8
В клубе «Атлантида» аншлаг: сегодня выступает Йоко с новым номером. Она в ковбойской шляпе, и на ней грязно-кофейный облегающий костюм с бахромой, едва прикрывающий её стройное и гибкое, как лиана, тело. Она соблазнительно вращает лассо то вокруг себя, то над головой, то стоя посередине петли. Сверкают стразы, пляшет бахрома, а чёрный шёлк её волос живёт какой-то своей жизнью: то струится водопадом вниз, то взлетает выше плеч, то метёт кончиками подиум.
Я сажусь к бару и заказываю стакан пива. Я не могу оторвать взгляда от извивающейся на подиуме фигуры Йоко. Она дразнит разгорячённых зрителей своим задом, обтянутым чёрными кожаными трусиками с заклёпками, слышится возбуждённый мужской рык, и мне становится немного страшно за неё: что если эта исходящая похотью толпа бросится на неё? Но нет, ничего такого не происходит – все только завороженно глазеют и пускают слюни.
Номер завершается эффектно и неожиданно: петля лассо взвивается над головами зрителей, и один счастливчик оказывается заарканенным. Ему выпадает особая честь: ему дозволено дотронуться до Йоко. Я спрашиваю у бармена:
– А как пройти к менеджеру клуба?
Я на всякий случай справляюсь, как менеджер выглядит – во избежание путаницы, и мне дают его особую примету: он лысый. А ещё я узнаю его имя: Феликс.
Кабинет менеджера находится на втором этаже. Дверь прикрыта неплотно, и слышны мужские голоса и смех: рассказывается сальный анекдот. Я осторожно приоткрываю дверь пошире и заглядываю.
То, что я там вижу, называется «найди Феликса»: в сумрачно освещённом, с тёмными стенами и полном табачного дыма кабинете собралось трое лысых. Они расположились вокруг невысокого стеклянного столика, на котором красуется початая бутылка виски с хороводом стаканов, блюдце с тонко нарезанным лимоном, пепельница, полная окурков, и нарезка ветчины. Двое, в костюмах, развалились на светло-бежевом диванчике, а третий, в облегающей футболке защитного цвета и белых джинсах, сидит в кресле, закинув ногу на ногу – его щиколотка лежит на колене, и виден сапог из змеиной кожи с цепочкой вокруг пятки. Все трое не обременены шевелюрой: у двоих на диванчике черепа покрыты двухмиллиметровой щетиной, а у типа в сапогах из змеиной кожи голова гладко выбритая, голубоватая. Ещё на его лице красуются узкие прямоугольные очки и маленькая тёмная бородка, а его верхняя губа бритая. В глубине кабинета стоит стол с кожаным креслом и компьютером, но за ним никто не сидит. Кто же Феликс? Они все лысые! Приглядевшись, я замечаю, что двое на диванчике – близнецы, они и ржут одинаковыми голосами. Мне почему-то кажется, что Феликс одним из них быть не может, и я, глядя на субъекта с бородкой и в очках, говорю:
– Извините, что прерываю ваше приятное общение… Мне бы поговорить с Феликсом.
Тип с бородкой весьма развязно отзывается, улыбаясь и щурясь за стёклами очков:
– Да-да? Чем могу быть полезен?
Значит, я правильно угадала: из троих лысых Феликсом является именно он. Я скромно вхожу, как могу, изображаю обаятельную улыбку.
– Здравствуйте. Меня зовут Натэлла. Я вот по какому делу…
– Ах, так вы по делу! Какая жалость! – восклицает Феликс, не дослушав меня. – А я думал, вы к нам просто – на огонёк… Вы бы очень украсили нашу компанию. Привнесли бы, так сказать, струю прекрасного.
Сомневаясь, стоит ли сейчас говорить с ним о деле, – на столе бутылка виски – я всё же ненавязчиво гну свою тему:
– И всё-таки… Понимаете, я ищу работу. Вам не требуется обслуживающий персонал? Ну, бармен или уборщица?
Феликс щиплет себя за бородку и возводит глаза к потолку.
– Гм! Требуются ли нам бармены и уборщицы? – повторяет он, как будто читая драматической монолог («Быть или не быть?»). – Они всегда требуются, милая Натэлла. Значит, вы у нас претендуете на одну из этих замечательных должностей?
– Ну, в общем, если можно, – говорю я.
