3
Мы смотрим домашнее видео. Я вижу живую Алису, всматриваюсь в её манеру двигаться, говорить, улыбаться. Она то быстрая и порывистая, то очень пластичная и грациозная, текучая, обволакивающая. У неё громкий голос, искренний заразительный смех, яркая, притягивающая внимание манера общаться. Она королева кадра, она умеет себя подать, всегда эффектна и фотогенична.
Вот у неё на коленях дочь, и она уже другая – мягкая, ласковая, женственная. Её глаза полны тёплого света, материнской нежности, обожания. Лиза здесь совсем малышка, ей года полтора, и она очаровательный ребёнок – просто куколка. Она похожа на мать как две капли воды.
Сейчас она уже давно спит, время за полночь, а мы с Вадимом смотрим эти любительские фильмы. Точнее, он показывает их мне: я сижу перед экраном, а он, поставив очередной диск, уходит куда-то в глубину комнаты.
Вся жизнь этой семьи проходит у меня перед глазами. Вадим с Алисой производят впечатление любящей пары, обожающей своего ребёнка. Но мне бросилось в глаза, как мало на этом видео друзей и соседей.
– Мы жили уединённо, – говорит Вадим из глубины комнаты. – Почти весь свой круг общения Алиса оставляла за дверью, возвращаясь домой. Не знаю, то ли она нас стеснялась, то ли хотела оградить. Я не вдавался особо в эти детали. У меня было всё для счастья: моя студия, моя дочь и она. Правда, мне хотелось, чтобы она бывала дома чаще, а не так, наездами, но каждое её возвращение было безумной феерией. Впечатлений хватало надолго, до её следующего возвращения. Она говорила, что возвращается домой отдыхать душой.
Его почти не видно, только отсвет экрана смутно выхватывает из мрака его фигуру в кресле.
Я слушаю, как Алиса поёт. У неё сильный, чистый голос, свободно льющийся, как водопад.
– А она не пробовала начать певческую карьеру? – спрашиваю я.
– Нет, она пела только для души и, так сказать, для узкого круга слушателей, – отвечает Вадим. – У неё был от природы сильный и красивый голос, но она делала ставку на свою внешность.
4
Как ни крути, а в парикмахерскую идти нужно: я уже обросла до безобразия. Но какую парикмахерскую выбрать в малознакомом городе? Правильно, ближайшую. Я звоню туда и справляюсь о стоимости стрижки и покраски, и эта цена меня более или менее устраивает. Я записываюсь.
Я решаю попробовать новую стрижку – очень короткую, почти без чёлки, с открытым лбом, и крашусь в новый оттенок, «рубин». Выходя из парикмахерской, я сталкиваюсь на крыльце с девушкой в чёрной кожаной куртке с большим меховым воротником. Её раскосые азиатские глаза широко распахиваются, и она, на миг остолбенев, смотрит на меня так же, как смотрел Вадим возле ячейки 711. А уже в следующую секунду она хватает меня за руку и тащит к припаркованной на стоянке машине.
– Ни слова! – шипит она на меня. – Пикнешь – пристрелю тебя, мерзавка!
И она действительно тычет в меня маленьким пистолетом. Затолкнув меня в машину, она заводит мотор и ещё раз грозит мне оружием:
– Только попробуй пикнуть!
Я не рискую открыть рот, опасаясь действительно получить пулю от этой сорвавшейся с цепи фурии. Всё, что я решаюсь себе позволить, – это рассмотреть мою похитительницу получше. Она красива особой азиатской красотой, её волосы – водопад иссиня-чёрного шёлка, рубиновый рот – маленький изящный сосуд сладкого и смертельного яда, а её чайно-карие глаза прожигают меня насквозь. Я делю вывод, что встретила недоброжелательницу Алисы.
Мы поднимаемся в лифте. Я под прицелом её пистолета и гипнотизирующего взгляда. Я открываю рот, но она предупреждает:
– Один звук – и ты труп.
