.. Отец родной – спас нас, несчастных!.. Спасибо тебе!..
И женщины, и мужчины плакали, не стыдясь своих слёз; многие обнимались и целовались от радости; народ ликовал, в воздухе летали подброшенные шапки...
Елена гордо подняла голову и торжествующе улыбнулась. Николай же смотрел мрачно и неулыбчиво. Он даже не поблагодарил сородичей за оказанную ему честь: то, что было его мечтой ещё вчера, сегодня оказалось совсем не нужным...
Не было уже божественно прекрасной, недосягаемой девушки, ради которой он жил и боролся: от неё остались лишь её видимость, форма, содержание которой было выхолощено, растоптано, уничтожено, распято... Вместо наполненной сладким материнским молоком соски он заполучил пустышку; он уже ощущал во рту нежный, ароматный вкус жареного мяса, а ему кинули обглоданную кость... Понимая, что виноват во всём только он сам, Николай ничего не мог поделать со своим чувством к той, которая станет его женой...
... На следующее утро из посёлка к дому Старейшины направилась процессия: впереди всех брёл Николай вместе с матерью, братьями и сёстрами; за ними двигались его волчата, хмурые и торжественные; замыкали шествие остальные жители поселка. Подойдя к воротам дома, Николай опустился на колени; люди, чтобы лучше видеть происходящее – не каждый день в посёлке выбирают Старейшину! – встали кругом.
Из ворот никто не выходил; солнце медленно поднималось к зениту... На душе у Николая было пусто и безрадостно; в голове его кружились сочинённые им этой бессонной ночью стихи, откуда-то появилась музыка... Однажды родившись, она уже не покидала его ни в этот день, ни в последующие...
Много лет я бродил один,
Сам себе вольный господин.
Но, когда я тебя увидал,
Навсегда я покой потерял.
О, за что мне такое несчастье –
Безответной любви проклятье?
Было б лучше тебя не знать,
Лучше б не страдать!
О, любовь! Как же ты прекрасна!
О, любовь! Даришь счастье ты!
О, любовь! Ты зачем несчастна?
И разбиты все мои мечты...
К твоему отцу подходил,
Свою руку тебе предложил.
Он надменно мне отвечал,
Что другому тебя отдал...
А потом ко мне весть пришла,
Что ты Овну себя отдала!
Не видать мне твоей красоты –
Так решила ты!
О, любовь! Как же ты прекрасна!
О, любовь, даришь счастье ты!
О, любовь! Ты зачем несчастна?
И разбиты все мои мечты...
Но не думай, что я смирюсь,
И с другой молча поженюсь:
Я надеждою себя льщу,
Что кому-то я отомщу...
О, как отомщу!
О, любовь! На что она?
О, любовь! Свела с ума!
О, любовь! Ты зачем несчастна?
Жизнь моя смысла лишена...
Я с бандитами в сговор вступил,
Отомстить тебе я решил...
О, как глуп я был и жесток!
Жизнь дала мне хороший урок...
Помогать себя им заставил –
И родных твоих на смерть отправил!
И так много я им разрешил,
И тебя сгубил!
О, как же они смеялись,
Когда над тобой издевались!
О, как же я страдал!
Но, стиснув зубы, молчал...
О, любовь! Ты зачем несчастна?..
И себя я дьяволу продал!..
(Примечание: музыка, сочинённая Николаем, напоминает мелодию к песне в исполнении А. Челентано «Ма перке»)
...Наконец, выждав положенное время, из дома вышла Елена, заменяющая собой Старейшину; на её голову была водружена устрашающая маска Овна. Елену сопровождали брат с сестрой и несколько старушек – служительниц Овна.
Николай скинул с себя полушубок и, как его учили, склонился в почтительном поклоне. Елене подали плеть, и она с силой взмахнула рукой.
- Клянёшься ли ты, - сурово произнесла девушка, - что будешь заботиться о людях своего рода, как о своих детях?
- Клянусь! – глухо ответил Николай.
И – ещё один удар плети.
- Клянёшься ли ты, что отдашь последнее, что у тебя есть, чтобы спасти своих соплеменников от голодной смерти?
- Клянусь! – сквозь зубы проговорил он.
И – последний удар.
- Клянёшься ли ты, что отдашь свою жизнь, если это потребуется твоему роду?
- Клянусь! Клянусь! Клянусь!
- Ты помнишь, - грозно вопрошала Елена, – что преступившего клятву ожидает изгнание из рода?
- Помню!
Сняв с себя маску, Елена надела её на плечи мужчины.
- Люди! – обратилась она к толпе. – Окажите уважение избранному вами Старейшине!
Николай поднялся; окружающие, за исключением Елены, попадали на колени и склонились в почтительном поклоне.
- Братья и сёстры! – воскликнул тот. – Дети мои! Покорнейше благодарю вас за оказанную мне честь! Встаньте!
Люди вскочили на ноги, и воздух потряс дружный выкрик множества голосов:
- Слава! Слава Старейшине! Слава нашему защитнику и благодетелю – Отцу-Старейшине!
Сквозь мощный хор голосов прорывались отдельные восторженные выкрики:
- Правь нами, Отец родной! Владей нами, благодетель! Живота своего не пощадим за тебя!..
Оглядывая соплеменников, доверивших ему свои жизни, Николай почувствовал, что слёзы подкатываются к его горлу, мешая говорить.