Лысые близнецы, скаля лошадиные зубы, откровенно разглядывают меня. Если хотя бы один такой приснится во сне, можно проснуться в холодном поту, а тут их целых двое! Феликс тоже мерит меня оценивающим взглядом и неожиданно говорит:
– Натэллочка, а вы не могли бы ваш плащик снять и этак повернуться вокруг своей оси?
– А это обязательно? – хмурюсь я.
– Я вас очень прошу, – говорит Феликс, подаваясь в своём кресле вперёд.
Я снимаю плащ и, держа его в руке, поворачиваюсь вокруг себя. Феликс принимается отчаянно щипать себя за бородку.
– Гм, гм, да! Значит, вы, милая девушка, с такими данными жаждете стать уборщицей? Занятно, занятно. И давно у вас, позвольте спросить, такое желание?
– Мне просто нужна работа, – говорю я. – Любая. Опыта работы барменом у меня нет, но я легко обучаюсь. Если вам не нужен бармен, я согласна стать уборщицей.
– Толик, Лёлик! – обращается Феликс к лошадинозубым близнецам. – Вы тоже видите это, или у меня одного глюки?
Толик и Лёлик только скалятся и ржут, ничего умного от них не слышно. Я говорю им:
– Молодые люди, что вы тут находите смешного? – Феликсу: – А вы, уважаемый Феликс, если вам не нужны работники, то так и скажите прямо, и я больше не буду отнимать у вас время.
– Ух ты, ух ты! – смеётся он. – А у нас ещё и характер! Замечательно… Натэлла, вы не обижайтесь. Просто я слегка… Как бы это сказать? В осадке, что ли. Такая девушка, как вы – и уборщица? Я бы вас танцовщицей взял, причём немедленно. Знаете, вы мне кого-то напоминаете… Не припомню, кого. Я серьёзно, ваше место – на экране или, на худой конец, на обложке журнала… Со шваброй в руках я вас как-то не могу представить, простите. В нашем клубе есть одна звезда, Йоко. Так вот, вы, Натэлла, пожалуй, можете сравниться только с ней.
– Я танцевать не обучена, – сухо говорю я.
– Но вы же сказали, что легко обучаетесь? – парирует Феликс.
Я не успеваю ничего ответить: входит Йоко.
– Привет, мальчики, – здоровается она. – Я не помешала?
– О, кто к нам пожаловал! – громко и развязно отзывается Феликс. – Как ты можешь кому-то помешать, Боже мой! Заходи, заходи, мы тебе всегда рады.
Он целует Йоко ручку, она присаживается на подлокотник его кресла и только тогда узнаёт меня.
– А это что за явление? – усмехается она.
– Вот, познакомься, – говорит Феликс. – Явление по имени Натэлла. Пришла устраиваться уборщицей или барменом. Скажи, ведь абсурд какой-то!
Взгляд непроницаемых японских глаз Йоко – задумчивый и загадочный. Они поблёскивают из-под полей белой ковбойской шляпы, красиво очерченные чёрной каймой ресниц.
– Да, нелепо, – говорит она.
Феликс, целуя пальцы Йоко, говорит:
– О, жемчужина моей души… Непревзойдённая примадонна и звезда «Атлантиды». Согласись, ведь эта девушка – не огранённый алмаз. Ведь она могла бы танцевать у нас и приносить нам ещё больше прибыли.
Йоко смеётся и отнимает у него руку.
– И составить мне конкуренцию? Вот уж нет.
– Ну, что ты говоришь, – подлизывается Феликс. – Ты всегда будешь вне всякой конкуренции. Ты первая, и всегда будешь первой. Я тут подумал… Может, ты могла бы дать ей несколько уроков? Мы бы посмотрели, на что она способна, а потом решили бы, принимать её или нет.
Йоко снимает шляпу и обмахивается ею.
– Собственными руками подготовить себе смену? – усмехается она. – Ты меня убиваешь, Феликс.
– Ну, я тебя прошу…
Йоко бросает шляпу на колени Феликсу.
– Хорошо. А она согласна? Вы у неё спрашивали? Она хочет быть танцовщицей?
Все смотрят на меня, в том числе лошадинозубые Толик и Лёлик.
– Можно попробовать, – говорю я.
9
На подготовку пробного номера Феликс даёт мне неделю. Вместе с Йоко мы придумываем завораживающий, гипнотический танец в восточном стиле, костюм для него Йоко даёт мне из своих резервов.
– Когда-то я пробовала создать что-то подобное, но номер почему-то не имел успеха. Я так больше и не танцевала в этом костюме. Посмотрим, может, у тебя такой танец прокатит.