По-прежнему держа меня под прицелом, она открывает ключом дверь и вталкивает меня в квартиру. От её толчка я пролетаю сквозь блестящую портьеру-«дождик» из хрустальных шариков и оказываюсь в спальне, как раз перед широкой кроватью. Спальня вся оформлена в страстном тёмно-красном цвете.
– Повернись!
Я поворачиваюсь к ней лицом и вижу, что её жгучие глаза полны слёз, а рубиновые губы трясутся.
– Ах ты, дрянь! – восклицает она дрожащим от слёз голосом. – Как ты могла со мной так обойтись?!
Я получаю хлёсткую пощёчину, тут же за ней следует вторая, а потом её ядовито-рубиновый рот впивается в мой, и мы падаем на красный шёлк.
Одежда и бельё разбросаны по красному ковровому покрытию. Глядя в розовый потолок, я перевожу дух.
– Ух ты…
Она лежит рядом, облокотившись на подушку, иссиня-чёрные волосы рассыпались по красной шёлковой наволочке.
– Что, понравилось? Ах ты, сволочь…
Я говорю:
– Понравилось. Только я не понимаю, почему я сволочь.
– Она не понимает!
Она курит, выпуская дым колечками. В одной руке у неё сигарета, а другой она ворошит мои волосы, запуская в них пальцы, и любуется ими. Вокруг её сосков вытатуированы красные ободки.
– Я так и думала, что вся эта история с твоей смертью – инсценировка. Ты просто сбежала от всех… Ах, что же ты заставила меня пережить, дрянь ты этакая, мерзавка ты подлая! Ведь я же чуть с ума не сошла! Вот только не пойму, зачем ты решила воскреснуть?
Не знаю, что со мной произошло – наверно, у меня опять что-то щёлкнуло в голове. Результат – я оказалась в постели с абсолютно незнакомой азиатской красавицей, и мы с ней устроили такие кувыркания, что кровать стонала по всем своим шарнирам и чуть не рассыпалась от нашей страсти. При этом я до сих пор не знаю даже имени этой красавицы и всё ещё не объяснила ей, что я не та, за кого она меня принимает. Не зная, как начать, я говорю:
– Наверно, мой вопрос покажется тебе странным… Как тебя зовут?
Она округляет глаза.
– Это что за юмор?
– Это не юмор, – говорю я. – Ты, наверно, думаешь, что я Алиса. Но это не так. Я не Алиса Регер.
Она машет руками и хохочет, да так, что давится дымом и долго откашливается.
– Ох, не могу… У меня слов нет! Ты не только последняя сволочь, но ещё и юмористка! Я заценила… заценила твой прикол. Ладно… Единственная положительная вещь во всём этом – это то, что ты наконец-то подстриглась. Сколько же я тебя уламывала? Наконец-то моя мечта исполнилась. – Она снова вцепляется в мои волосы и ерошит их. – Молодец, мне так гораздо больше нравится!
– Я рада, что тебе нравится моя стрижка, – говорю я. – Но я говорю серьёзно. Всё, что у меня есть общего с Алисой Регер, – это тело. Я совсем другой человек. Меня зовут Натэлла.
– Ну, понятно, – говорит она. – Ты сменила имя. Теперь ты другой человек. Но мне плевать, ты слышишь, плевать, как тебя там теперь зовут! Как прикажешь тебя понимать? Неужели полтора года, что мы с тобой встречались, ничего для тебя не значили, и ты решила, что имеешь право вот так исчезать, да ещё и устроив этот спектакль с похоронами? Зачем тебе это понадобилось? Признавайся, во что ты вляпалась?
Так вот какого рода круг общения оставляла за дверью Алиса, возвращаясь домой! Если Вадим не знал, что у его жены была любовница, то вряд ли ему стоит это узнавать сейчас.
