Памяти Н.А.Черноглазовой
Случайные прохожие называли этот дом «страшным».
Те, кто жили в переулке, никак не отзывались о доме, ежедневно отмечая все новые и новые признаки его разрушения: то последняя из уцелевших ставен отвалилась, то едва державшийся забор рухнул окончательно, обнажив заваленную хламом входную дверь, то стекло оказывалось разбитым местными мальчишками.
Был март, но продолжалась зима. В этом году она была необычайно длинной, затяжной и холодной. Снег все падал и падал – медленно, неотвратимо и бесстрастно, никак не сообразовываясь с людскими желаниями и ожиданиями, с тем, что давно уже пора наступить весеннему теплу, что все живое истосковалось по солнечному свету и птичьему гомону, что такие затяжные зимы не характерны для этих южных мест и потому не могут не вызывать подавленности и скуки, что, наконец, вообще зима не должна быть в марте, а всему надлежит иметь свой порядок и свое, раз и навсегда установленное, устроение…
Лиза проснулась на рассвете, едва услышав тихий стон матери, доносящийся из соседней комнаты.
- Мам, что? – тревожно спросила она, слегка повысив голос и от того закашлявшись.
- Ничего, просто таблетку уронила, - слабым голосом ответила Вера Ивановна. – Что-то совсем плохо мне сегодня. – Она помолчала. – Наверное, дочка, я умру. Останетесь вы с Сашей одни.
- Не выдумывай, мам, - нехотя, не веря самой себе ответила Лиза, - об этом еще рано говорить…
Ежась от холода, она спустила ноги на прикроватный коврик. Нащупала старые шлепанцы, рукой потянула халат со спинки стоящего рядом колченогого стула. Ну почему она вчера не протопила печь как следует? Сколько раз давала себе зарок – не гасить огонь до полуночи, чтобы мать к утру не замерзала! Но вчера не смогла ждать и свалилась раньше времени. Ей так хотелось спать, что не помогли никакие усилия. Ни одной ночи за несколько последних месяцев она не провела в покое – через каждые полчаса вставала к матери, подавала лекарства, питьевую воду, просто разговаривала.
Вообще-то мать не была разговорчивой. Родившись в большой сельской семье, она с малолетства знала свое место и без особых потерь для собственного самолюбия умела уступать первенство другим. Живя с дочерью и внуком, с легкостью позволяла ей держать главенство во всем – от ведения быта до принятия серьезных решений.
Это было вполне оправданно. Лиза имела высшее образование, занималась важной научной работой. Правда, личная жизнь ее не сложилась: замужем так и не побывала, родила ребенка от человека намного старше себя и растила мальчика без всякой помощи со стороны отца.
Теперь, правда, это был уже не мальчик, а вполне зрелый молодой человек, готовый отобрать у жизни все, что она сможет отдать. Просто не посмеет не отдать. И в этом одностороннем обмене как-то не находилось места умирающей бабушке – ее-то уж точно Саша отбирать у жизни не собирался. Она, по его расчетам, должна была остаться в прошлом – дне, месяце, году, а еще лучше – веке. Ведь им с Тоней так нужна комната, которую бабушка почему-то до сих пор занимает! Они уже много раз прикидывали, как расставят здесь мебель, в каком углу поселят молодого французского бульдога Аду, какой расцветки будут новые обои и шторы и каким покрывалом они застелят освободившуюся бабушкину постель.
Вера Ивановна чувствовала, что ее смерти ждут. Правда, еще год назад ни она сама, ни Лиза, ни Саша с Тоней, ни кто либо другой даже предположить бы не смогли, что такое вообще может случиться. Яркий румянец во всю щеку, светлые, разбросанные в беспорядке кудри, широкая, по-девичьи веселая улыбка, не сходящая с лица – все это давало повод думать, что их обладательница проживет еще как минимум лет двадцать.
А было ей уже далеко за семьдесят. Основным занятием, дававшим ей существенный приработок к пенсии, был уход за живущей по соседству старушкой, ровесницей века, бывшей певицей, гимназисткой и писательницей, имевшей хорошее образование, высокий интеллект и прекрасно сохранившийся, ясный и светлый ум.
Правда, все это не мешало соседке постоянно конфликтовать со своей «поденщицей», как она по старинке называла Веру Ивановну.
