1.39. Сбежавший труп
Кутаясь в простыню и дымя сигаретой, я сидела на стуле в тёплом кабинете, а за столом передо мной расположился строгий дяденька в форме и слушал мои сбивчивые объяснения.
– Так, так... Очень интересно. Какие необыкновенные приключения! – заметил он не без иронии. – Что пили?
– Ничего! – ответила я возмущённо. – Вот, оцените сами.
И я испустила в его сторону долгий выдох.
– Не надо, не надо, – поморщился он. – Если ничего не пили, почему шли по улице в таком виде?
– Да говорю же, я прямо из морга! – воскликнула я, удивляясь его непонятливости. – Я была дома, в своей постели, а очнулась там... На столе. Ещё немного – и меня бы вскрыли! Простынка эта на мне была, когда я пришла в себя на столе – ну, ею и пришлось довольствоваться. Про одежду я как-то... не подумала. Не знаю, почему... Наверно, плохо соображала. А когда вспомнила, я уже была далеко. И всё вокруг мне казалось незнакомым... Никак не могла сориентироваться, в какую сторону идти. Ну, тут ваши сотрудники меня и... гм, подобрали. Вот.
Строгий дядя в форме ухмыльнулся.
– Всякое в жизни видел, но такое... Значит, говорите, из морга? А я вот возьму сейчас и туда позвоню. Что они мне там скажут?
– Что от них сбежал труп, – усмехнулась я.
Иронически улыбаясь, дядя поднял трубку и набрал номер. Представился по всей форме, назвавшись лейтенантом Стрельцовым, и задал вопрос...
От того, что ему сказали в трубку, он изменился в лице. Ироническая улыбочка исчезла.
– Ага... Ага. А приметы можете дать? Ага... Так. – Лейтенант Стрельцов окинул меня пронзительным и цепким профессиональным взглядом. – Вас понял. Спасибо. Да, мы этим как раз уже занимаемся. До свиданья.
Положив трубку, он долго на меня смотрел, барабаня пальцами по столу, потом проговорил:
– Ну, пока что ваша версия подтверждается. Из морга действительно пропал труп. Имя, фамилия и приметы совпадают.
– Ну вот, а я что говорю! – подхватила я обрадованно. – Этот пропавший труп – я. То есть, я не труп, конечно, поскольку сижу здесь и с вами разговариваю... Просто вышла ошибка.
– Н-да, ошибки случаются всякие, – глубокомысленно согласился лейтенант Стрельцов. – Ещё на документики бы ваши взглянуть, чтоб уж совсем всё стало ясно...
– Послушайте, можно мне позвонить домой? – взмолилась я. – Я устала, замёрзла, есть хочу! Мне бы хоть одежду принесли... Не буду же я и дальше находиться в таком виде! Ну, и паспорт заодно. Он у меня дома.
– На звонок вы право имеете, – проговорил лейтенант Стрельцов.
Итак, мне было позволено воспользоваться телефоном. Но об этом отдельно.
1.40. Звонок домой
Когда Алла услышала в трубке мой голос, до меня донеслись какие-то хрипы и глотательные звуки. Потом я услышала дрожащий голос отца:
– Да... Кто это?
– Папа, это я. Что это значит? Ведь я же просила никого не вызывать, а просто дать мне отлежаться! Зачем вы сдали меня в морг? Это уж слишком!
Я снова услышала такие же глотательные звуки. Спохватившись, я воскликнула:
– Папа, папочка, не пугайся, всё нормально! Я звоню из милиции. Меня задержали, потому что я шла по улице из морга в одной простыне. Пожалуйста, ты не мог бы приехать и привезти мне какие-нибудь мои вещи, чтобы одеться?
Послышались всхлипы.
– Лёля... Лёлечка... Доченька, это ты?
– Папа, да говорю же тебе, я! Кто же ещё? Я жива, всё хорошо.
– Жи-жива?.. Лё... Лё-ля! – Последнее слово было произнесено почти шёпотом и разделено пополам сдавленным рыданием.
Это были последние членораздельные звуки: дальше последовали одни всхлипы, междометия, обрывки слов. В присутствии постороннего человека, слушающего разговор, мне было неловко проявлять чувства, и я успокаивала отца довольно грубовато.