– Послушай, прекрасная незнакомка, – говорю я. – Навостри свои хорошенькие ушки и слушай ещё раз, что я говорю: я не Алиса. Ты слышала что-нибудь о корпорации «Феникс»?
– Это та, которая обещает бессмертие? – усмехается она.
– Именно. Так вот, Алиса была больна. Она обратилась в «Феникс», чтобы ей сделали новое тело. Она не дожила до его готовности всего одну неделю. Тело осталось невостребованным. Я обратилась в «Феникс» с той же целью, но мне оставалось жить всего пару месяцев, а для изготовления тела требуется больше времени. Я не могла ждать, и мне отдали тело, которое сделали для Алисы.
Рассказывая, я одеваюсь. Слушая мои объяснения, она забывает о сигарете, и пепел падает на простыню.
– Сюда я приехала, чтобы узнать побольше об Алисе, – заканчиваю я. – Мне это необходимо, чтобы понять, что я теперь за человек.
Дрожащими пальцами она тушит сигарету в пепельнице.
– Так значит, Алиса…
Она разражается бурными рыданиями, размазывая тушь. Я не знаю, что ей сказать. Я подаю ей её бельё и одежду, и она, всхлипывая, одевается.
– Можно мне всё-таки узнать имя незнакомки, с которой у меня было такое потрясающее приключение? – спрашиваю я.
Устраняя влажной салфеткой урон, нанесённый её макияжу слезами, она бросает на меня колючий взгляд из-под мокрых ресниц.
– Какого чёрта ты мне сразу не сказала, что ты не Алиса?
Я развожу руками.
– Уж прости. Кое-кто, угрожая мне оружием, сам приказал мне молчать. У меня двое детей, поэтому мне не очень хотелось получить пулю. А потом… Потом было не до разговоров.
Она мнёт салфетку.
– Чёрт…
Её зовут Йоко, но она лишь наполовину японка. Йоко – её сценический псевдоним, под которым она танцует в ночном клубе, а её настоящее имя – Инна. Но она его не очень любит, предпочитает, чтобы её называли Йоко. С Алисой они познакомились в том клубе, где работает Йоко.
– Ты знала, что у неё есть семья – муж и маленькая дочка? – спрашиваю я. – Причём любимые?
Йоко пожимает плечами.
– Ну да, я знала, что она замужем, и у неё есть ребёнок. И что? Я же не виновата, что ей нравилось спать со мной.
– Значит, у вас был только секс? А чувства?
Йоко усмехается, снова закуривает.
– Как тебе сказать, дорогуша… Это не совсем то, что чувствует женщина к мужчине или мужчина к женщине. Я танцую для похотливых мужиков, и вижу в их глазах только похоть. А она… – Йоко задумчиво выпускает дым тонкой струйкой. – Она была единственная, кто смотрел на меня с восхищением. Как на богиню. Она это умела… Когда её не стало, вместе с ней умерла какая-то часть меня. Знаешь, я почему-то не верила до конца, что она и вправду умерла. Мне хотелось верить, что она жива, просто убежала, спряталась… Ты не представляешь, что я испытала, столкнувшись с тобой в дверях салона. – Йоко опять проводит рукой по моим волосам. – Я просила её коротко подстричься… А она всякий раз отвечала, что волосы нужны ей для работы. Она шутила, что когда закончит свою карьеру, первым делом пострижётся под ноль. А пока волосы были ей нужны.
Мы некоторое время молчим, сидя друг напротив друга на кровати. Йоко сидит, обхватив руками колени, задумчиво выпускает дым к потолку и смотрит на меня.
– Ну, и как тебе в теле Алисы? – любопытствует она.
– Не так здорово, как может показаться, – отвечаю я.
– Да? – усмехается Йоко. – А мне казалось, что очутиться в таком теле – мечта любой женщины. Алиса была само совершенство. Ни одного изъяна.