- Братья и сёстры! – с трудом воскликнул он. – Дети мои! Идёмте к Святилищу и отдадим Овну достойную Его жертву!
Взяв Елену под руку, Николай направился к Святилищу; народ двинулся следом... Ужасно болели отбитые ребра; каждый шаг, каждый вздох давались с большим трудом... Не лучше, наверное, себя чувствовала и Елена...
На Святилище, близ сложенной кучи хвороста, на обрубках брёвен был возложен большой деревянный крест; к нему верёвками была привязана жертва, накрытая хорошо знакомой Елене и Николаю шерстяной накидкой. Когда люди встали кругом, он, отмахнувшись от предложенного ему бокала с настойкой, подошел к кресту и резко сдёрнул накидку.
... Маша, увидев глаза Николая за страшной маской Овна, забилась и попыталась закричать, но её рот был надежно запечатан её же бельём... Если бы Николай обладал способностью читать по глазам, то он увидел бы написанное крупными, кричащими буквами: «Люблю! Милый, родной, люблю тебя! Спасибо тебе! Прости за всё! Желаю счастья!» Но Николай этого не умел...
Не спеша намотав на руку волосы девушки, Николай отсёк их ножом и швырнул в кучу хвороста. Продемонстрировав окружающим стальной нож, он приставил его к девичьему плечу и провел алую черту по руке от плеча до запястья. Девушка дернулась, из её умоляющих глаз градом потекли слёзы; с руки весело закапала кровь. То же самое Николай проделал и с другой её рукой. Мягко введя нож в низ живота жертвы, он плавно провёл им вверх – до самых рёбер.
Повернувшись к сородичам оскаленной в зловещей ухмылке мордой Овна, Николай торжествующе поднял вверх руки, потрясая окровавленным ножом... Погрузив кисти рук в обнажившиеся внутренности, он набрал пригоршню крови и плеснул ею в лицо метавшейся на кресте молодой женщины... Так Николай осуществил давнюю угрозу Маши – выпустить кишки его девушке и заставить её умыться её же собственной кровью...
И только оттерев руки снегом, он плавно ввёл нож в сердце Маши, тем самым прекратив её страдания... Та затихла, и её глаза безжизненно устремились в небо...
- Ну вот! – тихим голосом горько произнёс Николай. - А ты, Маша, говорила, что я не умею убивать!..
- Дайте и мне кусочек! – нарушил всеобщую тишину чей-то жалобный голос.
Из толпы отделилась мать Маши и направилась было в центр круга, но её тут же втащили обратно.
- Дайте мне хоть кусочек моей доченьки! – оглядывала она умоляющими глазами своих односельчан...
Совсем нерадостным получился этот праздник: получив причитающуюся ему долю жертвенного мяса, каждый из жителей посёлка печально отправился в свою землянку – помянуть усопших членов своей семьи...
Поздно вечером Николай, одетый, закинув руки за голову, лежал рядом с Еленой на ложе в доме Старейшины – теперь уже его доме... Говорить не хотелось, да и не о чем было – слишком много оба они пережили за последние дни и месяцы... Среди ночи послышалось какое-то царапанье, затем – жалкий, просящий голос из-за ворот:
- Дайте мне хоть кусочек! Хоть один кусочек моей доченьки!
- Мама! – плачущими голосками окликали её дочери. – Пойдём домой!
- Отстаньте вы от меня! – сердилась та. – Я вовсе не у вас прошу, а у Старейшины! Он - добрый! Он даст мне кусочек моей доченьки!
...Эта пытка продолжалась до самого утра. Елена, не выдержав, рыдала в подушку. А Николай..., Николай хладнокровно выслушивал и плач жены, и жалобные стенания женщины, выжившей из ума... Убили его светлую мечту, его возвышенную любовь, убили его самого... Он уже не живой человек – не для чего и не для кого ему больше жить... Он – труп! А что для трупа жалкие вопли полоумной старухи! Они его не трогают..., совершенно не трогают..., совсем не трогают!..
... К утру, не помня себя, он, внезапно соскочив с места, не своим голосом заорал:
- Убью!.. Убью все-е-ех! Передушу гадов, сволочей!.. И ты, Маша, опять смеёшься надо мной! Думаешь, я не выпущу себе кишки?.. Отдай нож! Зачем ты забрала его? Зачем ты убила Олесю? Отдай мне сына – я убью его, твоего змеёныша-а-а! А-а-а! У-у-у! – ревел Николай, в бешенстве мечась по дому, гоняясь за кем-то невидимым...
Перепуганная Елена забилась в угол постели, торопливо приговаривая:
- Боже, Боже! Дай ему здоровья и памяти!..
Придя в себя, Николай обнаружил, что стоит на коленях на полу, сложив голову на ноги Елены, и всё его лицо залито слезами...
... И много дней спустя он, запершись в отдалённой землянке и перебирая в руках орудия пыток, негромко проговаривал, осматривая едва шевелящихся полулюдей-полуживотных:
- Кто у нас сегодня смелый? Мишка? Нет – ты сегодня отдыхаешь! Витька? Лежи, ладно уж! Сегодня у нас герой дня – Славка! Ну, рассказывай, милый, как ты пытал её, как издевался над ней! Только, смотри – ничего не пропусти! Ну!
- А-а-а! – заходился тот от смертельной боли животным криком...