– Пап, ну перестань. Ну, всё. Ну, хватит. Возьми себя в руки. Ты всё понял? Привези мне одежду. И обувь, конечно. Да, и ещё мой паспорт захвати. Не забудь! И побыстрее, если можешь, ладно? А то я тут в таком непотребном виде, что со стыда сгореть можно.
1.41. Отец и дочь
На время, пока я ждала приезда отца, меня гостеприимно приютила камера, а лейтенант отнёсся ко мне сочувственно и гуманно: он выдал мне какой-то старый мужской плащ, чтобы я могла прикрыться. Обернув вокруг тела простыню наподобие саронга, сверху я надела этот серый балахон и туго подпоясалась. Ноги мои, увы, оставались босыми и весьма мёрзли, а камера была не самым уютным на свете помещением, но я почти не замечала неудобств: меня утешала мысль, что скоро я буду дома. Ведь то, что я была жива, дышала, разговаривала, и мне больше ничего не мерещилось, означало, что я перетерпела ломку. У меня получилось! Пусть я непонятным образом оказалась в морге, но я всё-таки выжила.
И вот, свобода: дверь камеры открылась, и я выпорхнула в коридор. В кабинете сидел отец – бледный, с покрасневшими глазами, держа на полу между ботинок пакет с одеждой. Увидев меня в мужском плаще с чужого плеча и с босыми ногами, он привстал, и его губы затряслись. Предвидя, что он сейчас кинется меня обнимать, я остановила его:
– Папа, не надо. Дома поговорим.
Боюсь, я была с ним несколько сурова. Лейтенант Стрельцов сказал уже вполне добродушно:
– Штрафовать вас не будем, ограничимся предупреждением. Ну, одевайтесь и можете быть свободны.
Легко я отделалась...
Он вышел за дверь, а я протянула руку к пакету с вещами. Но отец, стоило нам остаться вдвоём, шагнул ко мне с трясущимися губами и произнёс рыдающим шёпотом:
– Лёлечка...
Как я ни старалась, я не смогла уклониться от его объятий. Он гладил моё лицо, разглядывал, ощупывал и шептал со слезами на глазах:
– Живая... Живая!
– Ну конечно, живая, папа, – сказала я немного нетерпеливо. – Поторопились вы меня хоронить. Ну, всё, дай мне одеться. Дома поговорим.
1.42. Я дома
В прихожей горел свет, под люстрой стояла Алла, бледная и напряжённая, как будто готовилась увидеть призрак.
– Ну что, уже похоронила меня? – сказала я насмешливо. – А я ещё поживу. – Сбросив с ног сапоги и повесив куртку, я спросила: – У нас есть какая-нибудь еда? Я голодная как зверюга.
Алла растерялась. Делая руками какие-то жесты, она пробормотала:
– Я там... У меня... Я могу... Картошку будешь?
– Давай всё, что есть, – ответила я. – Я готова быка сожрать.
Пока потрясённая Алла хлопотала на кухне, я забралась в ванную и с наслаждением встала под струи горячей воды. После всех моих приключений помыться было просто необходимо. Из ванной я вышла освежённая и словно заново родившаяся, а отец и Алла уже сидели за столом.
– Я сейчас! – сказала я.
Моя постель была даже не убрана, всё осталось так, будто я и не покидала дом. Надев халат и замотав мокрые волосы полотенцем, я пришла на кухню, где стол ломился от яств. Жареная картошка, солёные огурцы с помидорами, колбаса, салат с квашеной капустой, маринованные грибочки – от всего этого у меня слюнки потекли, и я быстренько уселась за стол. Подцепив вилкой склизкий коричневый грибочек, я поднесла его к носу и ощутила крепкий, острый, осенний аромат. Отправив его в рот, я послала ему вдогонку немного жареной картошки. Восхитительно! Никогда не ела ничего вкуснее.
– Ну, а вы что? – обратилась я к отцу с Аллой. – Всё просто объеденье.
Отец пробормотал:
– Кушай, Лёлечка, кушай... На здоровье.
Глаза у него были на мокром месте. Я шутливо упрекнула:
– Папа, мужчина ты или кто? Ну, чего ты размок? Я жива, со мной всё в порядке.
