К ночи мать в избу так и не возвратилась. Паша, обеспокоенная долгим её отсутствием, приготовила масляный фонарь и вышла было на улицу, на поиски пропавшей. Но долго блуждать в ночных потёмках по посёлку девице не пришлось. Ирина обнаружилась прямо за изгородью, перед самой калиткой – лежала, скорчившись, прижимая голову к обледенелой земле. Несчастная женщина, уже почти добравшись до дома, исчерпала последние силы.
Перепуганная Паша, едва сознавая себя от отчаяния, волоком втащила мать в избу. Тихонько воя, омывала она страшные, рваные пёсьими клыками раны.
Ирина, немного отогревшись у печи, вскоре пришла таки в себя. Открыв глаза, увидела перед собой родное, заплаканное лицо дочери. Спросила пить. Дочь поднесла к её распухшим губам кринку, осторожно поддерживая голову раненой. Ирина пила, с трудом проглатывая, тёплое молоко. Затем, едва смежив веки, она немного полежала молча, в тяжёлом раздумьи. Потом велела Паше закрыть наглухо дверь и ставни в доме и только после этого заснула наконец. Утомившаяся Паша пристроилась на перемётной скамье подле неё и тоже потихоньку задремала…
Мать пробудилась перед самым утром, глухо закашлялась. Негромко, но требовательно, решительным голосом позвала к себе дочь. Та мигом подскочила, заботливо подпёрла голову больной подушками. Ирина поморщилась.
- Сядь доченька, не суетись. Ничем ты мне помочь не сможешь. А только вот что. Хочу поговорить с тобой.
Паша присела на постели рядом с матерью, размазывая слёзы.
- Да не реви! Послушай, что скажу. Подвела я тебя, дочка. Прости ты меня, свою мать. Не ожидала я этого, доселе вовсе и не чаяла, а только чувствую - приблизился мой срок. Знаю наверняка, что жить мне осталось недолго. Одно и утешает – вырастить дитё успела, до взрослых годов подняла. Ты ведь теперича совсем большая.
Ирина, посмотрев на дочку, улыбнулась ласково. Вздохнула.
- Да и нет у нас времени ждать. А потому и рассказать тебе придётся многое.- Больная на мгновение умолкла...
Затем голос её, не смотря на слабость, зазвучал решительно и твёрдо.
- Начну, пожалуй, вот с чего.
Ирина выпростала руку из-под лоскутного одеяла и указала дочери на лавку в дальнем углу горницы.
- А ну-ка загляни под лавку-то… Да смелей доставай, что сыскалось.
Под крытой плотным покрывалом широкой лавкой, закреплённой к стене, нашёлся невысокий сундучок. Паша, с усилием потянула было за него, но тяжести не ощутила, сундук подавался легко. Вытащив находку на середину горницы, девушка взяла свечу и посветила.
Сундук – деревянный, обитый латунью, с плоскою, чуть нависающей крышкой, - был из себя таким, какие водятся только в домах русского севера. Крышку и стенки сундука сплошь покрывала пламенеющая роспись. Паша слегка опустила свечу и осторожно поднесла поближе. По красно-рыжему яркому фону гуляли вихрем лаковые смоляные всполохи.
Мать тяжело закашлялась и тут же с усилием тряхнула головой.
- Всё тебе берегла, собирала, чтобы было для дочери в жизни подспорье. Вот значит и пришла пора. Да не тяни, открывай.
Паша, не скрывая волнения, приподняла крышку сундука и заглянула внутрь… Узнала свои старенькие кацавейки, да грубой вязки свёрнутую материну шаль. Полюбовалась на этакое богатство и недоумённо повернулась к матери.
- Да плат-то разверни,- шепнула та.
Девица послушно вытащила шаль из сундука и развернула. Оттуда, прямо на колени ей вывалился плотный потёртый кожаный чемез…
Она распустила шнуровку дрожащими руками. Внутри чемеза обнаружилась увесистая скрутка ассигнаций. По виду – никак не меньше тысячи, а то и поболее…
Мать деловито продолжала:
- Деньги хорошенько спрячешь и возьмёшь с собой. На них первое время проживёшь. Ежели расходовать с умом, то хватит тебе года на два…
Паша только напряжённо слушала мать и молчала, боясь расспрашивать. Да та сама, почти спокойно, даже буднично пояснила:
-Из посёлка уезжать тебе придётся. Долго не медли, собирайся. Поедешь, доченька, далече - в город.
Девица не поверила ушам своим. Отсюда до ближайшего большого города, если в санях, да с доброй лошадью, - пути больше недели. А ежели одна, зимою, да по безлюдным тропам, да на худой телеге, – верная погибель! Матушка-то, бедная, в болезни, видать, рассудком повредилась... Беда, совсем беда!
Да только мать хоть говорила и с трудом, но рассудительно.
- Слушай, что говорю тебе. Скоро объявятся в посёлке городские перекупщики. О том промеж нами было обговорено. Среди них должон быть и Кузьма Иванович…
Мать повернула к Паше голову и пояснила:
- Да ты поди его видала – он заезжал к нам давеча, ещё в прошлом году, по осени. Тот человек простой, не лукавый, да не бессовестный. Небось, не обидит сиротку-то.
При слове «сиротка» Паша только всхлипнула. Только Ирина, не тратя времени на утешение, твёрдо продолжала:
- Дождёшься, когда приезжие к нашей избе подойдут. Да только сразу-то на стук не спеши отпираться, да спроси, кто приехал. Пускай Кузьма Иванович прежде назовёт себя. Только после того в дом впусти. А там напросишься поехать с ними. – Ирина вздохнула тяжело, с горькой тоской.
- Не думала я родное дитё чужим людям доверить. Да что поделаешь, коли своим нельзя.
Паша, давясь слезами, заворачивала горькое богатство в шаль. После, в сердцах, засунула своё приданое обратно, да уж хотела, было, закрывать сундук.
Но тут опять раздался голос матери:
- Теперь внизу пошарь-ка, под одёжею, на самом днище.
Девица вздрогнула. Послушно опустила руку вглубь, под кацавейки. Нащупала полотняной мешочек. В мешочке перекатывались небольшие камушки.
- А это сразу передашь приезжим скупщикам. Предложишь, как уплату за свой проезд. Сторгуешься с ними до самого города. Пожалуй, не откажут.
Паша вытряхнула из мешочка на ладонь несколько шероховатых, матово поблёскивавших катышков. Взглянула и вздрогнула… Потом с немым вопросом оборотилась к матери. Та поняла, кивнула, но объяснять более ничего не стала, только спросила пить и после снова провалилась в тяжёлое забытьё.
Теперь она проснулась к ближе к вечеру, когда уже совсем стемнело.
Открыв глаза, мать сразу же заговорила, глядя в дощатый тёмный потолок избы, не сомневаясь в том, что дочка слышит её.
- Теперь скажу о самом главном. Пора. Чую, что силы мои на исходе.
Ирина с усилием сглотнула и произнесла:
- Настало время передать тебе подарок. Подарочек тот непростой. Кому – удача, а кому – проклятие.
Только все женщины у нас роду Плясуньей её называли.
http://www.proza.ru/2009/10/09/557