- Вы и представить себе не можете, - шептала старушка другой соседке, зашедшей ее проведать, - сколько я терплю от Веры! И убирает она не так уж чисто, и еду готовит не такую, как я привыкла, и вообще она не очень хорошо воспитана…
Вера Ивановна и впрямь гимназического образования не получила. Выросла она в поле, за деревенской околицей, где буйно и дико росли цветы и травы, где паслись коровы, которых девочка совсем не боялась и иной раз пила молоко прямо из-под сладко пахнущего лугом теплого вымени. Умела она и скакать на лошади, и стадо пасти, и снопы вязать, а в десять лет вместе с бабушкой уже пекла пироги в большой русской печи, стоявшей посередине двора.
- Верка наша – невеста хоть куда! – говорила мама. – Кто возьмет – не пожалеет. А поет как – это ж одна радость слушать!
Она и вправду хорошо пела. Вечером, сидя с сестрами на крыльце, как затянут, бывало, русскую, жалостливую – у всех слушающих на глаза слезы наворачивались…
А через год отца, как зажиточного крестьянина, арестовали и, лишив имущества, отправили в Сибирь. Конфискация происходила на глазах у детей, и любимице отца, златокудрой красавице Верочке, этого зрелища хватило, чтобы помнить всю жизнь. После этого она перестала петь. Совсем…
… - Мам, тебе принести завтрак? – наклонившись над ней, спросила Лиза.
- Не хочется что-то, - едва слышно ответила она и отвернулась к стене.
Стала вспоминать: а что она ела вчера? На ум почему-то ничего не приходило. Может быть, совсем не ела?
Вера Ивановна медленно повернула голову и, чуть скосив глаза, посмотрела на стол. Лиза, конечно, старается: то маслица в кашу подбавит, то яичко подаст крутое-прекрутое, как она любит, то пышечку поднесет матери прямо со сковородки, с пылу, с жару, да еще медком ее намажет… А ей ничего не хочется. Нет вкуса ни к еде, ни вообще к жизни.
- Мамочка, я прошу тебя, поешь хоть чего-нибудь! – увещевала ее дочь. – Ну нельзя же так себя изводить раньше времени!
Не хотела или не могла понять Лиза, что и не изводит она себя вовсе, а и впрямь не хочет, да и время-то ее как раз подошло.
… Когда умирала ее подопечная, соседская столетняя старушка, она ее вот так же уговаривала – хоть кусочек, хоть глоточек… А та лежала на своей широкой кровати в высоко поднятых подушках, еле видная в пышных постельных недрах, и Вера Ивановна видела только ее заострившийся, ставший каким-то неестественно большим, нос. Теперь и у нее почти такой же – она увидела вчера случайно в зеркале.
Отходящую в вечность старушку навещали ее внучатые племянницы, дочки известного в городе профессора медицины. Они были молодые, красивые, разодетые в кожу и меха и терпко пахнущие дорогими духами. Они не очень доверяли Вере Ивановне и боялись, что та, раньше всех узнав о смерти бабушки, незаметно вынесет имевшийся у нее, хоть и в небольшом количестве, антиквариат. Веру Ивановну это оскорбляло, но она ничего не говорила гордым красавицам-сестрам. Потому что, во-первых, с той поры, как их родственница слегла, они вместо нее стали работодателями, а, во-вторых, уже не было смысла вообще о чем-либо говорить, так как дело явно шло к очень близкому концу.
Однажды сестры пришли в дом не одни. С ними вместе прибыл известный в городе настройщик музыкальных инструментов, который сразу проследовал в главную комнату, где лежала умирающая и где у северной стены стояло красивое старинное пианино.
- Неужели «Tеодор»? – открывая занесенную пылью крышку и всматриваясь в название тихо воскликнул настройщик. – Уж не думал когда-нибудь и увидеть… Это ж какая старина!
Он быстро опустил руки на пожелтевшие клавиши и взял аккорд. Музыка разлилась по комнате – такая красивая и такая ненужная здесь, сейчас, в этих скорбных обстоятельствах человеческого ухода.
- А звук! – снова удивился настройщик. – И время его не берет… Вот что значит настоящая марка!
Сестры договорились с настройщиком заняться приведением в порядок инструмента уже после похорон. По совместным расчетам, в настроенном виде пианино должно будет стоить весьма и весьма недешево, и это очень вдохновляло наследниц.