Он смущённо заулыбался, смахивая пальцем слёзы, а я заметила на столе бутылку водки, распечатанную и чуть початую. Показав на неё кивком, я спросила:
– Это что? Уже поминки справлять собрались?
Отец замялся с ответом. Я сказала:
– Ладно, наливай.
Как ни была потрясена Алла, она всё же сделала недовольную мину, но отец поставил три стопки и наполнил их. Подняв свою, он сказал:
– Ну... За воскрешение Лёлечки.
Мы с ним махнули, а Алла пить не стала. Я налегла на еду: всё было замечательно вкусным. Ещё никогда в жизни я не ела с таким удовольствием, как сейчас. Уплетая за обе щеки картошку, я похрустывала огурчиком, отправляла в рот грибочки один за другим, а отец смотрел на меня и улыбался, влажно поблёскивая глазами. Картошка у меня на тарелке закончилась, и он спросил:
– Добавки?
– Угу, – промычала я с набитым ртом.
Он положил мне ещё картошки пополам с капустным салатом. Я сказала:
– Пап, ты сам-то ешь.
Отец погладил меня по плечу, потом вдруг привлёк к себе и стал чмокать то в щёку, то в висок, то в нос.
– Ну чего ты, пап.
Он налил по второй стопке. Теперь уже я положила ему на тарелку картошки, подвинула огурцы и колбасу.
– Папа, ешь. Надо закусывать.
Алла посидела с нами совсем недолго и ушла, так и не выпив своей стопки. От отца я узнала, как всё было. В соответствии с моим наказом, он не вызывал «скорую» до последнего, но когда я начала хрипеть и задыхаться, он испугался и всё-таки вызвал. Когда бригада приехала, я уже перестала дышать, остановилось и сердце. Попытки реанимировать меня были безрезультатны, и врачам не оставалось ничего, как только констатировать смерть. Рассказывая об этом, отец вытирал слёзы. Я погладила его по руке.
– Давай выпьем.
Мы выпили, и отец сказал сдавленным и дрожащим голосом:
– Когда раздался этот звонок... И когда я услышал твой голос, я подумал, что ты... с того света звонишь.
– Пап, на том свете нет телефонов, – сказала я ласково.
– Господи, это же чудо... Чудо какое-то!
И отец совсем расклеился. Закрыв лицо руками, он затрясся. Здесь уже не было ни лейтенанта Стрельцова, ни Аллы, и я уже не боялась проявлять чувства. Я обнимала и успокаивала отца, а он, щекотно уткнувшись мне куда-то между ухом и щекой, долго меня не отпускал. Я сама налила по третьей стопке и стала во всех подробностях рассказывать о своих злоключениях. Мы с ним просидели до позднего вечера, пока бутылка не опустела и на кухню не пришла Алла – по-прежнему напряжённая, в шёлковом халате, косясь на меня, как на какое-то чудо-юдо.
– Может, спать пойдёте? Двенадцатый час уже.
– Сейчас, Аллочка, пойдём, – отозвался отец. – Ох и наделала же Лёлька переполоху своим воскрешением!
– Я слышала, – сказала Алла. – Вы так громко разговариваете, что каждое слово слышно. Давайте уже, идите, а мне ещё убрать тут за вами всё надо.
Сытая и осоловевшая, я была настроена благодушно и не стала обращать внимания на её недовольный тон. Отец был тоже захмелевший и счастливый. Пол слегка покачивался у меня под ногами, когда я шла в свою комнату, и я плюхнулась на кровать, но не легла, а села, подвернув по-турецки ноги. Отец присел на мой стул.
– Лёлька, родная, – прошептал он, сжимая и гладя мою руку. – Если б ты знала, что я почувствовал... Что почувствовал, когда они сказали, что ты умерла!
Я погладила его по голове.
– Пап, ну, не начинай опять... Всё уже позади. Я это перетерпела, я смогла. Почти уже отправилась на тот свет, но выкарабкалась. Теперь всё будет хорошо.
Он смотрел на меня исподлобья.
– Лёль... Ты больше не будешь употреблять эту дрянь?
– Нет, папа. Теперь она мне не нужна.