Я слегка напрягаюсь, подозреваю подвох. Почему номер, провалившийся однажды у Йоко, должен иметь успех в моём исполнении? Может быть, Йоко просто хочет на корню пресечь появление конкуренции? Когда-то давно, в прошлой жизни, до переноса, я увлекалась танцем живота, и это очень помогает мне в создании этого номера. Он сложен для исполнения, текучесть и живость ртути сочетается в нём со змеиной гибкостью, но моё новое тело повинуется мне прекрасно.
– Да тебя практически нечему учить, – говорит Йоко. – Ты сама мастер, каких поискать. Единственное, что я могу тебе посоветовать, – это больше раскованности и секса. Именно на это зритель и пришёл смотреть.
Я решаю не лгать Вадиму и рассказываю, на какую работу я собираюсь устраиваться. Он относится к этому неожиданно спокойно, но ставит два условия, угадав мои собственные намерения: только танцевать и не показывать лицо. А ещё он желает видеть каждый мой танец – дома, один на один. Свой первый пробный танец я показываю ему, когда Лиза в школе, и он одобряет его. Неожиданно он изъявляет желание принять участие в его создании: он откуда-то приносит старую бутафорскую саблю в ножнах, усыпанных разноцветными каменьями – обычное стекло, но выглядит, как драгоценные камни. В последний день перед демонстрацией мой танец принимает свой окончательный вид: я добавляю к нему манипуляции саблей. Я вращаю ею, перекидываю из руки в руку, а на самом последнем аккорде музыки имитирую рубящий удар, который для пущего эффекта выполняю с подскока с разворотом. Если бы сабля была остро заточена, таким ударом можно было бы разрубить человека.
Я прихожу за час до открытия клуба. Ещё нет ни одного посетителя, только за столиком, ближайшим к подиуму, сидит Феликс и ещё какой-то смуглый усатый мужчина средних лет, с проседью, в дорогом костюме и при галстуке. Я подхожу и здороваюсь. Мужчина с проседью – владелец клуба; он пожелал лично присутствовать на просмотре.
– Ну, показывай, Натэллочка, что у тебя, – фамильярно обращается ко мне Феликс. – Смотри, не подведи – я так расхвалил тебя Рашиду Мухамедовичу, что он лично пришёл тебя посмотреть.
За ди-джея – Йоко. Я отдаю ей фонограмму и иду переодеваться, а про себя думаю: Рашид Мухамедович! Кажется, идея с восточным танцем должна попасть в точку. С другой стороны, я должна станцевать безупречно, чтобы угодить искушённому вкусу хозяина.
Я облачаюсь в костюм и поднимаюсь на подиум. Моё лицо скрыто полупрозрачным голубым покрывалом, видны только глаза. Саблю в ножнах я несу в руке. Раздумывать некогда – фонограмма уже звучит, и я, положив саблю на край подиума, бросаюсь в танец. Сначала он медленный, зачаровывающий, текучий, а в середине музыка совсем замедляется, почти замирает. В этот момент я выхватываю саблю из ножен, и музыка неожиданно выплёскивается и льётся, быстрая, как порожистая река. Начинается мой танец с саблей. Я верчусь, покрывало развевается за спиной, сабля сверкает, рассекая воздух. Музыка убыстряется, я тоже ускоряюсь, вращаю саблю то одной рукой, то другой. Вот последние десять секунд композиции: в течение восьми я верчусь волчком, а последние две – завершающий удар. Я намеренно делаю это движение в сторону хозяина, и он так подаётся всем телом назад, что опрокидывается на пол вместе со стулом кверху ногами – только лакированные туфли сверкнули. Музыка стихает. Над столиком появляется серебряная голова хозяина с выпученными глазами.
– Ай, шайтан! – бормочет он.
– Рашид Мухамедович, вы в порядке? – бросается к нему Феликс.
Хозяин поднимается на ноги с ошарашенным видом, поправляет съехавший на сторону галстук. Феликс смеётся:
– Ну, что я вам говорил, Рашид Мухамедович? Конечно, я обещал вам, что вы упадёте в переносном смысле, а не в прямом…
Хозяин садится на своё место, залпом выпивает свой коньяк и выносит вердикт:
– Она должна здесь работать.
10
Мой псевдоним – Маска. Это потому, что на моём лице всегда чёрная полумаска с блёстками, в каком бы костюме я ни была. А костюмов у меня много, к каждому номеру свой. Все номера я ставлю себе сама.