– Дело не во внешности, – говорю я. – Мне кажется, у меня изменился характер. Потому-то я сюда и приехала. Мне нужно узнать, какой была Алиса.
– Ну как, много уже узнала? – Йоко грациозно ложится на бок, поставив пепельницу перед собой на простыню.
– Немало. Но сегодня я узнала о ней такое, что до сих пор слегка в шоке.
Йоко стряхивает пепел.
– А уж я в каком шоке… Как же ты меня надула, дорогуша!
– Ты сама не дала мне рта раскрыть, – возражаю я.
5
Денег мне хватит только на обратную дорогу: всё, что у меня с собой было, я истратила здесь.
– Вадим, огромное вам спасибо. И простите, если заставила вас пережить боль вновь.
Вадим появляется в дверях фотолаборатории.
– Вы говорите так, будто покидаете нас.
– Да, простите, я больше не могу стеснять вас.
У него в лаборатории проявляются снимки, которые он сделал вчера. Он фотографировал меня во дворе дома. Для одного снимка – на качелях – он попросил меня надеть короткую белую шубку Алисы.
– Какое стеснение, о чём вы?
– Боюсь, мне пора домой.
Мы сидим за кухонным столом. Тусклый белый свет зимнего дня льётся в окно, падает крупный снег. Вадим купает чайный пакетик в своей кружке, то вынимая его из чая, то погружая снова.
– Я понимаю, Натэлла… Но как мы скажем это Лизе?
Я поворачиваю свою кружку по часовой стрелке, потом начинаю поворачивать в обратную сторону. Тёмная чайная поверхность покачивается и блестит.
– Но ведь ей же было ясно сказано, что я не её мама.
– Умом, она, может быть, это и понимает, но её сердце хочет верить в чудо.
Признаюсь: у меня в душе натужно ноет какая-то струнка при мысли, что приходится покидать Лизу. Возле моего сердца пригрелось маленьким пушистым котёнком новое чувство – к ней. Но, с другой стороны, моё сердце болит о Маше: как она там?
К возвращению Лизы из школы я готовлю обед. Её любимый сладкий яблочный пирог и мясные тефтельки с картофельным пюре, творожная запеканка с изюмом и ананасом и ореховый рулет с кремом – вот сегодняшнее меню. Не хочется думать, что этот обед прощальный, но, по сути, это так.
Лиза в восторге от всех блюд, а после обеда она хочет лепить во дворе снеговика. Я сажаю её к себе на колени, а Вадим, подвинув свой стул, садится перед ней. Тёте Натэлле пора ехать домой, говорит он.
Лиза плачет. Она виснет на мне, как клещ, и её невозможно оторвать.
– Мамочка, не уходи, не бросай меня снова, – рыдает она.
Я не могу, у меня разрывается сердце. Как уехать, как бросить её?
Лиза плачет так горько, что у меня внутри всё переворачивается. Она всё плачет и плачет, мы, как можем, успокаиваем, но она не успокаивается. Вадим, видя горе дочери, сам чуть не плачет. Нет, не нужно было вообще здесь появляться, я только разбередила их раны, причинённые утратой. Что я наделала! И теперь я их бросаю.
– Простите меня, – только и могу я пробормотать. – Я не хотела причинять вам боль.
Снег валит крупно и густо, за окном – сплошная пелена. Лиза уже не плачет, она только стонет, как раненный зверёк. Вадим, склоняясь над ней, гладит её по волосам, по плечам.
– Лизанька, ну, не надо так убиваться…
Она безутешна, Вадим в отчаянии. Она лежит на кровати, заломив руки, и стонет – жалобно, горько. К вечеру у неё поднимается температура, и ни о каком моём скором отъезде не может быть речи. Я сижу с ней до глубокой ночи, пока она наконец не забывается беспокойным, болезненным сном.
Мы с Вадимом снова сидим друг напротив друга на кухне. В кружках остывает чай, за окном – холодный зимний сумрак.