1.43. Первый снег
История с моим исчезновением из морга утряслась, пришлось дать кое-какие объяснения. Не хочу говорить ничего плохого об Алле, но мне кажется, она была бы рада, если бы из морга я отправилась туда, куда обычно все отправляются – на кладбище. Моя мнимая смерть, а потом невероятное воскрешение так подействовали на отца, что он ещё целую неделю ходил как пьяный, хотя было достоверно известно, что он ничего не пил. Алла, хоть некоторое время после этого и молчала, всё же лучше ко мне относиться не стала. Она не верила, что я не принимаю никаких наркотиков. А потом ещё и выяснилось, что она беременна, и отец совсем воспарил на седьмое небо.
Первого ноября пошёл снег. Услышав, что кто-то скребётся в окно, я подняла голову и увидела бледное лицо Эйне. Решив, что впускаю её в последний раз, я открыла рамы, и она вместе с потоком холодного воздуха бесшумно перепрыгнула через подоконник. На её взлохмаченной гриве висели хлопья снега.
– Лёля, – сказала она, впервые за время нашего знакомства назвав меня по имени. – Я знаю, ты всё рассказала отцу. Зачем ты это сделала?
Я пожала плечами. Она прошлась по комнате, остановилась передо мной.
– Не следовало этого делать, – сказала она, и мне от её тона и взгляда стало страшно.
– Он всё равно не поверил, – пробормотала я. – Они с Аллой решили, что я наркоманка.
– Это не имеет значения. Ты не должна была рассказывать о нас.
Эйне, вспрыгнув на подоконник, смотрела на кружащиеся хлопья снега. В такую уже почти по-зимнему холодную погоду под её кожаным жакетом по-прежнему не было ничего: в промежутке между брюками и полой жакета виднелась голая поясница.
– Зря ты это сделала. Человек, узнавший о хищниках, должен умереть.
Она скребла ногтями по подоконнику, сидя на корточках и не глядя на меня. До меня дошёл смысл её слов, и меня словно пружиной подбросило.
– Не смей! Если ты тронешь папу...
Она посмотрела на меня холодными, тёмными и страшными глазами с колючими искорками в глубине.
– То что? – усмехнулась она.
– То я убью тебя, – сказала я.
Она покачала головой.
– Тебе не по силам со мной тягаться.
Не успела я занести руку для удара, как вдруг оказалась на полу, придавленная телом Эйне, с зажатыми, как в тисках, запястьями. Её губы были в сантиметре от моих.
– Тебе со мной не справиться. Я не хочу причинять тебе вред. Сегодня я хотела сказать тебе совсем другое... Лёля. – Она произнесла моё имя полушёпотом, закрыв глаза, и её губы защекотали мне шею. Я помертвела, почувствовав кожей прикосновение её клыков, но она только пощекотала меня ими.
– Пусти меня, дрянь, – процедила я.
Она встала.
– Прости, детка. Я не могла этого предотвратить, это было неизбежно.
Я хотела вскочить, но её сапог ступил мне на грудь и придавил к полу.
– Лучше лежи, а то до добра это не доведёт.
Я скрипнула зубами, пытаясь высвободиться.
– Ненавижу тебя!..
Она горько усмехнулась.
– Мне жаль, Лёля... Ты чересчур привязана к отцу, и совершенно зря. Он всего лишь жертва. А ты другая.
– Нет! – крикнула я, пытаясь выбраться из-под её ноги. – Я не другая и не буду другой!
– Ты другая, Лёля, – повторила Эйне с нажимом. – Уже сейчас другая, хоть и пока ещё человек. Я выбрала тебя, потому что чувствую в тебе это. Ты не должна быть жертвой, и ты ею не будешь, обещаю.
– Не смей трогать папу! – крикнула я со слезами, придавленная её ногой, как червяк.
Помолчав, она сказала:
– Он уже мёртв. Доказательство ты найдёшь на крыльце.
1.44. На крыльце
Я делаю паузу. Я должна описать крыльцо своего подъезда.
Это старое бетонное крыльцо со старыми перилами. Половина перил отодрана, и железные прутья торчат оголённые – четыре штуки. Кто-то, кому было некуда девать свои силы, кстати, весьма недюжинные, согнул эти прутья: три – к земле, а один начал гнуть в другую сторону, но не довёл дело до конца, и прут остался только погнутым в сторону ступенек. Он торчал под весьма угрожающим углом, но никто ничего не делал для того, чтобы привести перила в порядок. Так они и стояли, когда я выбежала на крыльцо.