Я работаю три раза в неделю: вторник, четверг, суббота. Я приезжаю в «Атлантиду» уже в маске и снимаю её только по дороге домой. Меня часто просят: «Маска, покажи лицо!» Но я никогда не снимаю свою маску.
Я только танцую. Начав работать, я сразу поставила условие: интим-услуг я не оказываю. Я их никогда не оказываю, хотя, не скрою, предложения поступают. От некоторых особо настойчивых приходится даже отбиваться – тут мне сгодились мои навыки в айкидо. Некоторые просят массаж, но я не ведусь на это. Я знаю, чем заканчивается такой массаж. Пару раз Феликс мне слегка попенял:
– Ну, что ты такая неуступчивая… Была бы дополнительная статья доходов.
Один раз он всё-таки пытается продать меня богатому посетителю, который захотел со мной уединиться, суля большие деньги. Результат: похотливый богач в нокдауне, денег не получаю ни я, ни Феликс. Мне такие деньги и не нужны, а вот Феликс недоволен.
– Такую крупную рыбу упустили!
Я говорю:
– Если ты так хотел выкачать из него деньги, сам бы и обслужил его.
Феликс злобно щиплет свою бородку.
– Не знаю, сколько ещё я смогу терпеть твои капризы. Я их терплю лишь постольку, поскольку на тебя идут люди. По вторникам, четвергам и субботам у нас вдвое больше народу.
С Йоко мы выступаем в разные дни. На неё тоже идут, но по подсчётам Феликса, она собирает несколько меньше зрителей, чем я: мой рейтинг оказался на десять процентов выше. Хотя она работает в другие дни, по вторникам, четвергам и субботам её тоже можно увидеть в клубе – в качестве посетителя. Чаще всего она сидит у стойки бара и пьёт. Она смотрит все мои выступления, а сразу после моего номера уезжает.
Два часа ночи. Моё субботнее выступление завершено, я переодеваюсь и, не снимая маски, выхожу из клуба. Я иду к своей машине. Открывая дверцу, я вижу краем глаза стройную фигуру, выходящую из-за соседней машины. Красный огонёк сигареты. Она идёт ко мне, походка нетвёрдая, в руке поблёскивает бутылка – не разберу, чего. Бледное японское лицо, в глазах – тёмная пустота.
– Ты как призрак. Я тебя вижу, узнаю, но дотронуться не могу.
У неё странный, глухой голос.
– Йоко, может, тебя подвезти? – предлагаю я. – Ты же не сядешь за руль в таком состоянии.
Её маленький рубиновый рот улыбается, но в глазах по-прежнему жуткая бездонная пустота. Смотрит сквозь меня.
– Йоко, ты набралась. Давай, я подвезу тебя, а машину заберёшь завтра.
Она дотрагивается пальцами до маски, слегка пошатывается.
– Сними… Пожалуйста. Я хочу увидеть твоё лицо.
Апрельский сырой сумрак липнет к моим щекам. Я снимаю маску, она смотрит. Тёплые влажноватые пальцы гладят мою щёку.
– Алиса…
Я порываюсь сказать, но её палец прижимает мне губы.
– Ш-ш… Не говори, я знаю, – шепчет она. – Ты не она. И это самое страшное.
Она идёт прочь. Я цепляюсь за её бутылку.
– Ну, хоть не пей больше!
Бутылка остаётся у меня в руке. Йоко садится в свою машину и отъезжает со стоянки.
Я смотрю на этикетку. Крепкий джин. Его осталось полбутылки.
А во вторник Феликс встречает меня леденящей душу новостью: Йоко погибла, разбилась на машине. Это случилось как раз в ночь с субботы на воскресенье, в три часа. Я была последней, кто видел её живой.
– Ты осталась нашей примадонной, – говорит Феликс. – Ты и она – вот два лакомых кусочка, на которые клюёт народ. Вернее, она уже – была…
Он срочно подыскивает новую девушку, а пока он её не найдёт, он просит меня поработать в дни Йоко. Да, будет немного внапряг, но это всего какая-нибудь неделя – минимум, за который он может подыскать что-то стоящее, а не первую попавшуюся… Гм, гм, Феликс извиняется за оскорбляющее женский пол слово. Но это действительно так, он должен найти Йоко достойную замену. Конечно, такую, как она, найти невозможно, но это должно быть, по крайней мере, что-то, что могло бы хоть в какой-то степени сравниться с Йоко.