Произошло все так, как и планировалось. Через месяц после проводов старушки в «путь всея земли» настройщик придал «старинным фортепьянам» вполне товарный вид. Дело оставалось за малым – найти покупателя. Этим и занялись счастливые обладательницы наследства.
Вере Ивановне, как имевшей ключ от дома, велено было его немедленно вернуть и больше на означенную территорию не входить.
- Впрочем, - уточнили сестры, - можете ежедневно открывать и закрывать ставни, а то мало ли что… Присмотр все-таки нужен. Хулиганы могут и стекла побить, и внутрь залезть. Пустующий дом таких людей всегда привлекает…
В один из вечеров Вера Ивановна вышла, чтобы закрыть ставни. Погода была теплая, безветренная. Стояло лето. Все вокруг зеленело, цвело и плодоносило. Она подошла к дому умершей соседки и, став на цыпочки, заглянула через покосившийся, едва держащийся на старых, ржавых гвоздях забор. Великолепный сад, как всегда, благоухал. Он и теперь, в отсутствие хозяйки, был душист и роскошен. Жаль, за ним никто давно не ухаживал, и урожай в этом году, скорее всего, опять пропадет без всякого смысла. Когда соседка была еще жива, она разрешала им с Лизой собирать в своем саду орехи. Они были большие, полные, с крепкой скорлупой и толстыми прожилками. Перемалывая их с сахаром, Вера Ивановна посыпала этой вкусной смесью горячие пышки и угощала ими хозяйку сада.
Кажется, это было только вчера, а вот уже и год прошел… Вера Ивановна вздохнула и со скрипом закрыла одну из ставенных створок. И вдруг она увидела внутри дома свет. Он был не яркий, как бы слегка приглушенный, почти не заметный с улицы. «Чтобы это могло быть?» - подумалось ей, и сердце как-то тревожно забилось.
Она стукнула пальцем по грязному, давно не мытому стеклу и приблизила к нему свое лицо, вглядываясь в комнату и пытаясь получше рассмотреть происходящее. Внутри дома кто-то ходил. Вера Ивановна ясно видела человеческую фигуру, перемещающуюся от двери к северной стене. Это была женщина. Ее стройный стан в темном платье красиво выделялся на фоне пустой стены. Женщина подошла к пианино и села на круглый вращающийся стул. Потом она легким движением подняла крышку и столь же изящно откинула ее. Неспеша установила ноты, положила руки на клавиши…
Вера Ивановна стояла на улице у окна, едва дыша. Тем временем женщина, кончив играть, подошла к окну и их глаза встретились. Вере Ивановне стало легко и радостно, как в молодости, и отчего-то вдруг захотелось петь. В голове у нее помутилось, в теле возникла какая-то непонятная слабость, ноги подкосились и она упала…
Случайный прохожий подобрал лежащую на асфальте старушку и постучал в первое попавшееся окно. Это было окно Сашиной комнаты. Внук выскочил на улицу, подхватил бабку и на руках внес ее в дом. Вечером пришла Лиза и узнала, что у мамы случился инсульт.
Спустя еще несколько месяцев Вера Ивановна завела с дочерью странный разговор.
- Не хотела я тебе говорить, Лиза, но все-таки скажу. Мария Владимировна с того света к себе домой приходила. Видела я ее там. Мы даже взглядами обменялись. Мне показалось, ждет она меня, зовет, скучает. Значит, есть потусторонняя жизнь…
- Что ты говоришь, мама? – криво усмехнувшись, поспешила разубедить ее дочь. – С того света люди назад не возвращаются!
- И все-таки я ее видела – в тот вечер, когда со мной это приключилось…
Вера Ивановна тяжело приподнялась и села на кровати, свесив к полу отекшие за время изнурительной болезни ноги.
- Она была такая, как на своих молодых фотографиях, и играла на пианино…
Лиза внимательно посмотрела на мать. Что-то в ее лице было не таким, как обычно. Но главное – она вдруг поняла, что все, о чем только что говорилось, - правда. И эту правду мать теперь хотела зачем-то сообщить ей, как самую важную в данный момент их совместного бытия информацию.
Ночью наступило внезапное потепление и разразилась сильная буря. В доме никто не спал. Лиза лежала на своем бессонном ложе, широко раскрытыми глазами глядя в потолок и слушая грохот металлической крыши и оконных рам, сотрясавшихся с такой силой, будто кто-то со злостью бросал в стекла колючие пригоршни талой воды.