На припорошенных снегом ступеньках лежала куртка. Я сразу узнала её, и у меня подкосились колени. Да, я узнала её, даже несмотря на то, что она была вся изодрана и в крови. Я прижала её к себе и завыла.
– Папа...
Эйне стояла передо мной.
– Это всё, что удалось вырвать у шакалов.
Впившись зубами в свой кулак, я выла, а по моим щекам катились слёзы. Эйне качала головой.
– Не надо так, Лёля. Не убивайся. Рано или поздно это всё равно бы случилось.
Когда её руки протянулись ко мне, чтобы обнять меня, я оттолкнула её. Тот, кто сгибал железные прутья перил, вряд ли знал, какую они сослужат службу, – точнее, один из них, загнутый в сторону ступенек и торчавший под опасным углом. Именно на него напоролась спиной Эйне, падая, и он пронзил её грудную клетку насквозь. Вот для чего я так подробно описывала крыльцо.
Я никогда не забуду её взгляд – недоуменный, полный боли и страдания.
– Помоги мне, – прохрипела она, протягивая ко мне руку. – Лёля!..
Она звала меня, но я оставила её. Прижимая к себе куртку, я бросилась домой.
Алла нашла меня сидящей на полу в прихожей и прижимающей к себе изодранную куртку. Я вся измазалась кровью, но не замечала этого. Алла тоже узнала куртку, и я пришла в себя от её крика.
1.45. Арест
Отец не вернулся тем вечером с работы. Мы провели бессонную ночь: я сидела в прихожей, а Алла – сжавшись в комок на диване. Утром я услышала, как она звонит в милицию.
Когда те приехали, я так и сидела с курткой. Мои руки, одежда и даже лицо были в крови. Я отчётливо слышала, как Алла сказала:
– Она его убила!.. Проклятая наркоманка!.. – И зарыдала: – Как же я теперь одна... с ребёнком...
Абсурдность всего, что происходило дальше, не поддаётся описанию, и я даже не могу всего внятно и связно рассказать. Картина происходящего у меня сложилась какая-то разрозненная, как кусочки от разбитой мозаики. На моих запястьях защёлкнулось холодное железо, меня вывели из дома и усадили в машину, и единственное, что мне чётко запомнилось, – то, что Эйне уже не было на крыльце. Пронзивший её грудь прут всё так же торчал под опасным углом.
1.46. Подозреваемая номер один
Я стала главной подозреваемой, хотя никаких улик, кроме окровавленной куртки, не было найдено. Ни тела, ни орудия убийства.
О тюрьме я знала только то, что видела в фильмах. Я никогда не думала, что отрывистые команды «стоять», «лицом к стене», будут отдаваться мне, и что я буду ходить по этим мрачным коридорам под конвоем. Это была ещё не тюрьма, а следственный изолятор, но мне было всё равно, как это называется.
На допросах я отмалчивалась. Меня допрашивали часто, с применением запугивания и давления. Но я молчала, потому что в моих ушах звучали слова Эйне: «Человек, узнавший о хищниках, должен умереть». Эти люди издевались надо мной, пытаясь выбить из меня признание, а я боялась за их жизни. Можете надо мной смеяться.
Я так кратко и сухо об этом рассказываю, потому что всё это происходило словно в каком-то бреду, в тумане. Да мне и не хотелось бы вспоминать...
Всплыла история с подозрением меня в употреблении наркотиков. Всё это как будто не имело к делу никакого отношения и повредить мне не могло, но меня убеждали в том, что и это можно использовать против меня, если хорошо над этим поработать. Алла дала очень подробные показания. Точно так же, как она повесила на меня ярлык наркоманки, она вынесла мне приговор: убийца.
У меня создалось впечатление, что дело скоро решат безо всякого моего участия, независимо от того, заговорю я или нет.
А потом нашли тело. Эйне сказала мне тогда, на крыльце, что его сожрали шакалы – эти твари, подчищающие за хищниками места их охоты, но Алла опознала отца. Всё это происходило без меня. А потом мне сказали, что у меня новый адвокат.
продолжение см. http://www.proza.ru/2009/12/14/1309