– Извини, Феликс, – говорю я. – Я сегодня беру отгул. Ты меня просто подкосил этой новостью.
Феликс ворчит, но отпускает меня, хотя и с большой неохотой. И прибавляет, чтобы завтра я вышла, чтобы отработать за Йоко. Я обещаю.
Я сажусь в машину, но тронуться с места почему-то не могу. Если бы я тогда настояла, не отпустила её, не позволила ей садиться за руль пьяной, она, быть может, была бы сейчас жива, и Феликсу не пришлось бы срочно подыскивать что-то, что могло бы хоть в какой-то степени сравниться с Йоко.
В бардачке у меня так и осталась её бутылка, до половины полная крепкого пятидесятиградусного джина. Я делаю обжигающий глоток.
Сволочь, он сказал даже не «кто-то», а «что-то».
Кто-то стучит в стекло. Охранник стоянки. Маячит мне, что нельзя распивать. Я показываю средний палец. На дне бутылки плескаются всего несколько глотков джина.
Мне мучительно плохо. Тошнота, головная боль, слабость. Сжимаю губы: они всё ещё слегка онемевшие. Значит, я ещё не совсем. Где это я? Одеяло, пижама, занавески, розовый рассвет за окном, чистая голубизна неба.
– Ну, что? Воды хочешь?
Вадим. Он стоит в дверях, смотрит на меня. Мой пересохший язык ворочается во рту, выдаёт скомканную кучу хрипло-кислых звуков:
– Это-как-я-тут-оказалась?
– Тебя привёз какой-то тип в очках и с бородкой, – отвечает Вадим.
Феликс. Сволочь поганая, для него мы – «что-то». Не первую попавшуюся ***. Вонючий козёл.
Вадим подносит мне стакан минеральной воды. Шипучая солоноватая жидкость прохладно царапает горло. Я бормочу «спасибо» и падаю на подушку.
– Как тебя угораздило? – спрашивает Вадим, присаживаясь рядом. – Что за гадость ты пила?
– Не помню, что-то очень крепкое.
– Ты так кричала, что разбудила Лизу. Она очень испугалась. Я еле успокоил её.
Я со стоном натягиваю себе на голову одеяло. Вадим говорит:
– Ты ругалась. Такие слова говорила…
– Лиза всё это слышала?
– Я не мог укладывать тебя и одновременно зажимать ей уши. Я отправил её в комнату, но ты кричала всё это очень громко. Кажется, она узнала много новых слов.
– Чёрт…
– Ты такое орала, что «чёрт» по сравнению с этим – комплимент.
– Вадик, прости.
– А ещё ты кое-что сказала… Я не совсем понял. Ты сказала: «Она любила Алису».
Ты как призрак. Ты – не она, и это самое страшное.
– О ком ты говорила? Кто любил Алису?
Я не знаю, куда деваться от строгого, вопросительного взгляда Вадима. Если Алиса не хотела, чтобы он знал об этом, то имею ли я право ему рассказывать?
– Вадик, извини… Я несла всякую чушь. Я была не в себе, пьяная. Забудь.
Он настойчиво заглядывает мне в глаза.
– Нет. Если это касается Алисы, то я должен знать. Это не чушь, я чувствую.
– Вадик, не надо. Помни её такой, какой ты её помнишь, большего тебе знать не нужно.
– Нет уж. Сказала «а», говори и «б». Ты обмолвилась, и я теперь от тебя не отстану, пока ты не скажешь правду. Или ты хочешь, чтобы я сам всё разузнал? Я уже догадываюсь, где надо искать.
Я сажусь в постели.
– Нет, Вадик, не надо искать. Я сама скажу. Но то, что ты услышишь, не обрадует тебя…
– Давай без предисловий, – перебивает он.
– Хорошо, как хочешь. Так вот… Вадик, прости, мне нелегко тебе говорить такое про твою покойную жену.
– Говори, что бы это ни было.
– Ладно… Алиса тебе изменяла. Не с мужчиной. У неё была женщина. Танцовщица из «Атлантиды».
Брови Вадима расправляются, он встаёт и с усмешкой отходит к окну. Любуясь чистым рассветным небом, он говорит:
– Так вот ты о чём… А я думал, это что-то серьёзное.
– Так ты… знал? – поражаюсь я.
Вадим поворачивается ко мне лицом. Он так спокоен, что я не верю своим глазам.