– Натэлла, я прошу вас остаться ещё на несколько дней. Вы видите, что с ней творится.
– Простите… Это я виновата. Мне не следовало приезжать.
– Что сделано, того уже не изменишь. Я не знаю, как просить вас…
Я говорю:
– Я бы с удовольствием задержалась ещё, но, понимаете… Та сумма, которая была у меня при себе, почти закончилась. Я не хочу сидеть у вас на шее.
– Несколько дней погоды не сделают, – усмехается он. – Это не проблема. Я вас только прошу, побудьте с нами ещё.
Его руки ложатся на мои. Они тёплые, от их ласкового прикосновения у меня бегут по коже мурашки.
– Я вас очень прошу.
6
Лиза выздоравливает медленно. Температура у неё уже нормальная, но каждый день у неё всё ещё слабость и головокружение, она почти не ест и каждый раз, когда я собираюсь выйти из дома – за лекарством или за продуктами, – она кричит:
– Мама, ты куда?
Каждый раз приходится её успокаивать:
– Я скоро вернусь, Лизанька.
Но она идёт следом с тревогой в глазах, ставших ещё больше за время болезни. Я убеждаю её:
– Малыш, я только съезжу в магазин и вернусь.
В её глазах – немой вопрос: ты уходишь? бросаешь меня? Я обнимаю её, целую и клятвенно заверяю, что вернусь не позднее, чем через час.
– Я буду ждать, – говорит она.
И она действительно ждёт: уезжая, я вижу её сиротливую фигурку в окне второго этажа. Когда я возвращаюсь, она всё ещё там, липнет к стеклу и смотрит на дорогу.
И так – каждый раз.
Наконец врач объявляет, что Лиза здорова и может на следующий день отправляться в школу. Но вечером у Лизы случается обморок, и наутро вместо школы мы снова везём её к доктору. Доктор, осмотрев её, разводит руками: он не находит у неё никакой болезни, но на всякий случай даёт направление на сканирование мозга. В результате мы убеждаемся, что Лиза здорова, но ещё два дня занятий пропущено.
Завтра ей в школу, а накануне вечером у неё начинает болеть живот. Приехавший на дом доктор, осмотрев Лизу, выходит из её комнаты и говорит нам:
– Можно, конечно, назначить дополнительное обследование, но у меня складывается впечатление, что ваш ребёнок симулирует. Вам следует поговорить с ней о причинах такого поведения.
Доктор уезжает, а Вадим идёт в комнату к Лизе, садится возле неё на кровать и строго спрашивает:
– Дочка, ты что же, притворяешься больной? Ты обманула нас?
Лиза натягивает одеяло на голову.
– Зачем ты это сделала? – сурово допытывается Вадим. – Чтобы не ходить в школу? Лиза, я не ожидал от тебя такого. А ну-ка, посмотри мне в глаза!
Из-под одеяла слышны всхлипы. Вадим стягивает с Лизы одеяло. Она плачет, уткнувшись лицом в подушку.
– Если мама меня бросит, я не буду жить…
– Лиза! – Вадим встряхивает её за плечи, поднимает и прижимает к себе. – Что ты такое говоришь, родная! Не смей так говорить, даже не смей думать! А как же я, ты подумала обо мне? Ведь если с тобой что-нибудь случится, я этого не вынесу. Ты у меня единственная девочка, ты – всё, что у меня есть на этом свете. Не смей такое говорить, Лиза.
Ехать мне домой или подождать ещё? До Нового года шестнадцать дней.
Я звоню домой.
– Да, – раздаётся в трубке Ванин голос.
У меня сжимается горло, мне трудно говорить, но я всё-таки говорю:
– Привет, Ванюша. Это мама…
Леденящая душу пауза.
– Где ты?
– Я в другом городе, сынок. У меня всё в порядке.
– Ты ещё не закончила то дело?
