Когда на третий день чуть ли не все, гулявшие на свадьбе у Корнеевых слегли, в посёлке ахнули. Несчастные метались в лихорадочном поту, в горячке, да исходили жидкой рвотою, быстро теряя силы.
Про напасть эту говорили разное – вспомнили бражку, и солёные грибки, да сочные сибирские пельмени с мясом добытого в тайге медведя-шатуна. А пуще этого судачили про ворожбу.
Тогда уже Ирину с дочкой напрямую нехорошим словом поминали.
Обстоятельства насильной той женитьбы в посёлке знали все. Теперь история охотно пересказывалась и обсуждалась заново, да тут же обрастала всяческими домыслами.
То говорили, что Корнеев, якобы, грозился Ирину с дочкой из посёлка выжить; то, что сама Ирина пообещала отомстить семейству Силыча за нанесённую обиду. А то и хуже этого – будто бы прокляла знахарка всех Корнеевых за обесчещенную, да опозоренную Фролкой дочку.
Из-за подобных россказней в первые дни беды к Ирине за подмогой посылать не стали. Шибко боялись, как бы не случилось хуже. Надеялись – авось да и отпустит, полегчает. Уж как-нибудь само…
Однако же, заместо облегчения, пришла совсем беда, и некоторые из страдальцев стали впадать в глубокое беспамятство.
Тогда соседи меж собой посовещались и скрепя сердце, за Ириной всё-таки послали. Ирина им и слова не сказала, - позвали, скоро собралась, пошла. Пошла одна. Дочке велела наготовить впрок нужные снадобья, да с тем её оставила.
Зашла в первую избу. А там и руки чуть было не опустила…
Потом, забыв про время, да про роздых, Ирина бегала от дома к дому. Только за свежим снадобьем кого-нибудь из сельских ребятишек шлёт и шлёт. Паша, одна, уже едва справлялась их готовить.
...Первым преставился Игнат Пахомов, сват. Недолго задержалась и жена его.
А днём спустя помер Корнеев Фрол.
Анфиса, новобрачная, осталась мигом и вдовой и сиротою. Сама несчастная невеста ничего, кроме яиц ( их подают на свадьбе для скорейшего зачатия), да кваса, за свадебным столом не выпила, не съела.
От ноши этой горькой, непосильной Анфиса-то головушкой и двинулась. Ревела, голосила она страшным голосом, билась, раздирая лоб, о стены, металась по избе Корнеевых. Хотели было бедную скрутить, связать верёвками – та не далась, и, показав недюжинную силу, вырвалась. В одной рубахе, босиком выскочила бесноватая, да и понеслась со двора на улицу…
Между тем, по улице шла торопливым шагом знахарка Ирина.
Чуть ли не весь посёлок содрогнулся от страшного, нечеловеческого вопля дурочки.
- Убивица! Ведьма! Изы-ыди!
Анфиса сжала кулаки, да и рванулась в сторону Ирины с диким перекошенным лицом. Мужики, выбежавшие вслед за молодою, приготовились было полоумную оттаскивать. Но не пришлось. Знахарка остановилась среди улицы и повернулась к приближающейся девке. Встретившись с взглядом Ирины, Анфиска только дёрнулась всем телом, да уселась тут же прямо в снег.
Тётка Ирина опустила с плеч котомку, присела перед девкою на корточки, да ещё раз взглянула той в осоловелые глаза. Девка молчала, только колотилось её дебелое тело под намокшей от пота рубахой крупною дрожью.
- Прости. – сказала ведунья, проведя рукой по копне спутанных волос Анфисы. И добавила, вздохнувши. - Здесь я бессильная. Так уж решил Господь …- и, подобрав котомку, встала да пошла себе. И не услышала Ирина, как её за спиной – тихонечко, почти совсем без голоса сказали:
- А ведьма-то ведь выдала себя!
Тот час же со двора во двор, из избы в избу мигом понеслось… Насмерть напуганные поселяне – кто шёпотом, кто и во весь голос, со слезами, передавали:
- Ирина – ведьма! Ведьма выдала себя! Сама призналась, на людях – про Фролку, про Пахомовых: дескать, сгубила всех, а молодую не смогла – Господь не дал!
Другие соглашались, вспомнили, - до появления в домах Ирины от напасти ещё не помирали…
А ближе к вечеру, везде в посёлке, всё – добротные тяжёлые ворота, и кособокие скрипучие калитки, перед знахаркой были дружно заперты. И безуспешно та, сдирая кожу с рук, стучала в них да колотила. Зря, надрывая голос, звала Ирина хозяев криками через забор, напрасно заверяла, уговаривала. И так до самой темноты, покудова из-за одних ворот не натравили на неё цепную свору. А когда отозвали хозяева свирипевших собак, лежала ведунья без чувств за воротами в окровавленной одёже, а из под сбитого на голове повойника рассыпались волосы - рыжие с проседью. Ведьма.
Никто из поселян к бесчувственной не подошёл.
Опомнилась Ирина в сумерках, распластанная на снегу, в разодранном, прилипшем к телу сплошной кровавой коркою, тряпье… Она откашлялась и положила в пересохший рот немного тающего снега. Потом, собрав в кулак последние остатки силы, стиснула зубы и поползла.
http://www.proza.ru/2009/10/04/944