– В Алисе было столько любви, что она не знала, куда её девать. Она изливала её на нас потоками, но всё равно оставалось ещё очень много. Она восхищалась красотой в любых её проявлениях. Она любила красивые украшения, одежду, картины, бабочек, цветы. И красивых девушек. Быть постоянно в состоянии влюблённости было ей необходимо. Она не могла без этого жить. И с этим ничего нельзя было поделать. Оставалось только принимать её такой, какая она есть.
– Похоже, ты многое ей позволял, – усмехаюсь я. – Неужели ты ни капельки не ревновал к этим её увлечениям?
– Она всегда возвращалась к нам, – говорит Вадим. – Она говорила, что мы – её тихая гавань в бурном океане жизни.
– А ты не боялся, что у неё может случиться что-то серьёзное? Что она может влюбиться так, что больше не вернётся к вам?
Вадим задумчив. Он раздвигает занавески пошире и открывает окно. В комнату льётся свежая холодная струя воздуха, и я натягиваю на себя одеяло, а Вадим стоит перед окном и вдыхает полной грудью.
– Всё могло случиться, – говорит он после некоторого молчания. – Но не думаю, что она была способна предать Лизку. Для неё Лизка была маленькой богиней.
Я говорю:
– С этой девушкой Алиса встречалась полтора года. По срокам это не похоже на кратковременное увлечение.
Вадим слегка хмурится, закрывает одну створку окна.
– В самом деле, полтора года? Хотел бы я посмотреть на эту девушку. Что в ней такого, что Алиса потратила на неё столько времени?
– Ты уже не можешь на неё посмотреть, – говорю я. – Она погибла. Разбилась на машине в ночь с субботы на воскресенье.
– И поэтому ты напилась?
– Да. Это потрясло меня. В ту ночь я видела её. Видела, как она села за руль. Она много выпила. Я хотела её остановить, но она меня не послушала. Если бы я её остановила, она была бы сейчас жива. Вадик, если бы ты видел, как она на меня смотрела, ты бы понял, что я сейчас чувствую.
– Ты думаешь, что у них с Алисой было что-то серьёзное?
– А ты сам как думаешь? Полтора года – это многовато для небольшого увлечения.
Вадим улыбается и качает головой.
– Нет, я не верю в это. Если бы это было действительно так серьёзно, как ты думаешь, Алиса давно бы подняла этот вопрос. При всей своей скрытности она была на удивление честной с теми, кто был ей небезразличен. Нет, я не думаю, что у неё были по отношению к этой девушке какие-то серьёзные намерения. Я допускаю, что она ей нравилась. Даже очень нравилась. Но ничего серьёзного там быть не могло.
– Что ж, – усмехаюсь я. – Я всё тебе рассказала. Думай так, как тебе удобнее. Кстати… Сегодня мне на работу. Пока Феликс не найдёт этой девушке замену, мне придётся поработать сверх моего графика.
– Что ж, надо так надо, – пожимает плечами Вадим.
– Проблема в том, что моя машина осталась на стоянке.
– Ты хочешь, чтобы я отвёз тебя?
– Если тебе не трудно.
– Мне не трудно.
– Спасибо, Вадик.
Он приносит минералку и идёт готовить завтрак. Мне есть совсем не хочется – меня мутит, но Лизу нужно покормить перед школой. Она заглядывает ко мне в комнату – босая и в пижаме. Я протягиваю ей руку:
– Иди сюда.
Она подбегает и забирается на кровать. Прижимаясь ко мне своим маленьким тёплым тельцем, она настороженно всматривается мне в глаза.
– Всё уже нормально, малыш, – заверяю я её. – Я уже почти пришла в себя. Думаю, к твоему возвращению из школы я буду в порядке.
Она мнётся, смущённо отводит глаза и тихо спрашивает:
– Мама, а кто такой «м***ак»?
Я хмурюсь.
– Откуда ты знаешь такое слово?
– Ты его сказала ночью. Ты говорила много всяких нехороших слов.
Теперь смущаюсь я. Нет, надо держать себя в руках: больше никаких пьяных возвращений.
– Это очень нехорошее слово, Лизанька. Никогда его не говори.
– А кого так называют?
– Ладно, скажу. Только обещай никогда это слово не говорить.
– Обещаю.
– Ну, в общем… Это значит – очень, очень плохой дяденька.
– Это тот, с которым ты приехала? Такой лысый, в очках?
– Неважно, моя красавица. Беги на кухню, там папа готовит что-то вкусное.
продолжение: http://www.proza.ru/2009/11/29/189