– Ванечка, мне нужно задержаться здесь ещё на какое-то время. Как вы там? Папа сильно волнуется?
– Он хочет начать тебя искать.
– Ваня, скажи ему, пожалуйста, что искать меня не надо.
– У тебя правда всё нормально?
– Да, всё хорошо, я жива и здорова.
– Во что ты там одета? Все твои тёплые вещи остались дома.
– Ванюшка, солнце моё, не переживай… Скажи, Маша дома?
– Да, она здесь.
– Позови её, пожалуйста.
– Сейчас.
Проходит минута, и в трубке снова раздаётся голос Вани:
– Она не хочет подходить.
– Почему?
– Я ей сказал, что это ты, и она велела передать, что её нет дома.
– Ну, скажи хотя бы, как она там? Как себя чувствует?
– У неё всё нормально. Она ходит в школу.
– Что вы там кушаете? Кто вас отвозит в школу?
– Едим мы нормально, иногда папа сам готовит, а иногда мы едим в ресторане. Я обедаю в столовой. В школу нас возит шофёр дядя Андрей. Папа нанял его, чтобы он возил нас. Ты вернёшься на Новый год?
– Я не знаю, сынок… Понимаешь, тут есть одна хорошая девочка. Если я уйду, ей будет очень плохо без меня. Я пока не могу уйти. Я по вас очень скучаю, помню вас и очень люблю. Не сомневайтесь. А папе прямо так и передай, что маму искать не нужно, у неё всё хорошо. То, что я здесь, – это так надо.
7
Это первый Новый год, который я встречаю не дома. Незадолго до полуночи я звоню домой, но не могу дозвониться: телефон то занят, то никто не подходит. Я оставляю короткое сообщение на автоответчике:
– Дорогие мои Ваня, Машенька, Эдик. Я поздравляю вас с Новым годом. Простите, что меня нет с вами. Но в моих мыслях я с вами, я желаю вам счастья, тепла, спокойствия. Пусть у вас всё будет хорошо. У меня тоже всё хорошо. Не волнуйтесь обо мне. Машенька, прости меня за всё, что я сделала не так. Я тебя очень люблю. Я всегда думаю о тебе. Всего вам хорошего, целую вас.
Кажется, это послание очень похоже на открытку Алисы.
Лиза счастлива. У неё зимние каникулы, и она не отходит от меня ни на шаг, всюду бегает за мной хвостиком. Нет смысла отрицать: я люблю её, я не в силах с ней расстаться.
В рождественскую ночь валит такой густой снег, что не видно ничего вокруг дома. Лиза давно спит, а мы с Вадимом сидим в гостиной. Мигают цветные лампочки на ёлке, в доме тихо.
– Спасибо вам за эти праздники, – говорит Вадим.
На его голове – цветные отблески елочной гирлянды.
– По-моему, «вы» звучит как-то глупо, – говорю я. – Мы уже столько времени живём под одной крышей, а всё ещё выкаем друг другу.
Вадим улыбается.
– Что же вы предлагаете?
– Давайте перейдём на «ты».
– Вот так сразу и перейдём?
– Ну, давайте выпьем на брудершафт. После этого ритуала уж точно переходят на «ты».
Вадим приносит два бокала охлаждённого шампанского. Я встаю, беру один, и мы, соединив кольцом руки, пьём на брудершафт.
– Ну вот, теперь можно говорить друг другу «ты».
– Ещё нет, – улыбается Вадим. – Теперь надо поцеловаться. Только после этого будет можно.
Его губы тянутся ко мне. Сначала – тёплое осторожное прикосновение, как бы примеряясь, а потом – мокрая, щекотная и чуть шершавая ласка: поцелуй вдовца.
– Вот теперь можно на «ты». Ты останешься с нами, Натэлла? Ты нужна Лизке.
– А тебе?
Его губы снова приближаются.
– И мне тоже.
продолжение: http://www.proza.ru/2010/01/14/1431