К утру все стихло. С трудом разомкнув веки, Лиза впервые за долгое время не услышала материнских стонов. Эта тишина ее испугала. Напряженно вслушиваясь, она какое-то время лежала с похолодевшими руками и ногами, не смея пошевелиться. Когда же, наконец, она встала и на цыпочках проникла в комнату мамы, то увидела ее уже мертвой.
… В день похорон – такое совпадение! – пришли давно здесь не бывавшие профессорские дочки, возжелавшие вдруг проверить, в каком состоянии находится дом. Узнав, что Вера Ивановна умерла, они долго сокрушались, после чего выразили соболезнование вышедшему им навстречу внуку Саше и его невесте Тоне, миловидной темноволосой студентке медицинской академии, а затем, отперев дверь унаследованного ими ветхого особняка, вошли внутрь.
Картина, представшая их глазам, была ужасной: часть ветхой крыши, не выдержав напора ночного ливня, обвалилась, накрыв собой стоявшее у стены пианино. Правда, так назвать эту груду досок, войлока и клавиш было нельзя: инструмент, видимо, уже за некоторое время до обвала был объеден крысами и разрушен подтекавшей с потолка водой, а рухнувшие перекрытия доделали свое дело. В пустой, холодной, сырой комнате, наполненной ядреным мартовским воздухом, лежало то, что когда-то было «Теодором Беттингером» и что уже никому не могло понадобиться на этой земле…
Наутро Лиза, Саша и Тоня сидели за столом в бывшей бабушкиной комнате и разговаривали.
- Мам, - сказала Тоня, улыбаясь и невинно глядя в глаза своей будущей свекрови, - а помните, бабушка рассказывала о том, что видела в соседнем пустом доме привидение?
- Помню, - холодея от чего-то, произнесла Лиза.
- Так это были мы с Ленкой!
- С какой Ленкой? – без всякого выражения, почти шепотом спросила Лиза, глядя на красивую невестку полными ужаса глазами.
- С Шелеховой! – торжественно произнесла Тоня и весело засмеялась. – Мы в тот вечер решили подшутить над бабушкой. Вот, думаем, пойдет она закрывать ставни, а в комнате – свет… Правда, был момент, когда мы и сами испугались. Ленка-то играть не умеет, она должна была только сесть за пианино и сделать вид, будто собирается что-то исполнить. Все вроде шло по плану. А когда пианино открылось, вдруг будто ветерок какой-то пробежал, а потом и вправду зазвучала музыка – красивая такая, старинная, нездешняя… Потом-то я поняла, что это Сашка за стеной диск на кампик поставил – музыку-то мы с Ленкой обе ясно слышали, так, как мы сейчас с вами слышим друг друга. Ну, думаем, и у самих со страху галики пошли…
В разговор включился Саша:
- Вот это прикол! Правда, никакого такого диска со старинной музыкой у меня отродясь не было, но шутку вы с Ленкой придумали классную! Хотя, опять же, для бабули она закончилась плачевно…
Он задумчиво посмотрел на побледневшую мать:
- Но зато она теперь хоть отдохнет. Набегалась-то за жизнь…
- Да, - все таким же тусклым голосом сказала Лиза, - мама последние месяцы так устала сидеть в своих высоких подушках, и все время говорила :вот бы, мол, откинуться назад, растянуться, расслабиться, лечь на спину и полежать в такой позе безмятежно, не думая о дыхании, столько, сколько хочется…
- Вот и расслабится бабушка, пусть земля ей будет пухом! – бодро провозгласил Саша, словно окончательно оправившись от ненужных мыслей, и поднял стакан с красным домашним вином, сделанным Верой Ивановной незадолго до того, как она слегла.
… Ночью Лиза вновь лежала без сна, со слезами вспоминая об умершей матери, о своем к ней невнимании, о холодном и раздраженном тоне, каким говорила с ней в последние дни. И еще ей пришла в голову странная мысль: все-таки хорошо, что люди не возвращаются с того света и не видят тех, кто остался пока жить на земле и кого они когда-то любили…
Утром молодые переехали в комнату бабушки.
(продолжение - http://www.proza.ru/2011/01/31/904)